Страница 20 из 142
- Моя глупость и самоуверенность, государь! Я плачу за это…
- В городе ходят слухи о госпоже Злобиной и её отказе…
- Я не мог бы и подумать, чтобы пытаться лишить себя жизни! – взвился Никольский и скривился от боли.
- Верю, Аникита Васильевич, верю! Однако Вы рисковали собой.
- Да, государь, я был очень расстроен и хотел развеяться. Не обратил внимание на погоду. Меня об этом же расспрашивал и крепостной священник. – криво улыбнулся пострадавший, — Уверяю Вас, что о подобной глупости я даже не помышлял. Мой батюшка – священник и такого мне бы точно не простил!
- Ну, если бы Вы погибли, то правды бы он не узнал… Слишком многие дамы уверенны, что Вы пытались наложить на себя руки…
- Боже! – Никольский начал судорожно креститься и шептать молитвы.
- Я Вам верю, Аникита Васильевич.
- Спасибо, государь!
- Я вижу, что Вам тяжело долго говорить. Ваш поклонницы, наверное, не дадут Вам заскучать, а я не хотел бы утомлять Вас. Поэтому примите мои пожелания скорейшего выздоровления и я жду Вас у себя, как только Ваши доктора решат, что Вы способны на такое. – я ласково улыбался молодому человеку.
Боже, мне всего чуть больше тридцати, а я расцениваю двадцатипятилетнего успешного учёного как юношу. Старею я, что ли?
Никольский пришёл ко мне через месяц, очень бледный, сильно хромающий, но пришёл сам. Меня удивили его глаза, они казались потухшими, измученными. Таким я его не помнил – он всегда был решительным, взор его мог затуманиваться мыслями, но вот отчаявшимся всемирно известный изобретатель никогда не был.
- Что с Вами, Аникита Васильевич? — я подошёл к нему сам и дружески приобнял его, — Вы себя плохо чувствуете?
- Да, государь. Я пришёл просить Вас разрешить мне принять постриг.
- Что? Молодой человек, что за ерунда? Зачем Вам уходить в монахи? Вы молоды, умны, да и красивы! Ваши ранения заживают, а небольшая хромота – сущая ерунда! В конце концов, Вы нужны России! Вон, посмотрите на Бухвостова, ему сильно хуже, он даже лицо своё вынужден скрывать, а каков молодец! Что с Вами?
- Все только и говорят, что я пытался умереть от отказа Машеньки Злобиной! Мне надо просить прощения у Бога! – с тоской проговорил Никольский, — Я виноват пред ним…
- Кто Вам такое сказал? Слова глупцов ранят Вас, но говорит за Вас Ваша болезнь, друг мой.
- Я не могу найти в себе силы. Я ищу отдыха и не могу его найти! Небо меня манит, но людская молва способна найти в этом повод к новым выдумкам. – молодой человек действительно был истощён и физически, и морально.
Мы говорили с ним более часа, к нам присоединился и мой духовник, который помог мне убедить талантливого учёного в том, что в монастырь прямо сейчас ему просто нельзя. Он не должен показать свою слабость столичному обществу, обожавшему перемыть кости кому-либо, и он нужен России.
Но и просто терпеть Никольский действительно уже не мог – силы у него закончились. Ему нужно было отдохнуть и подкрепить свою твёрдость. Я выяснил, что у Аникиты в Кривом Роге жил старик-отец, которого он искренне любил, стоило его отправить туда – юг, всё же, солнце… А в Кронштадте к выходу в Корсунь готовился фрегат «Пересвет», который долго отделывался для представительских целей – всё же целый Римский император в следующем году должен был прибыть с визитом и лицом в грязь упасть было нельзя.
Так что я предложил Никольскому отправиться в продолжительное морское путешествие на «Пересвете», а потом навестить отца. Он не нашёл причин отказаться, только криво усмехнулся:
- Никак не ожидал, что моряком стану…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Тимоти О’Брайен, который уже давно звался Тимофеем Обриным, в очередной раз приехал в Петропавловск. Нужно было продать шерсть и нескольких овец, забрать молодняк редких пород, который давно обещал ему сам Куракин, утварь да одёжку прикупить – всё-таки веде́ние хозяйства на отдалённом острове имели свои недостатки. Пусть и помогали ему монахи, да и торговцы иногда заезжали к ирландцу, но самому хотелось присмотреть товары, да и устал Тимофей от одиночества.
Он так и жил один, но боль от потери семьи понемногу утихала, она его уже не так грызла, и ему начало хотеться на людей посмотреть, в церковь опять же сходить, да и выпить со знакомыми не мешало бы. По приезде пришлось задержаться в порту – проследить за выгрузкой шерсти, которую перевезли на склад, получить расписку, и только после этого нанять телегу, в которую погрузили пятерых молодых барашков, и отправиться в сам город.
Подъехав к лучшему в Петропавловске трактиру «Розочка», он крикнул стоявшему служке:
- Привет, Герасим!
Тот, увидев его, молча опрометью бросился внутрь, и через несколько мгновений из дверей трактира выскочил улыбающийся до ушей хозяин заведения Иосиф Гордов.
- Смотри-ка, кто приехал! Рыжий, ты? — радостно закричал трактирщик, — Привёз мне баранинку!
- Всё, как ты заказывал! – усмехнулся ирландец.
- Устал поди, дружище?
- Ну, не без этого…
- Давай бросай свою телегу, Герасим сам всё разгрузит! Пойдём выпьем моего нового пива!
- Лучше угости уставшего ирландца стаканчиком доброго виски, типа того, что мы пили с тобой весной!
- Предложу, конечно, да ещё восемнадцать новых настоек к твоим услугам!
- Ого! Уже восемнадцать?
- Что ты думаешь? На месте не сидим! Ещё бы мне твою баранину получать почаще…
- Прямо сейчас об этом говорить станем?
- Никогда! Давай заходи скорее!
- Кто это? — удивлённо спросил Тимофей, увидев топчущуюся возле входа странно и пошло одетую молодую женщину, да что там – ещё совсем юную девчонку. Та в ответ злобно на него посмотрела и грубо выругалась.
- Что же язык у тебя, девочка, грязный такой? – удивился островитянин, — Негоже такие слова говорить и зрелому мужу, а уж девице так точно!
- Это баронесса Марта! – поморщился Иосиф, — Поверишь ли, откуда-то из Германии приехала, совсем чести не имеет, бродит у трактиров да кабаков, себя продаёт. Я уж Владыке жаловался, тот её стыдить принялся, а она ему в глаза ругается да говорит, что она веры католической и он власти над ней не имеет. Не в холодную же её сажать… Живёт она где-то в городе, люди её жалеют – кормят…
- А что баронесса-то?
- Я – баварская дворянка! – возмущённо заорала девица, подслушавшая их беседу, — Я требую относиться ко мне, как к дворянке!
- Вот ты скажи, Иосиф. Вот ты же вот тоже дворянин, офицер. Так тебе, что честь дворянская не позволяет нечего делать в этой жизни? – разговор продолжился уже в трактире.