Страница 7 из 30
Позавчера, отчаявшись, развесил на дверных косяках и оконной притолоке костяные амулеты, накопленные за годы жизни. Часть осталась от матери, часть была из перехваченных партий, шедших на черный рынок в Приморье. Какие-то были сняты с тел конкурентов. Один, мой личный, – маленький птичий черепок с вытравленными рунами – я привез со службы на границе с Суритском, самым сердцем растекающейся Мглы. Наутро обнаружил все, кроме моего, обугленными и в под бурых разводах плевков. Не поможет. Сны продолжались. Истончилась надежда, что это лишь последствия героина. Можно было позвать православного священника, как это делают многие по старой привычке, но слово служителей Божьих утратило свою силу в заклейменном порчей мире. Если вообще когда-либо имело ее. Можно было обратиться к служителям расплодившихся культов Мглы, ячейки которых наливаются жизнью чуть ли не в каждом дворе. Дать им плату кровью, чтобы вычистили жилье. Но это привлекло бы ненужное внимание.
Когда торгуешь наркотиками и оберегами от Мглы в особо крупных объемах, трудно устоять перед соблазном: через твои руки проходит все, что только есть на рынке, и практически любой рано или поздно рискнет попробовать. Когда долго сидишь на наркоте, попутно обвешиваясь талисманами, чтобы заглушить голоса в голове, неизбежно наступает момент, когда ты решаешь соскакивать. Обычно это решение приходит, когда перестает работать перегруженная защита из заговоров, ритуалов и крови. А когда соскакиваешь, всегда тяжело. Бессонница мучает, а если и спишь, то урывками, и сны мутные. Галлюцинации от недосыпа. Паранойя. Постоянный холодный липкий пот. Сушняк, который никак не сбить. Сонм шепотков, неустанно преследующий тебя день и ночь. Они есть всегда, но когда ты расшатан долгими отходняками, то становишься легкой добычей для того, что ждет тебя за гранью, за тонкой стеной, выстроенной твоим сознанием. Тяжело всегда, без исключения. Это моя третья попытка за пять лет, но раньше так жестко не было. Все две недели завязки один и тот же кошмар, реалистичный, будто и не кошмар это, а яркое воспоминание из прошлого. И руки. Руки во сне нормальные. Так не бывает. Когда в детстве мне снился страшный сон, я всегда первым делом смотрел на руки, и они были какие угодно, только не обычные, человеческие. А в этом сне мои руки. Со шрамами на костяшках, с наколками на пальцах. Постепенно стал бояться резких звуков. Пугаюсь каждого движения, внезапно пойманного периферийным зрением. Боюсь подходить к шторам. Даже сейчас, после пробуждения, мне кажется, будто оттуда на меня смотрят. Будто скребут в нетерпении ногти где-то там в темноте. И один этот тихий звук заставил заткнуться голоса тысяч душ, увязших во Мгле.
Две недели не видел Санжара, своего лучшего друга. Только во сне. В день аварии он привез меня в эту квартиру, доставшуюся ему от матери по наследству, и сказал, что все решит, а мне надо сидеть и носа на улицу не показывать лишний раз. И пропал. А я полностью на него положился, больше ничего не оставалось Санжар старше меня на четыре года, но мы с самого детства вместе, если не считать периодов моей службы в армии и его отсидки. Две противоположности. Я – высокий и здоровый, всю жизнь занимался борьбой. Никогда по мне не скажешь, что я торчу и ставлюсь по четыре раза в день. Санжар ниже меня на голову, сухой, увитый жилами каратист. Он всегда предельно серьезен, а у меня, по его словам, до сих пор детство в жопе играет. И, судя по его звонку в пять утра, доигралось.
Он уже ждет меня у подъезда в машине. Позвонил практически сразу, как я проснулся. Молчалив и сосредоточен, как всегда. Мы едем в тишине по пустынным улицам, за окном мелькают запыленные деревья и позеленевшие от сырости дома с черными пастями подворотен. Правый кулак у Санжара сбит, под ногтями земля. Ничего не спрашиваю, сам расскажет. Минут через десять, когда я уже близок к тому, чтобы задремать, он нарушает молчание:
– Когда последний раз ставился? – голос безучастный и тихий.
– Две недели назад.
– Врешь? – хорошо хоть не утверждает, просто интересуется.
– Нет, Санжар, отвечаю.
– Тяжело соскочил?
– Да без особых проблем.
Почти не вру. Если сны не считать, слез легко.
Ближе к центру на улицах видно первых людей, пионеров этого заспанного мира – дворников и бомжей. В мусорных баках копошатся кудлатые псы.
– Тебе снятся кошмары? – спрашивает Санжар.
Мне сперва кажется, что я ослышался. Переспрашиваю:
– Что?
– Кошмары тебе снятся, говорю? – Даже не поворачивается ко мне, не отводит взгляда от дороги.
– Всем снятся.
– Мне никогда не снились.
– Не снились, а сейчас снятся?
Санжар машинально очерчивает рукой защитный знак. Молчит, словно думает, говорить или нет.
– Я, когда сидел, очень много читал. Делать там больше нечего, вот и брал в тюремной библиотеке одну книгу за другой. Все подряд читал. Фантастику, классику, психологию, биологию, по медицине что-то даже было – все, в общем. И в одной из книг попалась мне такая мысль, что наши сны – это отражение подсознания. Страхов, там, переживаний. Знаешь же, что такое подсознание?
– Знаю. Не тупой.
– Ну мало ли, вдруг у тебя за пять лет мозг в кисель расплавился. Так вот, мое подсознание уже две недели выдает мне один и тот же сон с разными вариациями. Бывало у тебя такое?
– Нет, не бывало, – очень надеюсь, что голос мой не дрожит.
Санжар пристально смотрит на меня. Взгляд оценивающий, будто нащупывает цепкими глазами что-то у меня под кожей и костями.
– И у меня раньше не бывало. А теперь есть. И снится мне каждую ночь, что я тебя, Игорян, убиваю. Холодно и бесстрастно, будто и не знакомы мы столько лет. Как думаешь, откуда такое в моем подсознании?
Пожимаю плечами. Не смотрю в его сторону. Нельзя, чтобы он увидел мой испуг. Нельзя, чтобы понял, что я знаю. Откуда такое в нашем подсознании? В его. В моем.
– Не знаешь, – продолжает он. – А я знаю. По крайней мере, догадываюсь. Устал я за тобой дерьмо убирать. И это последний раз, когда я тебе такой добряк делаю. Понял?
– Понял.
– Вот и славно.
На секунду мне кажется, что я слышу стук костей, но Санжар включает радио. За вокзалом сворачиваем на кольцевую, а оттуда – на гудящую фурами трассу. Я приоткрываю окно, чтобы покурить, и веселый, жизнерадостный голос радиоведущего растворяется в предрассветной серой дымке. Один лишь раз вздрагиваю от испуга, когда принимаю обгоняющую нас машину за огромного механического паука, клацающего сочленениями и поршнями, гудящего натруженным дизелем. Сказывается двухнедельный недосып. Санжар неодобрительно косится. Трудно поверить человеку, что он не торчит, когда у него круги под глазами, как две чашки с кофе.
Съезжаем с трассы на проселок под сень разлапистых лиственниц. Дорога идет в сопку, и мы крадемся по киновари опавшей хвои. На середине подъема Санжар сворачивает в лес, и солнце окончательно скрывается от наших глаз. Метров через двести останавливает машину за кустами орешника, осматривается и удовлетворительно кивает своим мыслям.
– У меня для тебя подарок. Пойдем.
Выходим из машины, и кроссовки утопают в податливом мху. Так давно не был на свежем воздухе, что с непривычки кружится голова и слабость в ногах. Над головой вскрикивает ворона и срывается в густую синеву неба. Качаются потревоженные ветви. В ноздри бьет влажный аромат стланика. Впереди небольшая прогалина, окруженная березняком, на краю которой высится куча черной земли с воткнутой лопатой. Санжар направляется туда, а я застываю, как вкопанный. Он уже на поляне, машет мне рукой:
– Подходи, не бойся. Не для тебя могилка, – и, довольный, смеется своей шутке.
Осторожно подхожу к прогалине. На ветвях вокруг развешаны сигнальные обереги. Уверен, что более широкий периметр окружен оберегами отводящими, чтобы не забрел сюда случайный грибник. Санжар ногами разбрасывает в стороны прелую листву у основания кучи и поднимает кроющийся под ней грубо сколоченный деревянный щит. Тяжелый запах сырой земли. Под щитом яма, выкопанная в жирном черноземе. Метра два глубиной. Я не сразу различаю в груде окровавленного, грязного тряпья на дне ямы два человеческих тела. Санжар с любопытством наблюдает за моей реакцией. Ледяной патокой льется его тихий голос: