Сын врага

И они вернулись. Живыми! Однако Чандра слишком хорошо знал: Биндусаре обрадовались многие, но только Чанакья обрадовался возвращению самого Чандрагупты. Каутилья правил страной через посредство царя, а до души Биндусары пока не успел добраться. Сын Дхана Нанда не доверял ачарье и не подпускал к себе с детства, говоря приёмному отцу:

— Отец, твой учитель — злой. Я его боюсь.

Став взрослее, Биндусара избегал Чанакью под любыми предлогами и никогда не брал из его рук еду, подарки или напитки, словно внутренним чутьём знал, чем это чревато. Вишнугупта долго злился, но потом махнул рукой.

— Никуда не денется. Станет царём — сам прибежит просить моих советов.

Елена перестала плодить детей от стражников и слуг, остановившись на числе шесть. Никого из этих незаконных отпрысков Чандрагупта не признал своим ребенком и не желал даже ничего знать о сыновьях и дочерях, не имеющих к нему никакого отношения. Он предоставил Елене возможность самой заботиться о них и строго-настрого запретил записывать их в летописи как своих детей. Только Ахилья росла в Паталипутре, но даже ей не перепадало ласки ни от кого, кроме привязавшихся к ней служанок.

Чанакья ещё некоторое время изводил своего ученика требованиями выбрать себе третью жену среди принцесс Бхараты, но Чандрагупта ответил учителю категорическим отказом.

— В моей жизни уже побывали две женщины. Одна умерла по вашей вине, забрав с собой моего сына. И не говорите мне ничего о вине Дхана Нанда! Я уже давно вырос из ваших сказок. Вторая отравила ядом наш брак и убила мою репутацию. Третья, наверное, покончит со мной. Давайте не будем искушать судьбу.

Подумав немного, Чанакья впервые согласился с Чандрой.

— Не будем. Достаточно нам Биндусары.

Произнося вслух имя царевича, Вишнугупта каждый раз испытывал странное наслаждение от мысли, что сын Дхана Нанда не знает правды о себе. Брамин словно продолжал и дальше мстить таким образом мёртвому самраджу Магадхи через его сына. Но неведомо ему было, что где-то вдали от него жизнь Тарини уже течёт не так, как он запланировал. Сначала, потеряв ребёнка, бывшая махарани металась по комнате и рыдала, отказываясь от пищи и воды, а потом решительно встала, собрала вещи в узел и потребовала слуг отвезти её в тот самый ашрам, куда в наказание намеревался отправить её ачарья Чанакья.

— Хочу смирить свой дух и тело, — так объяснила слугам своё желание отчаявшаяся женщина.

Отправив письмо с почтовым соколом и получив в ответ разрешение ачарьи, слуги отвезли Тарини в ашрам гуру Нагендры и оставили там на волю Триады.

Ачарья Нагендра не стал долго церемониться с новоприбывшей. Ему было безразлично, кем она являлась прежде, кого в своей жизни обрела или потеряла. Он нагрузил её тяжёлой работой, давая самую простую пищу и выдав вместо красивого бело-золотого сари выцветшую тряпку, которую постыдилась бы надеть самая невзыскательная служанка во дворце Паталипутры. Тарини терпела всё, по ночам вознося молитвы богам о том, чтобы они сохранили ей и её сыну жизнь до того дня, когда Биндусаре исполнится двадцать. Тарини прекрасно знала, что в этот день по традиции для наследного принца будет устроен роскошный праздник. Во дворец самраджа Чандрагупты в честь большого торжества пригласят всех, включая самых презренных нищих.

Тара жила только ради этого дня, искупая тяжёлой работой и унижениями грех, совершённый некогда по отношению к мужу, умоляя дэвов помочь вернуть себе сына. План её был прост: в огромной толпе, которая хлынет в Магадху, затеряться несложно. Да и времени пройдёт достаточно, чтобы получилось неузнанной явиться к сыну. Раньше никак нельзя. Рассказать правду ребёнку или даже подростку недопустимо. Она рискует сломать его душу, превратив жизнь мальчика в кошмар, но рассказав правду взрослому мужчине, уже прошедшему через огонь битв, познавшему, что такое правда и ложь, дружба и предательство, она превратит в ад жизнь тех, кто причинил им с Биндусарой боль, разлучив их на столько долгих лет: Чанакье и Чандрагупте.

Ожидание невероятно растягивает время. Двадцать лет тянулись для Тарини, словно вечность, но она дождалась своего часа. В честь двадцатилетия Биндусары в Паталипутре по приказу Чандрагупты организовали столь пышный праздник, что слухи о нём докатились до самых отдалённых уголков земель Бхараты. Не миновали известия и ашрам Нагендры. Отшельник долго размышлял, стоит ли ему покидать обитель, но в конце концов решился.

— Ради такого случая даже я готов выйти из леса и явиться в столицу. Я там лет сорок не бывал, — заявил он своим ученикам.

Тарини ликовала, но тщательно скрывала свои чувства и прятала от ачарьи глаза. Если бы учитель хоть на миг заподозрил в ней странную радость, он бы не выпустил её из леса. Скорее всего, Тару приковали бы в пещере на несколько дней, оставив рядом лишь миску с водой. Всем ученикам ачарьи Нагендры полагалось жить так, словно земля — это вечная юдоль скорби, где полагается молиться и исполнять предписанный долг, а радость и веселье недопустимы. А уж тем более запрещено в день рождения наследника престола безумной ученице нарушать царское спокойствие, рассказывая небылицы о том, будто она и есть настоящая мать царевича.

Аматья Ракшас уже вторую неделю много работал, почти не отдыхая ни днём, ни ночью. Ему давно не доводилось устраивать столь огромное пиршество. Ежедневно прибывали махараджи из союзных и завоёванных земель со своей свитой, представители всех варн с богатыми подношениями, певцы и музыканты, юные танцовщицы… Такой роскоши Паталипутра не видела, наверное, уже сотню лет. Махападма Нанд никогда не разбрасывался деньгами, отмечая юбилеи сыновей. С точки зрения Ракшаса, он поступал верно. Ведь если каждому из восьми сыновей устраивать столь шикарные празднества, средств в казне не хватит. О том, сколько золота отсыпал на торжество единственного сына Чандрагупта, знал лишь Чанакья. Ракшас догадывался, что затраты были колоссальными, и Каутилья такие огромные расходы не одобрил, однако император впервые проявил упрямство, настояв на своем, и ачарье пришлось смириться.

Аматья по-настоящему страдал. Чандрагупта был ему глубоко ненавистен, но узурпатора всей душой любил Биндусара. И подлый царь, как ни странно, Биндусару тоже любил. В его чувствах к приёмному сыну аматья не замечал лицемерия.

Ракшас вздохнул. Бхутова клятва, которую он дал Чанакье, сжигала сердце. Ничего не говорить. Никогда! А вот попробуй, промолчи, когда с каждым днём молодой царевич всё сильнее похож на обожаемого царя, одна улыбка которого возносила Картикею на небеса. Как тут промолчишь, если в каждом жесте, движении, улыбке снова видишь смелого, доблестного юношу, не боящегося ни дэвов, ни данавов, воина, равного которому ещё поискать на этой земле.

— Люби вы меня одного, я бы уберёг вас, самрадж, — часто шептал сквозь слёзы Ракшас, обнимая влажную подушку перед тем, как уснуть. — Я бы не позволил и волосу упасть с вашей головы. Но боги прокляли вас страшной любовью, несправедливой страстью, которую не смог угасить ни я, ни Амбхикумар. Мне ли не знать, что даже Тара для вас была лишь жалкой заменой. Ничтожной подделкой… Я знаю, кого вы любили больше всех, Величайший. Но этот подлец никогда не был вас достоин! Я каждую ночь умоляю богов спуститься и помочь мне отомстить и ему, и его ачарье… Однажды это случится, я верю!

В тот удивительный день, когда наконец Триада послала помощь, и восторжествовала правда, во дворец прибыли брамины с учениками из самых отдалённых от столицы земель. Сам ачарья Нагендра, известный суровым нравом, сравнимым лишь с характером риши Дурвасы, тот самый гуру-отшельник, о котором Ракшас уже много лет ничего не слышал, ступил внутрь дворца. С ним явились несколько его молодых и пожилых учеников. И ещё пришла согбенная старуха в сбитых старых сандалиях, с головой, покрытой белой тканью, с наполовину закрытым лицом. Вдовьи одеяния, никаких украшений на руках, ногах и поясе, даже самых простых… Только бинди на лбу — точка-капля, словно свежая кровь. Ракшас смотрел на то, как старуха горбится и шаркает ногами, еле волоча их по земле. Её морщинистые высохшие руки тряслись, из глаз непрерывно катились слёзы. Аматья смотрел и понимал — откуда-то он знает эту старуху, знает давно. Он бы ни за что не вспомнил её, но вдруг словно боги прояснили его разум.