Сын врага

Иссохшая холодеющая рука коснулась его лица. Не веря себе, Биндусара перевёл взгляд на того, кто уже почти не дышал.

— И я… люблю… очень… — услышал он внезапно. — Будь… счастливым… мой… Бинду…сара… — Чандрагупта попытался поднять дрожащую руку чуть выше, чтобы коснуться волос сына, но силы оставили его, а вместе с силами — и дыхание.

Крик и рыдание смешались воедино. Юноша схватил упавшую руку отца и положил её себе на голову, стискивая крепко, насколько хватало сил.

— Отец, отец, да, это я! Я здесь! Благословите меня!

Ему никто не отвечал.

Ракшас хотел было подойти ближе и утешить, но понял, что сейчас любые утешения бессмысленны. И он покинул пещеру, решив дождаться снаружи. Прекрасные ароматные магнолии, окружавшие пещеру, продолжали ронять на землю бело-золотые лепестки.

Последнее, что помнил Чандрагупта — руки сына, с нежностью и любовью обнимавшие его. Он желал ещё хоть раз сам прикоснуться к Биндусаре, но сил не осталось. Сейчас, очутившись один в кромешной тьме, он мог бы рыдать впервые в жизни так долго и громко, как хотел. Его бы не устыдил никто, потому что ни одна живая душа не встречала его здесь. Но слёзы, как нарочно, исчезли, а в горле встал сухой, противный ком. Конечно, это просто игра воображения, ведь тело осталось где-то там, в Мритью Локе. А он сейчас, видимо, в Патале, которую заслужил. Чандрагупта не знал, куда идти дальше. Темнота выглядела беспросветной, глухой, непроницаемой. Внутри, как удары сердца, которых он больше не ощущал, билась лишь одна мысль: «Не вышло. Ничего не вышло. Я один. Мне никогда не увидеть его!»

Он сделал наугад шаг, другой, ощупывая незнакомое пространство вслепую, и тьма внезапно взорвалась, исчезла, превратившись в потоки света. Зажмурившись от невыносимого сияния, Чандрагупта вдруг почувствовал, как чьи-то руки, не менее родные и любимые, чем руки Биндусары, подхватили его, лаская, баюкая, защищая от невзгод.

— Я здесь, — услышал он взволнованный голос прямо над собой и ткнулся носом в пахнущую сандалом и хвоей кипариса грудь. — Я так долго ждал.

Он молчал и тихо всхлипывал, не веря происходящему. Это было слишком хорошо! Он боялся поднять глаза и обнаружить, что эти объятия и знакомое тепло сильных ладоней — лишь иллюзия. Но любимый голос не умолкал:

— Ты знаешь, кто я? Скажи, что узнаёшь меня, прие!

И вот тогда слёзы хлынули рекой, и он ощутил себя снова глупым беспомощным мальчишкой, режущим руку до крови лезвием меча лишь бы не думать о своей вине, лишь бы забыть…

— Дхана…

— Да, Сокровище. Даю слово: больше не будет ни боли, ни смерти. Мы вместе. Навсегда.

В Паталипутру они возвращались в полном молчании. В глиняном сосуде, обернутом чистой тканью, прижимая его к груди, Биндусара нёс прах отца. Он не выпускал этот сосуд из рук даже во сне, а днём доверял его держать только аматье и никому больше. Во дворце глиняный сосуд был помещён в полую сферу, отлитую из золота, украшенную рубинами и слоновой костью, и отправлен в царскую усыпальницу к подножию статуи, изваянной лучшим скульптором Магадхи.

Прошло много дней, прежде чем аматья нашёл в себе мужество нарушить уединение Биндусары, запершегося в покоях и не впускавшего внутрь никого, даже мать.

— Самрадж, — с момента возвращения во дворец Ракшас почему-то не мог рискнуть называть Биндусару сыном и тем более не позволял себе шутить с ним, как делал это по дороге в Шраванабелаголу. — От Субандхи пришли новости. За время нашего отсутствия он успел добраться до Чанакьи.

— И? — равнодушно обронил Биндусара.

— Подлец не хотел умирать. Сбежать пытался. Вертелся, как рыба на раскалённой тапе. Хорошо, что Субандха догадался взять с собой четыре сотни сильных воинов. От многочисленных учеников Чанакьи, всё ещё верных своему ачарье, не так просто было отбиться, но людям Субандхи это удалось. Лжеца связали и бросили в костёр. Он умер той же смертью, которую некогда уготовил царевичу Раштрапале.

— Справедливо.

Ракшас ждал, что его царь ещё хоть что-нибудь скажет, но Биндусара молчал.

— Куда прикажете девать прах Чанакьи?

— Закопайте в том же лесу, где и сожгли. В любом месте леса. Мне всё равно.

— Будет исполнено, самрадж.

Не дойдя до дверей, Ракшас оглянулся. Биндусара всё так же стоял посреди своих покоев, словно застыв в нерешительности и не зная, что делать дальше.

— Он умер в ваших объятиях, самрадж, — промолвил Ракшас, предчувствуя, что сейчас услышит приказ замолчать и никогда больше не открывать рта. — И он узнал вас… Я готов поклясться всем, что мне дорого: в последний миг перед смертью самрадж Чандрагупта вас узнал.

— Да, верно. Узнал.

Ракшас многое бы отдал, чтобы голос юного царя стал чуть более живым.

— Вы можете построить храм для него, — неожиданно для самого себя сказал аматья. — Если хотите, я жизнь свою положу, но мы завоюем Чолу, и на том холме, где самрадж почил на ваших руках, вы выстроите храм.

Он не думал, что это поможет. Он был готов к тому, что ничего не изменится и после этого, однако лицо Биндусары внезапно просветлело:

— Ты прав! Я сделаю это! А если завоюю Чолу, но в сражении сам погибну и не успею выстроить храм, завещаю это своему наследнику, но храм так или иначе будет выстроен! Я немедленно призову лучших архитекторов, чтобы они начертали образ будущего строения. И я уже вижу, каким будет то святилище. Во-первых, состоящим из трёх частей, ведь у меня было три отца. Во-вторых, обращённым на юг, ибо в южных землях мой второй отец завершил свою жизнь. В-третьих, с широкими стенами, украшенными скульптурами самраджа Чандрагупты и его учителя Бхадрабаху, почившего на том же холме. Я прикажу построить храм из блестящего камня цвета августовской луны. У него будет множество колонн и ниш, украшенных фигурами львов, якшей и различных божеств, и я нареку тот холм иначе, чем он называется сейчас. С того дня, как начнётся строительство храма, он будет именоваться холмом Чандрагири.

Клятва императора Биндусары исполнилась ещё при жизни. Он усилил армию, подчинил себе шестнадцать государств, став покорителем земель между Бенгальским заливом и Аравийским морем, внушив страх тем, кто находился с Магадхой в состоянии вражды. Царь Иламчетченни, увидев возросшую силу противника, возникшего перед ним однажды на поле боя, чтобы избежать разорения и сохранить ранее завоёванные Пандью и Черу, пожелал заключить с Магадхой мир и в качестве подарка преподнёс новому союзнику земли Карнатаки, зная, что только ради них императором Биндусарой и затевалась битва. Строительство храма, о котором давно мечтал Биндусара, немедленно началось, но закончилось оно лишь спустя много лет после смерти великого повелителя северных, западных и восточных земель Бхараты. Сын Ашока исполнил желание отца и достроил храм на холме. А потом, спустя четырнадцать веков, ещё один талантливый скульптор взялся украшать и реставрировать пострадавшее от времени святилище, вернув ему прежний вид. И храм тот, даже спустя века, продолжает выглядеть именно так, как того желал самрадж Биндусара, а холм до сих пор называется Чандрагири, и никто уже не может вспомнить, какое название он носил прежде.

Но никто, даже победоносный Ашока, до самой смерти так и не узнал самую большую тайну Биндусары Маурьи. Ашока не знал, что его отец по рождению и по крови являлся Нандом и сам считал себя Нандом, а назывался Маурьей, лишь исполняя обет, данный тому, кого даже после смерти любил больше всех на свете.

Лишь спустя пять сотен лет тайна истинного происхождения Биндусары случайно всплыла в «Ашокавадане» — тексте, составленном во втором веке буддийскими монахами в Матхуре и повествующем о правлении великого императора Ашоки. Так секрет покойного Чанакьи, очевидно, выданный перед смертью кем-то из его учеников, передаваясь из уст в уста на протяжении долгих веков от брамина к брамину, оказался однажды записан на пергамент. Но несмотря на то, что Биндусару в «Ашокавадане» назвали «сыном Нанды», коим он и являлся, среди простого народа императора Магадхи даже спустя тысячелетия продолжали считать потомком Маурьев.