Сын врага

Между Магадхой и Чолой не было мира с тех пор, как Чандрагупта занял престол, это верно, но сейчас Биндусара пришёл с дарами: по совету аматьи Ракшаса он захватил с собой богатые подношения, пригнал большое стадо коров и овец. Он счёл тысячу голов скота и десять вместительных сундуков с драгоценностями достаточной платой, чтобы добраться до Шраванабелаголы. Юноша ошибся.

Царь Ураяра с внушительным войском преградил Биндусаре дорогу. Подготовился он отлично: среди его сопровождающих выстроились неприступной стеной не только пешие воины, но и всадники на выносливых конях и могучих слонах. Колесница повелителя южных земель выглядела гораздо выше и шире той, в которой находился Биндусара. Крупные чёрные кони с лоснящейся до блеска шерстью недоброжелательно косились на иноземцев, гневно фыркали и прядали ушами.

Биндусара приказал своим телохранителям остановиться на некотором расстоянии от армии Чолы и стал ждать. Махарадж Ураяра жестом показал, что сам говорить не будет, и выслал вперёд советника, сидевшего рядом с ним в колеснице. Получив молчаливое разрешение от Биндусары, аматья тоже выдвинулся вперёд, навстречу хмурому мужчине с густой бородой, одетому в расшитые золотом лунги, подвязанные на поясе синей каябандхой, серебряную уттарью и красный пагри из муслина. Биндусара напряжённо следил за тем, как аматья о чём-то переговаривается с первым министром Чолы, несколько раз, всё более нетерпеливыми жестами указывая на скот и сундуки с дарами, и лицо Ракшаса становилось всё мрачнее. Наконец, аматья, разгневавшись, что-то резко бросил бородачу в красном тюрбане и быстро зашагал обратно к своему повелителю.

— Они нас не пропустят, — сообщил Ракшас, взбираясь на колесницу и тяжело дыша от едва сдерживаемой ярости. — Царь Чолы непреклонен. Он спрашивает, пришёл ли мой повелитель сюда как аскет или как царь. Я ответил, что мой господин есть и будет всегда самраджем Магадхи. Тогда советник этого надутого, разукрашенного болвана с ужасающе длинным именем сказал, что сколько бы коров мы ни пригнали, сколько бы золота и драгоценностей ни привезли, граница Чолы для нас закрыта. Переговоров не будет. Мы можем встретиться только как враги на поле боя. Проклятье! — Ракшас рубанул рукой воздух. — Я бы с удовольствием начал войну прямо сейчас и раздавил их!

— Это будет нелегко, — осадил его Биндусара, стараясь казаться спокойным, хотя внутри него тоже всё кипело от гнева. — Где они находят смелых воинов? Где берут уверенность в себе? За три года мы с самраджем Чандрагуптой так и не сумели разбить их войско. А ведь мы знаем, у Чолы сейчас трудные времена. Их столица, Кавери Помпаттинам, три года назад была поглощена морем. Махараджу Ураяре необходимо тратить много средств на её восстановление… Почему же они отказываются от даров? Ты ведь предложил им удвоить награду? Сказал, что мы привезём ещё столько же драгоценностей, пригоним ещё тысячу голов скота, если они пропустят нас?

— Да, повелитель, но бхутов министр наотрез отказался. Никаких переговоров о мире, никаких даров. Они могут предложить нам только битву, потому и собрали такое огромное войско.

Биндусара скрипнул зубами.

— Я же ясно дал понять, что мне не нужны их земли! Я прибыл с миром. И даже не ради них, а с совершенно другой целью. Неужели кроме войны им нечем мне ответить?

— У них есть другое предложение, — понизив голос так, чтобы никто из сопровождающих слуг его больше не слышал, произнёс аматья. — Но на него ты, сынок, скорее всего, не согласишься.

— Говори! — ненадолго воспрянул духом Биндусара, но слова Ракшаса тут же уничтожили всю его радость.

— Махарадж Чолы спрашивает, кем тебе приходится странствующий аскет, живущий в каменной пещере на холме возле Белого Озера, с которым ты так жаждешь увидеться? Я сказал в точности, как ты мне и велел: «Самрадж Чандрагупта — бывший повелитель Магадхи. Мой нынешний повелитель желает встретиться с ним для получения наставлений и благословений». И знаешь, что этот напыщенный бородатый индюк Ирума-питара-талайян, советник махараджа, ответил мне?

— Что? — Биндусара уже понял: добрых вестей не будет. Так и оказалось.

— «Здесь нет никаких царей, кроме великого царя Ураяра Иламчетченни. Ноги повелителя Магадхи в Шраванобелаголе не будет никогда! Когда сын ищет отца — мы к такому сыну всегда благосклонны. Но если один чужеземный царь ищет другого царя, мы в том помочь не можем. Цари не умеют склонять голову, это всем известно. А сын, ищущий отца, обязан смиренно сойти с колесницы, поклониться нашему махараджу, снять с себя чуждые нам одеяния, надеть одежды народа Тамилакам и в этих одеждах пройти весь путь. С сыном, ищущим отца, не может быть больше одного сопровождающего. Он имеет право питаться тем, что найдёт в наших лесах по пути до своей цели, и тем, что ему подадут в качестве милостыни, но коней в качестве милостыни ему не подадут, на это он может не рассчитывать. И чужого золота народу Чолы не надо. Сын, ищущий отца, может оставить себе оружие, необходимое для охоты и самообороны — лук со стрелами, кинжал и меч, но ничего более, кроме этого». Мой повелитель, я понял хорошо, чего они желают, но я не могу допустить, чтобы вас так ужасно унизили! — Ракшас с горечью покачал головой.

Биндусара размышлял недолго.

— Это вовсе не унижение. Не может быть ничего важнее, чем прийти к отцу, пока ещё не поздно, ибо почти три луны тому назад я видел дурной сон и, опасаюсь, что он может сбыться!

— Но… поклониться врагу? Идти пешком в одеяниях чужого народа весь этот долгий путь через лес и чужие поселения? Просить милостыню? Вам?! — Ракшас растерянно смотрел на своего господина. — Для меня легче начать войну и умереть, чем увидеть, как вы переносите такое, голодаете в пути и стираете ноги в кровь, не имея возможности с удобством ехать в колеснице или хотя бы верхом!

— Мы с тобой не будем голодать, Картикея. Или ты не привык в военных походах и, живя в изгнании с моим отцом, обходиться без помощи слуг? Не сумеешь застрелить оленя? Или, полагаешь, я не справлюсь с луком и стрелами? — бодро спросил у аматьи Биндусара, и сердце Ракшаса растаяло.

— Простите, самрадж, что усомнился в вашей силе! Ради вас я сделаю что угодно, — промолвил аматья, складывая руки в жесте почтения, — как прежде делал всё, что мог, ради вашего родного отца, да пребудет его душа вечно в небесных мирах!

Биндусара посмотрел на аматью, потом перевёл взгляд на стоящего под навесом колесницы сурового махараджа Чолы, который был ненамного старше самого Биндусары, и зло прикусил губу.

«Я увижусь с отцом, чего бы мне это ни стоило! Даже если придётся проползти весь путь до Шраванабелаголы на животе, как наг, и совершенно голым», — подумал он и вздрогнул, осознав одну простую истину: сколько бы он ни гневался на Чандрагупту, сколько бы ни желал отомстить ему, но в глубине души он никогда не переставал считать его своим отцом. И никогда не переставал любить.

— Отказаться от пищи не так трудно. Я всё равно много лет не ел с аппетитом. Пожалуй, с тех пор, как помог разжечь ритуальный костёр для Дурдхары и нашего первенца, — исхудавший Чандрагупта, скрестив ноги и уронив руки на колени, сидел возле воды под сенью магнолий, ронявших на него сверху свои ароматные лепестки. — Вся еда после их смерти казалась отравленной. Наверное, потому, что я начал понимать, в кого превратился. Вовсе не в самраджа великой страны, а в глиняную куклу, от которой ничего не зависит. С тех пор, как в меня исподтишка кинули нож, как некогда я — в Селевка, чтобы опорочить Амбхикумара, я осознал, насколько сильно меня ненавидят жители Магадхи. Тогда же вместе с аппетитом я потерял и сон. Доходило до смешного — отхожее место я посещал с телохранителем по приказу Чанакьи, представляешь? Личную охрану постоянно меняли, чтобы предполагаемые заговорщики не знали, куда и с кем я пойду «облегчаться» в следующий раз. Невозможно описать то чувство, когда хочется хоть в отхожем месте побыть одному, но тебе не позволено даже такой малости, доступной каждому нищему. На тебя постоянно смотрят чьи-то глаза и почти всегда — с ненавистью. Я боялся смерти и желал её, ибо жизнь моя стала невыносимой. Да, ты не слышишь, ведь ночь ещё не настала. Я говорю сам с собой… Безумец! Пусть. Я давно спятил. Без любви все сходят с ума. А я своими руками уничтожил любовь да ещё хотел хитростью выманить у судьбы второй шанс. Возмечтал о взаимности — прекрасной, чистой, лишённой плотских страданий и ревности! Желал очистить свою чёрную, как смола, душу привязанностью и доверием невинного юноши… Думал, боги простят меня, если всё, чего я не смог дать его отцу — верность, преданность, не окрашенные в цвета предательства или похоти, — я отдам сыну. Глупец! Я так надеялся, что от рук Биндусары расплата не придёт! Но она пришла, и её тяжелее пережить, чем смерть. Учитель Бхадрабаху умер вчера, Дхана. Скоро я последую за ним. Знаешь, очень хочется утопиться в Кавери в день её разлива, чтобы избежать мучений, ибо я не так силён, как учитель… Ачарья даже не звал меня в свою аскезу! И очень удивился, когда увидел, что я пришёл да с такими «благими» намерениями — спасти Магадху от будущего зла. Ложь, низкая ложь! Даже мой уход из Паталипутры сопровождался ею! Вчера, похоронив своего единственного истинного учителя, я лёг на отпечатки его ступней на застывшей глине и плакал, как ребёнок. Так, веришь ли, я не рыдал даже в детстве, когда считал себя ненавидимым собственной матерью. Но тогда у меня были друзья: Дхум, Индра, Субхада, Стхул. Никого теперь… И в последние минуты жизни я останусь совсем один. Если умру днём, тебя не окажется рядом. Дхана, почему смерть не приходит? Почему я до сих пор не утратил рассудок, как ты предрекал? Неужели я так сильно виноват, что мне всё ещё не позволено покинуть эту землю, и я обязан каждое утро вспоминать всё снова и мучиться от осознания содеянного? Вчера я исколол себе пальцы и стопы ног опунцией, растущей на склоне холма, чтобы физическая боль заглушила душевную, но и это не помогло. Ученики ачарьи Бхадрабаху на протяжении двух лун рассказывают жителям ближайшего поселения, будто ко мне приходят поклониться якши и лесные звери, так невиданно сурова моя аскеза. Им верят, а мне стыдно слушать это. У этих юношей чистое сердце и богатое воображение. Либо от голода им мерещится бхут весть что! Кажется, они представляют меня дэвом во плоти, сошедшим на землю. А я обычный грешник. Не знаю, приходили ли якши к учителю, когда он постился, но ко мне точно никто не приходит, кроме тебя. Да и ты снишься… Отпросись у Индры ненадолго в Мритью Локу и прикончи меня! Нет, не слушай! Если ты сделаешь это, мы никогда не встретимся. Я должен потерпеть и умереть сам… Когда придёт время, — Чандрагупта улёгся на спину, глядя в небо сквозь колышущиеся листья пальм. Даже тонкие лучи солнца, проникавшие сквозь густую листву, слепили ослабевшие глаза, и Чандрагупта устало прикрыл веки рукой.