Где деньги, мародер?

Глава 13. Любовный роман без хэппи-энда

Мы все трое столкнулись головами над коробочкой. Любопытство захлестнуло так, что как-то сразу забылись и бородатые ворованы, и зеркало с моим недобрым двойником на той стороне, и драка за Феодору. Технически это мог быть очень ценный клад, конечно, но даже если нет, все равно интересно. Чья-то покрытая пылью тайна. Судя по виду коробочки, этого человека уже давно нет в живых. Ну или он старенький совсем.

Я осторожно поставил коробочку на стол и стал вынимать из нее предметы. Просто, но талантливо вырезанный из дерева кораблик. Плоский засохший белый цветок неизвестного мне вида — маленькая белая звездочка на длинном стебле. У основания — небольшой венчик узких листочков. Видимо, засушили между страниц книги. Странно, что он не рассыпался. Плоская речная галька, покрытая сложным узором полупрозрачных зеленых линий. Серебряный медальон на почерневшей цепочке. Внутри — не очень четкий портрет усатого мужчины. Собственно, кроме усов и контура лица ничего не разобрать. Большая глиняная монета, когда-то покрашенная золотой краской, от которой осталось всего несколько блесток. Похоже, что это слепок, копия. Только одна сторона монеты выпуклая, другая просто гладкая. На монете можно различить двух стоящих друг напротив друга зверьков с острыми мордочками и длинными хвостами. И цифру «1». По краю когда-то явно были буквы, но либо качество слепка было так себе, либо время постаралось, так что прочитать надпись было невозможно. И, наконец, письмо. Свернутый три раза лист пожелтевшей бумаги, исписанный ровными круглыми буковками с множеством завитков. Похоже, писала женщина.

Я взял бумагу в руки, аккуратно расправил, чтобы не сломать хрупкий листочек и начал читать, продираясь через архаичные твердые знаки и эти самые завитушки, к месту и не к месту добавленные к буквам.

— "Милая моя Катенька! Завтра меня отправляют в Серафимин скит, где я скорее всего и сгину, так больше с тобой и не повидавшись. Отец взял с меня слово, что я буду молчать, но с каждым годом глядя на тебя, моя доченька, я понимала, что должна тебе открыть тайну. Тайну того, как ты родилась, и кто на самом деле твой отец. Я знаю, родная, что читать это все тебе будет больно, и что от Гаврилы ты видела только добро. Но я должна.

Мне было всего шестнадцать, когда я встретила своего Мишеньку. Ах, какая красивая у нас была любовь! Какие нежные стихи он мне писал! Какие трогательные подарки… Но все это было пустое, потому что мой отец никогда бы не согласился отдать меня за него замуж. Известное дело — он промышленник и магнат, а Мишенька — бездельник с Уржатки, да еще и вор помеченный. Но Мишенька решился и пришел к отцу просить моей руки. Как тот негодовал и буйствовал, ты можешь себе представить. Но Мишенька стоял на своем — люблю, жизнь за нее положу, благослови, проси любой откуп. Отец выгнал его, а меня запер. Но к утру слегка охолонул и приказал впустить. Мишенька так и сидел у порога, никуда не уходил. Отец тогда сказал, что отдаст меня ему в жены, ежели он принесет за меня не менее десяти Золотых Соболей. А пока не принесет, то и видеться мы не будем.

Мы сумели все же поговорить, когда он ночью подобрался под мое окно. Я его уговаривала зря жизнью своей не рисковать, что он, конечно, вор, но Золотые Соболя вовсе не у простых людей хранятся, что я согласная с ним сбежать, ежели он с замками совладает.

Но он уже решился. Велел ждать и ушел.

А наутро отец мне сказал, что сговорил меня замуж. За Гаврилу Куцевича. Мол, Гаврила — мужик надежный, добрый, никогда меня не обидит, да и к тому же служит у него не первый год. Я плакала. Умоляла подождать. Но отец сказал, чтобы я Мишку своего забыла навсегда. И что даже если тот принесет всю тысячу, он никогда не согласится, чтобы дочь его родная пошла за ворюгу из Уржатки.

Потом была свадьба. Я шагала как на казнь. А когда батюшка нас венчал, я увидела в толпе своего Мишеньку. Лицом он был хмур и зол.

Мне удалось убежать прямо с брачного ложа. Мы встретились за амбаром, и Мишенька рассказал мне, что добыл не десять, а целых семнадцать Соболей. И уговаривал меня бежать. А я была согласная, прямо сейчас, сразу же. Нас тогда накрыла любовью с головой, и прямо там за амбаром я ему и отдалась. Я как чувствовала, что случится что-то плохое. И не хотела достаться девицей нелюбимому мужу.

Нас настигли, когда мы еще не успели даже на околицу выйти. Мишеньку моего убили сразу. Истыкали всего штыками и саблями, места живого не оставили. А меня вернули обратно мужу.

Когда я понесла, то сразу знала, что тягость от Мишеньки моего. Что родится у меня дочка ясноглазая, с черными кудряшками, смешливая и сметливая. Дед тебя величал Катриной, а я всегда звала тебя только Катенькой. Мы так с Мишенькой моим уговорились, что ежели дочка будет, то непременно Катенька. Так что теперь ты знаешь, кто твой настоящий папка.

Но это не все, родная моя. Сокровища, что Мишенька добыл, он велел тебе оставить. Сразу мне шепнул, как только мы поняли, что погоня за нами, и не уйти нам от нее. Семнадцать Золотых Соболей — это хорошее приданое, и ты сможешь сама себе жениха выбрать, когда время подойдет. Мишенька спрятал их в доме своих родителей, в Уржатке. Как спустишься в подпол, вправо поворотись и над балкой пошарь. Там будет камень шатающийся, его надо вытащить, а за ним — тайник. А в тайнике — монеты.

А теперь прощай, Катенька. И прости меня, грешную твою матушку, что не уберегла тебя от страшной правды и от прочих невзгод….»

— Ох ты ж! — Борис хлопнул себя по коленям. — А я думал, что бабские байки это все!

— Ты про что сейчас? — спросил я, осторожно положив листок на стол.

— Так про Марту Крюгер и Мишку-Ушкуйника! — Борис ухмыльнулся. — Бабушка моя эту историю любит рассказывать, во только в ее версии Марта с Мишкой сбежали, поселились на берегу Байкала, сам Унгерн их пригрел-приютил. А про семнадцать соболей даже песня есть. Слезливая. Обычно бабы пьяные ее голосить любят. Может, слышал? «…и тяжелою монетой запустил ему в лоб…»

— Неа, — я покачал головой и взял со стола глиняную монету. — А что еще за Золотые Соболя? Вот такие?