Харассмент

«Можно в пятницу», – написала она.

«Давай. Никуда не нужно будет торопиться».

Инга входила в офис окрыленной.

Она продолжала переписываться с Антоном все утро и на планерке, которая традиционно бывала у них по средам, то и дело украдкой поглядывала в телефон. Вообще-то пользоваться техникой во время совещаний запрещалось, но Инга стратегически заняла место сбоку и немного позади Ильи, чтобы он ничего не заметил. Подводя итог большого проекта, окончание которого они так постыдно для Инги отметили на прошлой неделе, Илья похвалил ее и сообщил всем, что Инга теперь – полноправный член команды и будет заниматься Сбербанком.

На этих словах все повернулись к Инге, и она торопливо опустила руку с телефоном под стол, но, кажется, ее маневр от Ильи не укрылся. Он нахмурился и тут же отвернулся, ничего не сказав. Стали обсуждать дела на неделю. Инга почувствовала себя виноватой – ее тут хвалят, а она, как школьница, переписывается из-под парты.

Обедать они обычно ходили всем отделом. Место каждый раз выбирала Мирошина, и все покорно шли за ней. Инга быстро поняла почему: если кто-то другой осмеливался настаивать на своем выборе, то Мирошина, конечно, соглашалась, но в кафе мучительно долго делала заказ, дотошно выспрашивала у работников за стойкой ингредиенты любого бутерброда (в составе обязательно находилось что-нибудь, что она не ела), а в итоге ограничивалась пирожным и кофе. Все эти действия она совершала подчеркнуто стоически, без тени недовольства, так что остальным, конечно, становилось перед ней особенно неловко.

Мирошинским фаворитом было заведение, где готовили только салаты, поэтому туда они ходили чаще всего. Мирошина выбирала его за диетичность, но, глядя на ее тарелку, в которой листья салата были смешаны с карамелизованной грушей, куриной печенью, кедровыми орешками и клюквенным соусом, Инга временами испытывала зловредное желание положить конец этой иллюзии.

Они уселись за стол номер восемь – они всегда садились за него, потому что он был самым большим, и Галушкин сказал:

– Поздравляю со Сбербанком. Вообще-то мороки с ними будь здоров – они довольно капризные, – но опыт интересный.

– Паша вел предыдущие два проекта, – тут же влезла с пояснениями Мирошина. Едва сев за стол, она нахмурилась и сразу же стала смахивать салфеткой невидимые крошки.

– Я не знала, – сказала Инга. – Обращусь к тебе, если будут вопросы?

– Конечно. Помогу, чем смогу.

– Нам надо обсудить, что мы подарим Бурматову на день рождения, – объявила Мирошина, покончив с крошками.

– Он же еще нескоро, – рассеянно пробормотала Алевтина, быстро набирая сообщение.

Инга ругала себя, что слишком много времени проводит в телефоне, но до Алевтины ей было далеко. Впрочем, та не производила впечатление человека, убивающего время в соцсетях, – Инга подозревала, что Алевтина постоянно работает, и это вызывало у нее одновременно уважение и ужас.

– Две недели.

Им принесли заказ. Несомненным плюсом этого места была его скорость.

– А что вы обычно ему дарите? – спросила Инга.

– Света с Алевтиной выбирают. – Галушкин без энтузиазма принялся ковыряться в своей тарелке. – В прошлом году вроде были какие-то часы с пульсометром для бега.

– В этом году я думала ему виниловый проигрыватель подарить, – с заговорщицким видом сообщила Мирошина.

– А он слушает музыку?

– Да ты что! Это его главное увлечение после спорта!

– Я не настолько хорошо его знаю.

– Ну, если никто не против проигрывателя, то я сделаю рисерч. Алевтина, поможешь мне?

– Угу, – промычала Алевтина, кажется даже не расслышав вопрос.

– А когда день рождения будет у Алевтины, мы в качестве подарка отберем у нее всю технику, чтобы она хоть иногда отдыхала! – игриво пообещал Галушкин.

Алевтина оторвалась от экрана, посмотрела на него озадаченно и снова погрузилась в телефон.

Инга делилась с Максимом всем, в том числе и своим тиндеровским уловом, но в этот раз молчала, что было ей несвойственно. Она боялась спугнуть удачу. Одно дело – зубоскалить над дурацкими анкетами или жаловаться на неудачное свидание, и совсем другое – признаваться, что у нее забрезжила надежда. Дело было не в Максиме – он бы порадовался искренне, но Инге казалось, что, делясь своими ожиданиями вслух, она их усиливает, узаконивает и тем обиднее ей будет, если снова не повезет.

Однако в четверг она не выдержала и все рассказала. Максим тут же потребовал сообщить ему «соцдем» – они с Ингой намеренно пользовались такими словами, чтобы подчеркнуть утилитарный подход к тиндер-свиданиям. «30 лет, программист в Яндексе, любит ходить в походы и не любит черно-белое кино», – ответила Инга. «Звучит не так плохо, – милостиво признал Максим. – И когда вы встречаетесь снова?» – «В пятницу. Идем с ним ужинать где-то на Китай-городе».

Инга подумала еще и дописала:

«Как ты вообще считаешь, на каком свидании можно заниматься сексом?»

Максим сначала начал печатать ответ, потом перестал, потом снова начал. Наконец ей пришло сообщение:

«Простите, я разговариваю с Ингой или с ее бабушкой?»

«Да нет, ну все понятно с сексом. Непонятно с тиндером. Это ты у нас по нему большой специалист, может, у тебя советы есть».

«Какие тут советы? Ну, как пойдет. Может, на первом, может, позже».

«Очень ценная рекомендация, спасибо», – съязвила Инга.

Она и сама понимала, что ее вопрос звучит до смешного пуритански, но ее не отпускало ощущение, что тиндер-знакомства устроены не так, как обычные. Она была уверена, что они предполагают конвейер (например, Максим сам рассказывал ей однажды, как, уйдя с первого свидания, тут же отправился на второе), и она, с одной стороны, не желала становиться очередным незначительным винтиком в этом механизме, а с другой – идти наперекор правилам. Может быть, Антон просто коллекционирует в тиндере баб и, как только они переспят, посчитает их знакомство исчерпанным? Инге бы этого совсем не хотелось, но при этом она считала, что, если они станут регулярно встречаться, избегать секса тоже будет странно.

Отношение Инги к сексу было устроено намного сложнее, чем ей было бы приятно думать, поэтому она предпочитала не анализировать его вовсе. Она с гордостью рассказывала Максиму, что стеснение ей неведомо, – и это было правдой, потому что, разглядывая себя в зеркало, а потом сравнивая себя с какими-нибудь полуобнаженными актрисами или моделями, она с удовлетворением отмечала, что выглядит не хуже. Никаких экстравагантных сексуальных фантазий у Инги не было, поэтому стыд делиться ими тоже был ей незнаком. К чужим желаниям она считала себя восхитительно открытой: этот вывод Инга сделала потому, что никто и никогда не просил ее сделать что-то неприятное. Сама она редко проявляла инициативу, но была не против заняться сексом в общественном туалете, на столе или на подоконнике, благосклонно относилась к шлепкам, непристойностям на ухо и невинным ролевым играм, а вершиной своей сексуальной раскрепощенности считала случай, когда Кирилл стал приставать к ней под столом прямо во время обеда с его родителями.

Несмотря на эту показную непринужденность, к мимолетным связям Инга относилась настороженно. Она объясняла это их неоправданной рискованностью. «А вдруг я что-нибудь подхвачу? – сказала она Максиму, когда у них однажды зашел об этом разговор. – Или забеременею? Ты мужик, тебе легко». Максим заметил, что подобные риски обычно нейтрализуются контрацепцией, но Инга только отмахнулась, слегка обидевшись, что он не принял ее страхи всерьез.

Однако настоящая причина заключалась в том, что ей просто не так уж нравился секс. Точнее, он нравился ей потом, когда вместе с новизной из отношений уходила необходимость производить впечатление и можно было, ко взаимному удовольствию, ограничиться десятью минутами пару раз в неделю. Однако признаться в этом даже самой себе было бы убийственно для самооценки, а уж сказать кому-то еще – и вовсе немыслимо. Инге казалось, что не любить секс неприлично, что это идет вразрез с образом идеальной женщины, а ей очень хотелось быть идеальной.