Люди безразличий

Но вернемся к нашему герою, который готовил для жителей Эпохи Нового Времени гениальную (уж в этом –то он не сомневался) статью, раскачиваясь на стуле и подбирая эпитеты, способные вырвать читателя из привычной обстановки и хотя бы на минуту перенести в это несуществующее, но такое прелестное место. Пользовался наш толстячок одним проверенным способом – закрывал глаза и начинал сравнивать: солнце среди кучевых облаков перевоплощалось в яичницу-глазунью, перепаханное поле становилось десертом с тертым шоколадом, а скулеж голодного щенка и вовсе превращался в свист кипящего чайника. И пусть сознанием журналиста в эти моменты овладевала чревоугодная тема, зато округлая Оленька хвалила его заметки за образность и, по ее выражению, «ментальную навязчивость». На этот раз, увы, никакие сравнения на ум не шли – море так и оставалось морем, чайки чайками, а поскрипывание стула, собственно, самим поскрипыванием. Тут его внимание привлекло какое–то неясное движение. Толстяк сразу же перестал раскачиваться и присмотрелся – в углу сидела девочка и с размеренностью метронома кидала бисер. Не успев удивиться, он обернулся на вопли приближающейся чайки: «Толстяяяяяк! Толстяяяяк!» По мере приближения птица приобретала черты школьного задиры Габрелидзе: остроклювый нос, черные метки-глаза и большеладонные кисти с узловатыми растопыренными пальцами. И вот он уже кружится вокруг стула, размахивая руками и не прекращая выкрикивать: «Толстяяяяк!» «Это уже не смешно! – отважный журналист забрался с ногами на стул. – Это переходит все границы!». Внезапно Габрелидзе-чайка остановился и клюнул однокашника в лоб.

Очнувшись на полу, толстяк не обнаружил ни девочки, ни задиры, зато нащупал шишку на лбу и сломанную ножку стула. «Докачался-таки», – усмехнулся сам себе. Он собирался уж было неспешно встать, но тут его внимание привлекла щель в полу. При всей его наблюдательности он не заметил бы ее, если б не Габрелидзе со своим клювом. «Тут явно еще один этаж», – подумал наш герой (именно этаж, а не подвал и не подпол, будто одно слово могло сразу избавить подножную темноту от всех смертельно опасных монстров, обитающих исключительно в живом воображении толстяка: герой, увы, был не герой). Откинув крышку подпола, то есть, иными словами, открыв вход на минус первый этаж, корреспондент увидел лестницу с немного заржавевшими перекладинами. Он снова перенесся мыслями в школьные годы и оказался на уроке физкультуры прямо перед шведской стенкой, только в тот раз он был уже внизу. Не зря говорят, что время идет по спирали – корреспондент похвалил себя за эту умную мысль и уже собрался было закрыть вход, но любопытство, сгубившее кошку и сотню-другую студентов американских колледжей из голливудских фильмов, добралось и до нашего несчастливца. Он неспешно поставил правую ногу на перекладину, потом левую, и так стал переставлять их все ниже и ниже, одну за другой, одну за другой, не забывая, конечно же про руки, но перекладины все не кончались. «Я так скоро окажусь на другой стороне земли. Эй, где тут лифт?» – не удержался сказал вслух и тут же замер. «Интересно, какая глубина этой кроличьей норы?» – его нахождение здесь внезапно показалось таким нереальным, что он стал сравнивать себя с Алисой: «Отпущу-ка я руки и пока лечу успею выпить чашечку чая, которую, между прочим, должен был предложить мне гостеприимный хозяин. А может, все же решиться?». «А почему бы и нет?» – подумал он через минуту, но рук не отпустил. Он лез все ниже и ниже, и в тот момент, когда его путь стал казаться взаправду бесконечным, толстяк внезапно ощутил под ботинком разочаровывающую его пустоту. Не желая смирится с этим, он несколько раз покачал повисшей правой конечностью из стороны в сторону, потом сделал несколько неуклюжих приседаний на левой, и, решив поменять опорную ногу, еще раз проделал все эти манипуляции. Не дождавшись желаемых перемен, журналист решил использовать свой главный инструмент – не перо, а голову- и начал логически рассуждать: если есть лестница и она куда-то ведет, то должна привести к твердой поверхности, если перекладин больше нет, значит эта твердая поверхность вот-вот коснется подошв. Довольный собой толстяк аккуратно стал спускаться только при помощи рук, это было гораздо труднее, но каждый перехват ритмично сопровождала безотвязная мысль: «Вот-вот, вот-вот». И сердце предвкушающе стучало: «Вот-вот, вот-вот». И маленький мальчик на школьном параде дцать лет назад отзывался барабанным боем: «Вот-вот». Последняя перекладина и «вот» все замерло. Он беспомощно повис на руках: почему-то воздух под его ногами никак не хотел превращаться в твердь, как бы он ни помогал ему, вытягивая носок то одной ноги, то другой. Он попытался было подтянуться, да лишний вес и годы без физических нагрузок были не на его стороне: если бы складки жира могли высказаться, то они уж наверняка толкнули речь, что место неудачника внизу и ему непременно нужно перестать цепляться за временную опору и покориться судьбе. Толстяк мог бы и поспорить, но какие контраргументы мог придумать гуманитарий для безжалостной гравитации?

Пальцы медленно скользили по металлу. Журналист было подумал, что и они превратились в его персональных противников, но эта мысль молниеносно сменилась другой: он философствовал- за каждый наш поступок воздается нам по делам нашим, но кто же знал, что за съеденную курицу ему придется так жестоко поплатиться (свое неизбежное изменение в пространстве он связывал исключительно с липким жиром на руках), а ведь были знаки: говорят, в конце жизнь проносится перед глазами- школьная пора начала проносится еще когда он наверху раскачивался на стуле, и вот теперь он здесь, а значит самое время вспомнить Оленьку, но пальцы вдруг разжались и спустя несколько сантиметров толстяк оказался на земляном полу. «А все же изначально именно я был прав», – уж очень не любил толстяк проигрывать. Он посмотрел вверх, люк, в который он влез, был уже так далеко, что бледный квадрат был не больше клеточки в тетради. Света явно не хватало, чтобы осмотреться. На помощь тут же пришли воспоминания о столько раз проклинаемых толстяком институтских годах, однако же, как раз в то время он узнал о теории викариата чувств. Заумное слово долгое время без дела дремало в его голове, но сейчас цепкой рукой Мнемозины было ловко извлечено из груды пыльных и все еще ненужных знаний. Стоит признаться, что фамилии ученых мужей, заслуженно рассчитывавших на признание и признательность нашего героя, были напрочь стерты из памяти, однако сохранилась сама суть: когда одно из пяти чувств отключается, обостряется другое. Он похвалил себя за эрудицию, закрыл глаза и начал прислушиваться. Вначале толстяк мог уловить только урчание в животе, где курица расщеплялась на белки, жиры и углеводы, но потом ему стал слышен плеск волн наверху, а сбоку… Он зажал нос, чтобы отключить еще и обоняние – это помогло или что-то другое, но сбоку толстяк услышал мерный гул, будто там работало какое-то оборудование.

Выставив перед собой руки, чтобы неожиданно не столкнуться с каким-либо препятствием, журналист плавно и, как ему думалось, с кошачьей грацией, начал двигаться в сторону, откуда шел монотонный звук. Вдруг он почувствовал, что стена поддалась и стала отъезжать вперед. Счастливец ослабил натиск, и теперь уже стена перешла в наступление. До толстяка не сразу дошло, что это просто тяжелая дверь, которая зачем-то могла открываться в обе стороны. Он снова стал наступать, навалившись на неприятеля всем своим весом, и вскоре оказался в центре комнаты в позе кающегося грешника перед иконостасом с той лишь разницей, что здесь вместо ликов святых журналист склонился перед собственным размноженным в экранах отражением.

Толстяк неспешно поднялся, отряхнулся, огляделся. Комната не могла похвастать своим убранством- стол, стул, кресло, диван и допотопная техника. Да и хвастать было давно не перед кем: такой слой пыли на всем мог означать только одно – комната пустовала годами. Наш герой с видом эксперта пальцем провел по ближайшему экрану и, глядя на руку, пробурчал: «Мда, Фреккен Бок, Вам придется взять расчет», – и тут же заметил боковым зрением какое-то движение. Повернувшись к экрану, он вдруг увидел пальмы и волну, которая то карабкалась на каменистый берег, то медленно сползала с него. Журналист дотронулся до следующего экрана – опять пальмы, волна, но уже песок, затем еще до одного, и еще, и еще. Вскоре он смог назвать себя счастливым обладателем беззвучной видеотрансляции с необитаемого острова, почти такого же, как тот, на котором находился сам.