Страница 17 из 18
Сейчас же она сидела напротив фонтана Карла и Ольги и думала о том, что ей нужно найти зимнее жильё – неотапливаемые казармы для постоянного проживания не годились. Лотта говорила, что напротив пивоварни Макса Шёльхорна стоит небольшой домик фрау Яблонски, капитанской вдовы. Вроде есть у неё пара комнат в аренду, только приходить нужно после полудня, потому что с утра вдова ходит на кладбище к мужу. Поэтому Эмма и высиживала на лавочке, дожидаясь подходящего времени. Цеппелин утром выдал ей жалование и деньги на комнату. Эмма оставалась на верфи работать: разбирать приходящую документацию, часть пересылать в графское поместье в Штутгарт, часть подшивать и хранить здесь, в штаб-квартире. Теперь с её появлением Цеппелин не боялся пропустить важного предложения и мог сосредоточиться только на работе. Эмма знала, что Дюрр и Эккенер остаются в Фридрихсхафене, поэтому покинутой себя не чувствовала. О поездке домой она и вовсе не помышляла: как уехать с ярмарки, если здесь только начиналось самое веселье?
Часы на городской ратуше наконец пробили полдень. Эмма поднялась, отряхнула пальто и зашагала от фонтана к улице Фридриха, а по ней – прямо к маленькой площади, на которой находились и пивоварня Шёльхорна, и церковь святого Николая, и дом вдовы. Минут через пятнадцать она стояла на крыльце аккуратного двухэтажного домика, выходящего окнами на залив. Красивая пожилая женщина лет шестидесяти (старушкой её язык не поворачивался назвать) открыла дверь.
– Добрый день. Чем могу помочь?
– Здравствуйте, фрау Яблонски. Меня зовут Эмма Остерман, моя приятельница Лотта Прюгер говорила, что вы сдаёте комнаты.
– Верно. Только, видите ли, второй жилец – мужчина. Вас это не смутит? – Похоже, что фрау Яблонски сама смущалась этой мысли.
– А эти комнаты рядом?
– О, что вы, нет. Свободная комната на втором этаже, рядом с моей. А постоялец живёт внизу, рядом со столовой.
– Отлично подойдёт! – Уверенно ответила известная всей империи рубильщица канатов Эмма Остерман.
– Ну, входите тогда, милая, входите!
Девушка вошла в дом, разделась в прихожей и прошла в столовую. Фрау Яблонски предложила ей чай и бутерброды: и то, и другое нагулявшейся Эмме пришлось кстати. Пока ждали чайник, поднялись по крепкой лестнице наверх посмотреть комнату. Небольшая, вытянутой формы. Слева по стене окно с видом на озеро. Справа от окна – бюро и гардероб. У торцевой стены узкая кровать, светильник. Напротив – зелёного бутылочного цвета изразцовая печь и приткнувшаяся рядом небольшая кованая дровница с висящей кочергой.
– Ну как? – не скрывая волнения спросила хозяйка: девушка ей понравилась.
– По-моему, прекрасно. И вид превосходный. – Эмме здесь и вправду нравилось: и этот аккуратный домик, и красивая фрау Яблонски, и вид из окна, и старая печь. Уже повернулись к выходу, и тут Эмма увидела рядом с дверью небольшой портрет: высокий усач, такой же красивый, как и хозяйка дома, в парадной лейтенантской форме, рядом с ним в кресле сидела крошечная девушка, беленькая, в нежно-голубом муаровом платье с турнюром и открытыми плечами. Они смотрели не на живописца, а друг на друга, излучая загадочный свет. Некрасиво затормозив перед самой дверью, Эмма подумала: наверное, это любовь. Фрау Яблонски, уже стоявшая в коридоре, сказала:
– Это мой сын Йерэмиас с невесткой. Если вы не против, я хотела бы оставить этот портрет здесь. Это бывшая комната Йере.
– Конечно, я ничуть не против. Они очень красивые, – Эмме хотелось сделать приятное хозяйке дома, и пара действительно была красивой.
– Да, были красивыми. Пойдёмте, дорогая, чайник уже вскипел, наверное.
Спустились в столовую в полной тишине. Эмма чувствовала напряжение, но с вопросами не лезла: хоть здесь у неё хватило такта промолчать. Сели пить чай. Вежливо обсудили плату за комнату, потом разговор свернул на эммину работу. Фрау Яблонски оживилась.
– Надо же! Как вам повезло: работать с Цеппелином – большая удача. Кстати, мой постоялец тоже работает у него на верфи. Какой-то механик или инженер, я толком и не спросила.
– Ой, так я всех знаю! А как его зовут?
– Герр Дюрр. Людвиг Дюрр. Тоже заехал недавно, недели полторы как. Приятный молодой человек, всё больше молчит.
Теперь пришла очередь Эммы воскликнуть:
– Надо же! Конечно, я знаю герра Дюрра. Мы в хороших приятельских отношениях. Это даже хорошо, что именно он ваш жилец. Нам и на верфь вместе удобнее добираться. Я очень рада, что он мой добрый знакомый!
– Вот как славно сладилось. А то я переживала, как вам будет с незнакомым мужчиной, вы девушка совсем юная. Теперь уж моё сердце будет спокойно.
Эмма оживилась при мысли, что рядом будет знакомый человек. Всё-таки хоть Дюрр и диковатый, но не чужак. Закрутилась, заозиралась. Минут через пять насмелилась.
– Фрау Яблонски, простите, почему вы сказали, что сын с невесткой были красивыми? Теперь некрасивые? Что-то случилось?
Женщина тяжело вздохнула, уставилась на кайму блюдца.
– Дорогая, зовите меня фрау Улла, я Ульрике Яблонски. Да, случилось. Нет их больше. Погибли. Каждому выпало своё. Но и ушли красивыми, это да. Тут Бог не отнял.
– Простите, – Эмма запунцовела. – Простите, пожалуйста. Я не хотела вас огорчать своими вопросами.
– Ничего, я уж свыклась. Слышали что-нибудь про индейские войны?
– Ммм… Которые в Америке? То есть в Соединённых Штатах? – Эмма пыталась вспомнить, что она читала в газетах об этом. В гимназии у папы их не проходили.
– Да, те самые, в Америке. Апачи нападали на переселенцев, и Йере поехал туда военным наблюдателем. Это было безопасно, сопротивление прекратилось. Джеронимо, вождь племени чирикауа, подписал капитуляцию в сентябре восемьдесят шестого. Летом того года Йере и Кора поженились, а в конце октября мой мальчик уже уехал в Североамериканские Штаты. Я не была против, служба есть служба. И знаете, Эмма – можно я буду звать вас по имени? – Эмма закивала. – И знаете, никакого предчувствия. Вообще ничего.
Фрау Яблонски помолчала, потрогала блюдце.
– Нам написали, что на Рождество какие-то последние воины Джеронимо напали на форт. Вырезали всех, кто был.
– Господи… – Эмма выдохнула ужас. – Этими, томагавками, да?
– Да нет, милая. Они вполне себе владеют современным оружием. Хотя, конечно, Йере в каком-то смысле повезло: его убила пуля. А другие солдаты и офицеры попали и под томагавки, и под костяные ножи. Во-о-о-о-о-т, – протянула фрау Яблонски задумчиво.
– А через неделю мы узнали, что Кора ждёт ребёнка. И тут то ли плакать, то ли радоваться. Всё, знаете, как-то смешалось. Я плакала целыми днями, муж уходил из дома. Старался пережить горе в одиночестве. Йере наш единственный сын. Был единственным сыном, – поправила себя фрау Улла.
– Кора жила с нами до лета, а потом надумала ехать к родителям в Берлин. Уж как мы её отговаривали. И срок уже большой, куда собралась. Но она такая упрямая была, хоть и мышка совсем. Наверное, Йере её за то и полюбил – не сдвинешь эту девчонку, коли она что удумала. Ходил за ней, как телёнок за мамкой. Вот такая любовь…
Опять помолчали. Повздыхали.
– В общем, не отговорили. Поехать-то поехала, да пропала. Через месяц нашли её, почему-то в дилижансе, с кучером вместе. Оба мёртвые, каретой их и придавило. Куда ехала – непонятно. И самое ужасное, что, видимо, от тряски роды начались, а малыш пропал. Волки, наверное, унесли.
Эмма даже не поняла, что держит себя руками за рот. Фрау Яблонски рассказывала свою историю спокойным голосом, без дрожи. Так можно рассказывать рецепт яблочного пирога, наверное. Ужас пробрал Эмму до костей. Бросить теперь хозяйку одну после всего этого она не могла. Не важно, что побудило фрау Уллу довериться девушке, которую она знала полчаса. Что-то между ними возникло, то ли доверие, то ли внутренняя схожесть. Слова были сказаны, горе повисло над обеденным столом.
– Во-о-о-о-о-о-от, – повторила хозяйка.
– Я… Мне… – заблеяла Эмма.
– Не надо, дорогая. Не надо. Ничем тут не поможешь. Каждому свой крест. Сочувствия тоже не надо, оно, знаете, только мешает. Как вуалетка: вроде и видно даму, а вроде и нет. Так что, по рукам? Остаётесь?