Мемориал

Из рассказа отца в 1988 году о событиях того памятного дня: Утром 11 февраля, около 12 часов, я сполз с ливенской автомашины на окраине Удеревки, около дома Зимихиных. Серёжка (подросток-сын Зимихиных) меня встретил, Он сообщил, что семья моя цела, хотя всё немцы отобрали. Потом набежали бабы, человек 10, ведь я был первым из деревни, кто возвратился с фронта. Начали спрашивать о своих. Будто я мог знать. Потихоньку добрел до своего родительского дома. Моя мать (бабка Павлиха) встретила, постарела за эти два года. Собрала на стол какую-то еду, даже поднесла стаканчик самогона, хотя знала, что непьющий.

От матери направился к себе, в Калугу. Слух по Удеревке уже разнесся. Поджидали почти у каждого дома. Иван Семёнович-лысый (И.С.Митрофанов) вышел со всей семьей, узнавши, что его Сашка находился в армии вместе со мной. Нечем мне было их порадовать. Дальше, на калужанской дороге навстречу группа подростков с лопатами, предводительствуемая Колей-богом (Н.И.Пановым). Шли чистить колпенскую трассу от снега. В группе – наш Алексей. Не сразу его узнал. Длинный вытянулся, какой-то носастый. Он возвратился, и мы пошли с ним домой вместе.

Зайдя в хату, увидел Николая. Тот сидел, не проявляя признаков радости. Ну, я и подумал: может квартирант? Одет чисто, в каком-то немецком френчике…

Март месяц. Хата наша переполнена мужчинами, призванными в армию. Шло формирование свежих частей. Выяснилось, что при немцах в деревнях накопилось много военнообязанных, по разным причинам уклонившихся от призыва. В нашей хате ночуют десятка два новобранцев в возрасте от 20 до 50 лет, жителей Нетрубежа, Мисайлова, Красного. В разномастной, хотя и справной одежде. С увесистыми мешками, наполненными снедью. Почти все они погибли в боях на Курско-Орловском фронте. Их бросали под огонь безжалостно, не жалели. Дескать, «отсиделись» при немцах.

В нашем семействе тогда еда была проблемой. Помню, как мы с Алексеем ходили искать туши убитых замороженных лошадей, отрубали куски получше и – варили. 14 апреля. Десятка два юношей и девушек-подростков из окрестных деревень мобилизованы для отправки на работу в тыл. Я в их числе. Тех, кто не дорос ещё до службы в армии. Матери и близкие провожали нас до Колпны, а иные и дальше. Никто из нас, и я в том числе, не осознавали тогда, что это рубеж в жизни каждого.

Двигались пешком по Тычинскому большаку на Русский Брод, т.к. иной возможности выбраться из Колпны на железную дорогу тогда не было. Шли трое, или четверо суток. Проселки и поля уже просохли. Помню лежавшие по обочинам почерневшие, мумифицированные тела наших солдат, не захороненных после осенних и зимних боев. Первая ночевка в Ушаковой, по хатам, вторая – в пустых помещениях Нижне-Жерновской МТС. Там я выгравировал на своем алюминиевом котелке разные памятные надписи. Котелок потом потерял. Если кто нашел, наверное, доискивался, чей это автограф?

Приблизившись к станции Русский Брод, попали под налёт немецких аэропланов. Из нашей группы, кажется, никто не пострадал. Говорят, что разбомбили эшелон с советскими ранеными. Мы же разбежались, кто куда и соединились вместе в соседнем селе Пеньшино. Там жили с неделю. Прослышав о случившемся, к нам туда пожаловали гости – матери, сестры, другие родственники. Ко мне мать приходила с домашней едой. Я еще подумал тогда: увижу ли ещё ее?

Дальше эшелоном двигались на Урал. Целый месяц. Отдохнули и откормились. Хлеб, сливочное масло, сахар – давно от этого отвыкли в оголодавшей деревне. Развлекались в пути, веселились, начались амурные игры. Вместе собралось столько молодежи. Сопровождал нас представитель обкома комсомола некий Илья Болотин. Семит. Он очутился после войны в Колпне, работал пропагандистом в райкоме партии. Давно уже умер.

Прибыли в Магнитогорск в середине мая 1943-го. (Но согласно официальной справке: «зачислен в систему государственных трудовых резервов в апреле 1942 года»). Нас всех определили в школу ФЗО N 1, что на окраине города в поселке Щитовой. Двухэтажные стандартные общежития 30-х годов. Впервые сельские ребятишки очутились в обстановке незнакомого городского быта, с водопроводом и клозетами внутри помещений. Что там творилось, пока не привыкли, уму непостижимо! По утрам моча ручьем стекала по лестницам. Клозетами не умели пользоваться.

Обучения, в общепринятом смысле, никакого: каждое утро очень авторитетный в школе старик-мастер Константин Николаевич Шубин, сам эвакуированный судостроитель из Мариуполя, нестройной колонной водил нас на комбинат, где распределял на подсобные работы. Сколько куда и кому требовалось. С месяц я вырубал отбойным молотком с закругленным зубилом заусенцы и трещины из стальных болванок, предназначенных на раскатку танковой брони. Потом помогал электрикам на прокатном стане 250. Несколько недель был подсобником на строящейся ТЭЦ у опытного монтера-коммутатчика Красножона, родом из Воронежа. Помогали гнуть полые трубы, наполняя их для жесткости песком. Прокладывал освинцованные провода марки СРГ ("сергиенчики") и т.д.

Незаметно для себя я оказался на роли старосты в группе Шубина. Мастер меня выделял за понятливость и хорошую дисциплину. А также за то, что без колебаний принял на себя многие его обязанности. Старику было трудно, болел. Впоследствии мне стало известно, что мечта Шубина возвратиться в свой любимый Мариуполь не сбылась: умер в конце войны в окаянной Магнитке.

Сентябрь – по собственной фантазии поступил в вечерний техникум при металлургическом комбинате. Учение и там получилось чисто "декоративным". Для видимости. Зато приносили пользу фронту: изготавливали снаряды для минометов. Мне выпало крепить с помощью точечной сварки стабилизаторы к минам.

3 октября награжден грамотой Главного управления трудовых резервов при СНК СССР и ЦК ВЛКСМ как отличник Всесоюзного социалистического соревнования. Грамота подписана начальником Главка Петром Москатовым и Секретарем ЦК ВЛКСМ Н.Михайловым. П.Москатов – личность харизматическая. Избирался впоследствии на съездах партии председателем Ревизионной Комиссии КПСС.

Октябрь – принят в члены ВЛКСМ. Выдали временный билет, а постоянный получил только в 1944, в Ельце. С ноября 1943 г. по январь 1944 г. при знаменитом Ремесленном училище N 1 г. Магнитогорска занимался (стационарно) на курсах повышения квалификации мастеров производственного обучения системы трудовых резервов. Подготовка велась всерьез. По окончании мне вручили "грамоту" и после этого стал уже полноправно замещать своего часто болевшего мастера Шубина.

Очередная фантазия: написал и послал в Москву письмо с просьбой направить меня в порядке реэвакуации в освобожденный Орел, на родину. Уловка, по-видимому, удалась: в опустошенном Орле создавались ремесленные школы.

1944

Официальный вызов (это был грозный в годы войны документ) поступил в начале января. Наш сановитый директор школы ФЗО Георгий Вас. Бирюков, которого мы вообще редко видели, вызвал меня и велел готовиться к отъезду. Выписал скромную сумму денег, заказал билет. Бирюков не мог ослушаться Москвы. Сочувствовала мне и замполит Полина Ходош, помогала советами как легче уехать (они с Бирюковым после войны возвратились в свой Днепропетровск, где заняли должности областного ранга). Добывала пропуск, без которого в военное время въезд в центральную Россию не разрешался.

Из Магнитогорска отправился в марте. Пересадка на московский поезд в Челябинске. Вторая – уже в сторону Орла и Курска, кажется, в Раненбурге. Дня три (но не месяц же!) тащился в общем вагоне с какими-то циркачами, возвращавшимися с гастролей. Подкармливали они меня и снабжали дельными советами.

В Орле не выходил, устремился к родителям. Был ещё домашним юнцом. Проехал Орёл до ст. Малоархангельск. Оттуда два дня пешком – до Ярища. Помню первую ночевку в Подгородней слободе, вторая – в Ефросимовой – это уже Колпнянский район. Самое половодье, разлив рек и бездорожье. Через речку против нашей Калуги перевёз Шурик Белокопытов, на лодке, едва до него докричался. Нагрянул домой внезапно. Алексей и меня удивил: ещё более возмужал. Слез с печки и произнес басом: "Здорово, Николай!"