Страница 13 из 19
Катарина молчала.
– Во времена моей молодости никто не посмел бы и тени сомнений выразить, а сейчас… продавцы обсуждают правомочность принятых нами решений. Дворники разбираются в доказательной базе. Художники и прочие независимые, – Нольгри Ингварссон скривился, – личности вообще берутся составлять петиции в защиту этого ублюдка… поверьте, мне пришло с полудюжины писем от разных коллективов, готовых взять Кричковца на поруки.
– Что?!
– Да, да… первое меня тоже несказанно удивило, после пятого я просто перестал обращать внимания на подобные глупости. Мы с вами знаем, что ублюдок был виновен. Виновней некуда. И смерть он заслужил. И желание некоторых личностей запретить смертную казнь, конечно, понятно… все же порой имеют место печальные факты служебных ошибок, но…
Вздох.
И переплетенные пальцы.
Тонкие. Белые. Холеные.
Хелег тоже руки берег. Он никогда не мыл посуду и уж тем более не помогал со стиркой, впрочем, справедливости ради, вещи свои Хелег сдавал в служебную прачечную. Да и в квартире его убирались.
– Не должно было оставаться ни малейшего шанса, что этот ублюдок однажды окажется на свободе… да… мы были правы. Осталось мелочь, доказать это всему миру.
И он усмехнулся.
От этой усмешки Катарине сделалось дурно. Сердце оборвалось, а тело онемело. Она попробовала было шелохнуться, да только…
– Извините, – Нольгри Ингварссон протянул стакан воды. – Я и не понял, что вы столь эмоциональны. Хелег рекомендовал вас как крайне сдержанную особу…
Вкуса воды Катарина не ощущала, да и стакан держал Нольгри. Ее руки по-прежнему ей не подчинялись.
– Ничего, пройдет… – Нольгри Ингварссон забрал воду. – Вы дышите глубже…
Голос его обволакивал, и напряжение отпускало.
– Лучше? Отлично… уж простите, чем старше, тем меньше ее контролируешь сознательно, а бессознательно получается… всякое. Не сердитесь?
Катарина покачала головой.
– Вот и хорошо… уж потерпите… недолго осталось… итак, возвращаясь к письму… неприятно, но… нам стоит выработать единую стратегию. Первый вариант. Письмо отправил кто-то близкий Кричковцу, желая отомстить вам… или нам всем?
– Вряд ли… – со стороны собственный голос Катарины прозвучал жалко.
– Согласен. Изо всех возможных вариантов этот наименее… реалистичен… второй. Кричковец на самом деле не виновен.
– Нет! – она облизала пересохшие губы. – Если это необходимо, я согласна на… полное погружение…
Неприятная процедура.
Болезненная.
И в тот, прошлый раз, когда Катарине пришлось пройти ее, она долго приходила в себя. Но ведь пришла. И теперь неделя-другая на больничной койке кажется не столь уж высокою ценой.
Не ценой вовсе.
– Похвальная самоотверженность, но нужды в том нет. Мы вам верим, – сказал Нольгри Ингварссон, наполняя стакан доверху.
А графин почти не опустел.
Как такое возможно? Он не так и велик, пинты на три будет. И то наполнен до середины. Графин прозрачен. Хрустальный? Определенно. Вон как сияют грани в тусклом свете лампочки…
– Остается третье, – дознаватель протянул стакан. – Пейте. Вода, уж поверьте моему опыту, самое верное средство, чтобы чужой морок смыть… пейте-пейте…
А ведь не только вода.
Что-то в ней есть такое, горьковатое. Или привкус лишь мерещится? Надо взять себя в руки. Дядя Петер был бы недоволен. Он не единожды повторял, что нельзя расслабляться даже наедине с собой, не говоря уже о людях. А Катарина не просто расслабилась, она размякла.
Вот и поплыла.
Она поставила стакан на протянутую газету.
– Спасибо, больше не хочется.
– Врете, – равнодушно отметил Нольгри Ингварссон. – Хочется. Но вы мне больше не доверяете… плохо, конечно, однако сам виноват… итак, третий вариант из возможных. Я имею в виду возможные реальные…
И замолчал, позволяя Катарине додумать.
Вежливость, не более того.
И за эту вежливость стоит быть благодарной, только получается плохо. Мысли разбрелись, что свидетели от протокола, поди, собери всех и приведи в сознание. А надо… надо… жаль, булавку она из рукава вытащила. Булавка здорово помогала прийти в себя.
Третий вариант.
Если Кричковец виновен… это факт.
Если он мертв… тоже факт.
Если письмо отправлено после смерти, что вновь же – факт. Остается…
– Он работал не один, – медленно произнесла Катарина. – У него был ученик…
– Или учитель…
Глава 4. Следственная
Я в этом мире не для того, чтобы соответствовать вашим ожиданиям.
Ответ некоего юного шляхтича своему наставнику в отчаянной попытке обрести независимость, трагически оборванной свежими розгами.
Квартировался пан Кругликов в доходном доме на Левонабережной. К слову, Правонабережной в городе не имелось, как и самой реки. Городской пруд и троица фонтанов разной степени заброшенности рекою никак считаться не могли.
А вот поди ж ты.
Дом сей стоял будто бы на горочке, что придавало обыкновенному в общем-то строению некоторую помпезность, которую лишь усиливала обильная лепнина и четверик пухлястых колонн. На портике в позе вальяжной и ленивой возлежала слабо одетая дева, на ножке которой с немалым комфортом устроилось голубиное семейство. Дворник, по утрешнему времени трезвый, грозился голубям метлой, но поганые птицы на угрозы не обращали ни малейшего внимания. И верно, что им дворник-то?
– Ваш бргродие! – появлению полиции дворник отнесся без малейшего удивления. Вытянулся в струнку, прижавши метлу к груди. Голову задрал, отчего лопатообразная рудая борода грозно встопорщилась. Сошлись над переносицей косматые брови. А мокрый картуз съехал на самую макушку. – Звольте длжить! В-в-верном объекте тишь!
Голуби вытянули шею, прислушиваясь. А один и вовсе скользнул сизою тенью на вычищенные до блеска плиты.
– Спасибо, – Себастьян слез с коляски. Вот же… год тому назад соскочил бы, а теперь то ли кости ломит, то ли душу крутит, то ли… лучше б просто мышьяку, право слово, не так бы мучился.
Дворник щелкнул каблуками и, убедившись, что высокое начальство не изволит гневаться, осведомился:
– А вы за Бабужинской?
Голубей прибавилось. Они словно чуяли, что перед домом их вот-вот произойдет нечто, в высшей степени занимательное, чего пропускать никоим образом нельзя, а потому спешили.
Дворник же, поправив картуз и свисток, который, как и положено, висел на веревочке, продолжил.
– Я уж ей, шлендре этакой, говорил, что доиграется… где это видано, чтоб в приличественном доме устраивать невесть что…
– Что?
Вот этого вопроса задавать не стоило.
…панна Бабужинская, представлявшаяся честным людям чиновничьей вдовою оных людей вводила в заблуждение, хотя всем известно, что в прошлом она если и выходила замуж, то за человека чинов малых, незначительных. А ныне она врать изволит, будто бы от мужа ей остались в наследство некие важные документы про строительство… чего? Того доподлинно не известно, может, дороги, может, королевского дворца нового, а может, сказывали, дома призрения. Главное, что всем понятно, – землица-то, где строить станут, подорожает, вот панна Бабужинская и пользуется. А сама-то мошенница редкостная…
…а пан Григорчук из третьей преподозрительными делами занимается. Уходит ночью, возвращается на рассвете, а днем из квартирки носу не кажет. И всем врет, будто за звездами смотрит.
– Почему врет? – Себастьян ущипнул себя за руку.
– Так ведь понятно. Вчерашнего дня ночь была безлунная. И тучи. Какие звезды?
Действительно, какие звезды…
…пан Кушметов из двенадцатой с племянницей своей сожительствует. То есть, он всем сию особу представляет племянницею, но сходства промеж ними ни малейшего, а раз так, то и родства быть не может. К тому ж, где это видано, чтоб степенный мужчина, писатель и поэт, племяннице чулки шелковые покупал да бельишко… откуда известно? Да кто ж, как не Никита Фролыч ему пакеты до квартирки доносил? Они-то легонькие да виду известного, такие в одной лавке только выдают…