Браво-брависсимо

ДЭВИС. Итак, мистическая идея… Мистическая власть… Значит и вождь – личность мистическая. Все сходится.

НЭНСИ АСТОР. Скоро в Германии к власти придет еще один мистик- романтик. Может, лучше им посотрудничать, а нам посмотреть, что из этого получится?

НЭЛЬСОН. Нэнси, какая муха вас сегодня укусила?

НЭНСИ АСТОР. А я уже не американка. Я – гражданка Великобритании. А «англичанка всегда гадит». Так, кажется, говорят, русские.

ВАЖАНОВ. Мисс Астор! Боюсь, что ваша русофобия и стала причиной того, что товарищ Сталин не принял вашу делегацию.

НЭНСИ АСТОР (зло). Тогда передайте ему, что я его раскусила. Он никакой не интернационалист. Он обычный русский шовинист, только от его русского шовинизма больше всех страдают и будут еще сильнее страдать как раз русские. Конечно, он изображает из себя интернационалиста. Вдруг получится стать вождем всемирного пролетарского государства.

ВАЖАНОВ. Господа, по-моему, вам давно пора сообщить мне о том, что вы хотели сказать товарищу Сталину, о чем спросить его.

НЭНСИ АСТОР. У меня к нему один вопрос. Я хочу сказать: господин Сталин, когда вы прекратите убивать своих людей?

ВАЖАНОВ (Дэвису.) А вы, сэр? У вас какой вопрос?

ДЕВИС. Борис! Мы, американские демократы, считаем, что республиканцы засиделись в Белом доме. Через год мы их точно вытурим оттуда. И наш Франклин Рузвельт, став президентом, еще через полгода возобновит с Россией дипломатические отношения. Думаю, это хорошая новость для товарища Сталина, которую я готов изложить ему более подробно.

ВАЖАНОВ. Я понял вас, мистер Дэвис. (Нэльсону) А вы, мистер Нэльсон? Вы настаиваете на конфиденциальном разговоре?

НЭНСИ АСТОР (Дэвису) Выйдем Джозеф.

Дэвис и Астор, а следом и Алена, выходят.

НЭЛЬСОН. Мистер Важанов, я уполномочен передать мистеру Сталину информацию о судьбе царского фонда индустриализации России. Иными словами, о русских активах в швейцарских банках. Речь может идти о миллиардах в любой из западных валют. Ведь вам крайне нужны деньги для вашей индустриализации, не так ли? Вот письмо с предложением посредничества. (подает красивый конверт) Как видите, я уложился в одну минуту, и вторая минута едва ли потребуется. Хотя… Еще десять секунд. Чуть не забыл: независимо от реакции Сталина, вам гарантируется поддержка, всемерная и всесторонняя, поскольку вы отныне посвящены в секрет мировой важности. Если вам будет грозить опасность, сообщите вот по этому телефону или по этому адресу. Но если вы вдруг исчезнете, не успев предупредить, наши люди немедленно отреагируют на дипломатическом уровне.

Важанов дописывает сказанное Нэльсоном. Нэльсон протягивает Важанову что-то вроде визитки. Важанов кладет в карман.

ВАЖАНОВ. Этак вы превращаете меня в своего агента.

НЭЛЬСОН. Агент работает против интересов своего государства. О вас, я уверен, это никак нельзя сказать. Я не ошибаюсь?

Товстуха в своем кабинете силится понять, что могут означать последние слова американца.

ТОВСТУХА. Я не слышу ответа Бориса.

АЛЕНА. Я тоже.

Дача Сталина в Зубалово. Ночь. Где-то далеко лает собака. Но обитатели дачи безмятежно спят. Свет горит только в одном окне. Это кабинет Сталина. Вождь что-то пишет. Встает, ходит по комнате, посасывая трубку, и снова садится, чтобы что-то написать. Его знобит, он обматывает шею шарфом. Ему мешает сосредоточиться лай собаки. Он крутит ручку патефона и ставит пластинку с его недавним выступлением.

ГОЛОС СТАЛИНА. Товарищи! Слишком много говорят у нас о заслугах вождей. Им приписывают почти все наши достижения. Это, конечно, неверно и неправильно. Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. (появляется крупное изображение выступающего Сталина, голос его усиливается). Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, равнодушно ответили, что тридцатый «остался там». На мой вопрос: «как же так остался?» с тем же равнодушием ответили: «чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть. И тут же один стал торопиться, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, он ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу … попробуй-ка сделать кобылу».

Оживление в зале. Угодливый смех.

СТАЛИН. Так вот, товарищи, если мы хотим изжить с успехом голод в области людей (дословное воспроизведение фрагмента речи Сталина, В.Е.) и добиться того, чтобы наша страна имела достаточное количество кадров, способных двигать вперед технику и пустить ее в действие, – мы должны, прежде всего, научиться ценить людей, ценить кадры, ценить каждого работника. Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры. Кадры решают все.

Бурные аплодисменты, выкрик «Да здравствует любимый Сталин!» Лицо Сталина искажает гримаса – не нравится ему этот выкрик. Нервным движением он закрывает крышку патефона. Лай собаки усиливается.

СТАЛИН. Паукер! (открыв дверь) Паукер, едри твою мать!

Появляется Паукер, поправляющий на себе мундир.

СТАЛИН. Ты слышишь?

ПАУКЕР. Слышу отлично, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Почему не принимаешь меры? Чья это собака?

ПАУКЕР. Яковлева.

СТАЛИН. Яковлева? Кто такой?

ПАУКЕР. Нарком земледелия. Отец у него – старый, ослепший большевик. Это собака-поводырь, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Знаем мы этих заграничников, теоретиков, старых большевичков. Сидели годами в Парижах и Женевах, перемывали косточки царской власти и Ленину, а нестарые большевики в это время околевали в ссылках и добывали денежки им на пиво и кофе. Почему я должен терпеть этот лай, Паукер?

ПАУКЕР. Понял. Будет исполнено, товарищ Сталин.

Паукер исчезает. Сталин пытается работать, но мысль не идет. Ложится на тахту, но и заснуть не получается. Наконец, доносится звук выстрела. Сталин наливает себе бокал вина и выпивает. Ложится на тахту, не снимая сапог и укрывшись шинелью. Входит на цыпочках Паукер. Он смешон в каждом своем движении. Осторожными движениями снимает с ног Сталина сапоги.

СТАЛИН (не зло.) Мудак!

ПАУКЕР (вытягиваясь). Так точно, мудак, ваше велич… товарищ Сталин.

СТАЛИН. Ты кого играл в театре? Королевского слугу? Эка в тебя въелось. Чего глаза-то бегают? Хочешь что-то сказать, а не решаешься. Давай уж, рожай.

ПАУКЕР. Собственно, ничего особенного. Просто, будучи в Ленинграде у родителей, Надежда Сергеевна освятила в церкви кулич.

СТАЛИН. Молилась при этом?

ПАУКЕР. Извините, не уточнил.

СТАЛИН. Хреново нацеливаешь агентуру. Агенты не знают, на что обращать внимание. Кому я доверяю себя… Ну, а что после Ленинграда?

ПАУКЕР. Вы имеете в виду поездку Надежды Сергеевны в Германию? Там дело похуже.

СТАЛИН. Говори.

ПАУКЕР. Надежда Сергеевна вернулась из Германии с дамским браунингом. Кажется, ей подарил брат Павел, сотрудник торгпредства. Надежда Сергеевна хранит оружие под матрацем. Я заменил патроны на холостые. По совокупности соображений, для вас угрозы нет, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Много на себя берешь, Паукер. Это я должен соображать, а не ты.

ПАУКЕР. Изъять браунинг?

СТАЛИН. Верни боевые патроны в обойму. Вдруг на Надежду Сергеевну кто-нибудь нападет. Как же она будет защищаться? Уйди.

Паукер идет к двери.

СТАЛИН. А ты почему в тапочках?

ПАУКЕР. Так ведь… боюсь вас разбудить, когда хожу по коридору.

СТАЛИН. Ходи в сапогах, которые скрипят. И остальным вели – никаких тапочек, только скрипящие сапоги.

ПАУКЕР. Слушаюсь, товарищ Сталин.

Паукер выходит на носках, но сапоги все равно скрипят. Сталин, наконец, засыпает. Зритель может услышать его посапывание и легкий храп.