Побег из ада

– Держи отец, – поднял с пола кисет. – А вы чего молчите? – уставился на его соседей. Те потупили глаза.

– Кстати, за что сидит? – кивнул на обидчика.

– Мародер.

– Понятно, – вернулся на свою секцию.

Конвою вскоре надоело самому таскать термосы с баландой и мешки с хлебом, назначили раздатчиков из арестантов. В их число попал оборотистый Шаман. Теперь их вагон получал полновесные пайки и хлебово погуще. А еще он приносил новости о начавшейся демобилизации, ожидавшейся отмене продовольственных карточек и другом. Например, что в штабном вагоне везут осужденного генерала, а в теплушке через одну – Героя Советского Союза.

– Это ж надо, – удивился низенький солдат – обозник. Даже генерал чего-то начебушил.

Между тем, по мере продвижения на восток, состав увеличивался. В Курске к нему добавились еще четыре вагона, а в Воронеже три.

– В них тоже наш брат фронтовик, – сообщил бывший вор.

– Уж не на войну ли нас везут? – предположил бывший замполит с нижних нар.

– Какую? – поинтересовался сосед.

– С Японией. Со дня на день им объявят войну. Вот и пригодимся.

– Вроде штрафников?

– А почему нет? Нас уже скоро полк. Сколько еще будет.

В теплушке завязался спор. Большинство были «за». Всем хотелось на свободу.

«Чем черт не шутит» думал, покачиваясь наверху Лосев, а потом забылся.

И приснилась ему Москва, Первомай и они всей семьей на Красной площади. Рослый веселый отец в летной форме, улыбающаяся, в шелковом платье мать и он, в тюбетейке с красным галстуком. Шел военный парад, по брусчатке шла техника и печатали шаг красноармейцы, а в высокое небо улетала песня

Белая армия, чёрный барон

Снова готовят нам царский трон,

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!

неслось из установленных на ГУМЕ* репродукторов.

Затем площадь тряхнуло, все исчезло. Открыл глаза. Состав, замедляя ход, гремел на стрелках. На фронте сны Лосеву никогда не снились. Видать пришло время.

– Ну, так вот, – услышал снизу хрипловатый голос Трибоя. – Было это летом сорок третьего под Белгородом. Я тогда командовал взводом. Готовилось очередное наступление, и мы получили приказ провести разведку боем, вместе с приданной пехотой.

Целью являлся участок немецкой обороны на берегу Ворсклы*, где предстояло ее прощупать и выявить огневые точки.

Утром, часов в пять, пехота влезла на броню, в небо унеслась ракета, я дал по рации команду «вперед»!», и мы рванули с места. Половину дистанции, прячась в тумане, прошли на предельной скорости, а когда у реки он поредел, немцы ударили с берега так, что всем чертям стало тошно.

Десант наш посыпался на землю кто – куда. Танк Сашки Гамалеи справа, задымил и попятился назад. Мы же, со вторым, шпарим вперед и садим по фрицам из орудий с пулеметами.

Минут через десять командую отход. Механик-водитель врубает заднюю скорость и начинаем отползать назад, в примеченную слева, заросшую кустами низину.

Там же, как на грех, оказалось болотце, он дал газ и стал его форсировать.

Но куда там. Траки погрузились в донный ил, замолотили вхолостую, и мы сели на клиренс.

– Давай, давай ходу курва! – пинаю механика сапогом в спину.

Обливаясь потом, тот заработал рычагами, дергая машину вправо-влево, и тут нам впечатали снаряд в башню. Машину тряхнуло, в морды секануло броневой крошкой, все стихло. Через пару минут кашляя и матерясь, оклемались, хриплю механику «запускай движок». Он пытается – ни в какую.

– Спокойно, говорю, Санек, давай еще. Повторяет, результат тот же.

– Ну, все, – гудит рядом башнер*, – сейчас наведут нам решку.

И точно. Вскоре со стороны немцев показался ихний «Т-3»*, давший по нам пару выстрелов. Броня выдержала. Затем рядом с ним возник тягач, обе машины покатили к низине.

– Так, слушать меня! – отрываюсь от перископа. – Судя по всему, фрицы считают нас дохлыми. Подпустим вплотную и откроем огонь. По моей команде.

Башнер загнал снаряд в ствол, замерли. А эта шобла между тем приближалась. Танк лязгал гусеницами впереди, тягач шел с отставанием и чуть справа.

– Хреново, если «панцер» зайдет к нам сбоку и лупанет в борт, – забеспокоился стрелок-радист. – Там броня точно не выдержит.

– Всем молчать! – приказываю. – Ждать команды.

Сбоку заходить никто не стал (машины остановились в десятке метров напротив). Башенный люк танка откинулся, и на кромку уселся фриц в пилотке, закуривший сигарету.

Из тягача неспешно выбрались еще три, стащили с него буксирный трос и поволокли к «тридцатьчетверке».

– Сидеть тихо, – шепчу. – Пусть крепят.

Оживленно лопоча на своем, фрицы влезли в грязь, зацепили буксир за рым, а потом вернулись. Старший махнул рукою водителю тягача. Тот врубил скорость (канат натянулся), потом прибавил обороты, и мы потихоньку двинулись вперед, освобождаясь от топи.

А как только оказались на сухом, я заорал «огонь!», и наводчик влепил бронебойный под погон башни «панцера». Ее раскололо как орех, немец тут же загорелся, а механик по ходу движения, (тягач все еще полз), снова надавил стартер, и на этот раз получилось.

Танк ожил, взревев двигателем. Я приказал «дави!», и мы прыгнули на тягач как кобель на суку. Под днищем хрупнуло, машину колыхнуло, и через минуту, объезжая злосчастную низину, мы на полном ходу рванули к своим.

Когда фрицы опомнились и стали садить вслед из пушек, было уже поздно. Машина вышла из сектора обстрела. Вот такая была у нас история, – закончил Трибой.

– Ну и что? Начальство оценило? – спросил кто-то из слушателей.

– Само – собой. Я получил за ту разведку – боем «Звездочку», а ребята по «Отваге».

И еще была заметка в армейской газете, только мы ее искурили.

– Га-га-га, – захохотали несколько голосов.

Но самыми интересными были рассказы Василия о деде.

Война всем изрядно надоела, хотелось чего-то мирного. И он поведал о тайге, охоте, путешествиях знаменитого следопыта вместе с русским ученым Арсеньевым, который как раз и написал книгу. Оказывается внук, три года учивший в интернате, тоже ее читал.

– Все так и есть, – сказал он. – Но я знаю больше. Дед не был нанайцем*, он удэге. Жена с дочкой у него действительно умерли от оспы, а вот сын остался. Это был мой отец. Воспитывался у родни в стойбище, Дерсу его навещал. А кроме той плантации женьшеня, что вырастил в тайге и подарил Арсеньеву, имел еще две, для сына.

Про них узнали контрабандисты, хотели выследить. Не получилось. Дед завел в непроходимые места и почти все погибли. Оставшиеся не простили. Подстерегли деда и застрелили. Мой отец позже отомстил.

– А плантации как, нашел? – поинтересовался Громов

– Не, – покачал головой Василий.– Тайга большая. Места знать надо.

– Это какие же деньжищи пропали, – сокрушенно вздохнул Шаман. – Женьшень то же золото.

– В тайге сейчас есть контрабандисты? – спросил, лежа на боку Лосев.

– При советской власти меньше стало. Но встречаются. Таскают из Китая спирт с опиумом. Меняют на золото с соболями и женьшень.

– Зверя много?

– Хватает. Есть кабан с медведем, лось, изюбрь, рысь и даже амба. Из пушного – соболь с горностаем, ласка, белка, и куница. Много всякой птицы, а в реках рыбы. Живи, братка, не хочу.

– Амба это кто? – донеслось снизу.

– Уссурийский тигр. Очень большой и умный. Его не трогаем.

– Почему?

– Разгонит в месте, где промышляешь, всего зверя, утащит собачек, а то и самого охотника. А еще старики рассказывают, что амурские люди пошли от них.

Как-то амба пришел к дому одной молодой женщины и лег у порога. Та попросила его уйти, но зверь остался на месте. Тогда перешагнула через него и отправилась по своим делам. Вернувшись, снова перешагнула. Вечером амба поднялся и ушел.