Однажды…

Наиля билась в конвульсиях, но была еще в сознании. Ее отчаявшийся взгляд врезался в мою память уже навеки. Белая спортивка в области груди покраснела. Тонкая полоска крови просачивалась с краешка губ на шею.

– Машину заводи! – помню, я заорал Расулову куда-то в пространство. Позади услышал его мат и резкий металлический звук распахнувшейся калитки. Он пытался вычислить стрелка.

Стараясь не делать резких движений, я приподнял голову Наили и прислонил к колену. Она пыталась что-то сказать.

– Не напрягайся, умоляю тебя! – я отчаянно вымолвил.

Глаза ее увлажнились. Она перестала дергаться. После взгляд начал потухать…

Словно во сне, в замедленной съемке я увидел наклонившегося над собой Расулова, что-то кричащего и показывающего куда-то. Я оттолкнул его. После, обняв уже бездыханное тело Наили, отчаянно зарычал, завыл, не помню, наверное, как потерявший детеныша раненый зверь…

…Положив ее на заднее сиденье машины, я повернулся к Расулову. Он в стороне, молча курил и плакал.

– Уезжай! Дальше я сам…

– …

– Я не смогу ее оставить.

– А я что, могу! – он вдруг заорал, брызжа слюной. – С чего взял, что ты лучше меня? Я ее раньше тебя знал! Откуда ты свалился на нашу голову? Все было бы иначе!

– Уезжай! Ей уже не поможешь…

Нырнув за руль, вспомнил:

– Запомни номер, – я несколько раз повторил телефон Насти. – Передай все как есть. Под матрасом мой ствол и паспорт…

Глава VI

Я привез ее в больницу имени Меликова в поселке Кирова. Когда-то я здесь родился. В детстве находился с мамой в стационаре – заболел скарлатиной.

Называю старые названия. На новые память не напрягается.

Я безучастно смотрел как медики засуетились, принимая тело Наили. Положили на кушетку, осторожно сняли куртку, проверяли пульс и со скорбью отходили в сторону.

Прибежал главврач. Задал какие-то вопросы, которые я не осмысливал. Когда накрывали тело простыней, я подошел и все разбежались.

Она как будто спала. Выражение легкого испуга застыло на бледном лице. Возле губ темнела запекшаяся кровь.

Краешком простыни протер. После поцеловал эти обескровленные губы. Вспомнил, какие они были алые, страстные.

Теперь они холодные. Как наверно и должно было быть у бездыханного тела…

Снял золотую цепочку с медальоном с ее шеи. Нажал на маленькую кнопочку сбоку, и он раскрылся. На меня смотрело мое же изображение…

– Оно было размером 3 на 4. Меня сфоткали в ЦВР, когда заводили личное дело, – вздохнул рассказчик.

– Бедная девочка, – тихо промолвила Гюля. – Недолго длилось ее счастье…

Аталай со слезами уткнулась в плечо Ганмурата. После бесцеремонно высморкала нос в его пиджак.

– А кто ее? – спросил Арзуман.

– Разве не ясно? – переспросил уныло Длинный, вновь наливая себе.

– Не совсем, – ответил уже Прилизанный. – Ясно, что особисты или как они там… не стали бы нанимать стрелка, это абсурд. Это вероятно ваши московские “друзья”. Но все-таки проясните.

– А-а… – махнул Длинный. – Я должен был предвидеть. Никогда себе не прощу!

И резко опрокинул содержимое рюмки…

Недалеко от нашей дачи тогда было одно, более или менее высотное сооружение – минарет старой мечети, я его описал. Вот оттуда, видимо, и был произведен выстрел. Я после проверил, двор просматривался – наш маленький дом в поселке был предпоследний. После, в сторону мечети, а далее к морю простирался пустырь с редкими инжирными деревьями и виноградными лозами вдоль песчаной дороги.

Скорее их было двое. Кто-то из местных должен был содействовать. Вспомнил слова Тощего.

“– У нас в Баку такие длинные руки, что ее из любой норы выкопают…”

Менты появились быстро. Как будто за дверью ждали. Медальон Наили все еще был в руке, когда на запястьях зазвенели наручники.

Кстати, этот же медальон стал основным вещдоком у следствия, выдвинувшего как рабочую бытовую версию убийства. Выгребли на свет мое криминальное прошлое. Вы же помните, я находился в розыске и обвинялся в убийстве гизира Бахтияра Мамедова.

И ментовское начальство довольно потерло руки. Попался серьезный типаж, а это, как минимум, повышение званий и рост количества звездочек на погонах.

Заодно можно было повесить на меня еще нескольких “собак”, все равно терять нечего.

Ведущий дело следователь в доверительной беседе со мной все так деловито и объяснил. За “чистосердечное признание” обещали долго не мучить, сносно содержать во время следствия и посодействовать, чтобы меня не расстреляли, если даже вынесут убойный приговор. Была зима 1996-го, смертную казнь отменят в Азербайджане, кажется, в 98-ом, хотя после я узнал, что вышка в принципе и так редко применялась к заключенным. Но эти два убийства классифицировались совершившимися при отягчающих обстоятельствах, так как жертвы находились при исполнении. Потому мне реально светила дырка в затылке.

Да, конечно, в деле были нюансы. Выстрел произвелся с дальнего расстояния – это установила бы баллистическая экспертиза, если, конечно, она проводилась бы при таком беспредельном раскладе. Отсутствовало орудие убийства, а также – почему я, практически, сдался.

Но это разве проблема для наших “сыщиков”? Главное, у следствия был мотив – ревность. Выяснилось, что Мамедова я тоже убил из ревности к Саламовой. Такова была официальная версия следствия. И что немаловажно – идентичный почерк. Обе жертвы были убиты из СВД.

Так что, сказал напоследок следователь по особо важным делам в чине майора – толстый с помятым пиджаком небритый тип – или по-доброму, в здравии признайся, что и как, а мы тебе поможем, если что где не сходится, или… Тут он противно ухмыльнулся, пустив дым от сигареты мне в лицо. Мол, человек ты серьезный, раз порешил аж двоих, не какой-нибудь ворюга, жаль такого ломать. С такими талантами ты и на зоне карьеру сделаешь… Так все равно же признаешься, куда денешься. Лучше сам…

Я вспомнил Мансурова и вздохнул. Неужели мне предстоит повторить его судьбу?

Попросил три дня на размышление, обещав в конце принять приемлемый для него вариант. Он с радостью согласился. У них тоже своя мораль, хоть и искаженная действительностью. Они просто так человека не ломают, если не совсем конченые твари.

В общем, как везде…

– Подождите, – вновь нетерпеливо перебил Прилизанный, – вы хотите сказать, что собирались брать оба убийства на себя?

– А был другой выход? – пожал плечи Длинный. – Знаете, вертеться на кончике швабры меня мало прельщало… Люди, которые могли бы доказать мою невиновность, сами были в дерьме, а Саламова убита. Оставался, правда, фактор Расулова.

– Вы хотели выиграть время? – догадалась Гюлечка.

Длинный кивнул:

– Мехди должен был сделать нужный ход. Он так и поступил.

– А что он предпринял?

– Информировал особистов. Он правильно проанализировал, что в ментовке у меня ноль шансов. А у особистов, пока те в чем-то разберутся, пройдет определенное время, пока появятся результаты от действий Гаджиева.

– А ваша московская организация? Эти твари хоть узнали о вашем аресте? Что они своей кровожадной, тупой вендеттой подставили вас? – в сердцах высказалась Аталай.

Длинный кивнул:

– Расулов информировал Павла, а тот Трофима. Романовы рвались в Баку, но, как и я ожидал, им запретили въезд. Отказ был мотивирован тем, что ведутся следственные мероприятия, и братьям появляться в Баку нежелательно.

Павел догадывался, кто заказчик. Но, не подал виду и даже при встрече с Тощим небрежно уронил, что верит официальной версии убийства сестры мною на почве ревности. Что-то подозрительно выглядело сначала ее, а после и мой скорый отлет в Баку. Может я ее преследовал? Что мы с ней вечно шушукались, наверно втайне и встречались.

Это было умно. Скорее Тощий планировал и от братьев избавиться. А заявление Павла, видимо, это предупредило. Во всяком случае братья остались живы.