Когда хвост виляет собакой

– Почему?

– Потому, что в детстве меня этому не научили.

– А танго?

– Ну, если оно будет белым, тогда все как в кино о гангстерах.

– При чем тут гангстеры?

– При том, что от такого предложения я не могу отказаться.

– Ну, тогда я подожду танго.

Шолпан поднялась из-за стола, подошла к музыкантам и что-то им сказала. И следующим танцем было танго. Савва топтался с Шолпан посередине зала, в месте, которое называется танцполом.

Закончился танец, Савва проводил девушку к столику. И только тут обратил внимание, что их фотографируют.

Внутренне выругавшись, Савва сел за стол. Настроение было испорчено. Он начал понимать, что фотографированием этот вечер не закончится.

К столику подошел официант и сказал на ухо Савве:

– Вас ждут в мужской комнате.

– Я сейчас, – произнес Савва и поднялся со стула.

Он пересек зал и вошел в коридор, в конце которого увидел того же человека с фотоаппаратом в руках. Сбоку шевельнулась портьера, и он почувствовал, что кто-то стремительно движется к нему. Савва едва успел поднять руки на уровень головы и тем смягчил удар. Но с ног его сбили. Затем он получил удар ногой по ребрам.

Опыт детдомовской жизни мгновенно вернулся к нему, и Савва свернулся калачиком, прикрывая голову руками. Но его больше не били, а вверху продолжалось какое-то движение, потом кто-то очень сильный поставил его на ноги. Савва открыл глаза. Перед ним на полу лежали молодой казах и фотограф, а Баян вытаскивал у последнего из аппарата пленку. После того как пленка была извлечена, Баян одной рукой поставил фотографа на ноги и наладил ему такого пинка, что тот пролетел коридором и скрылся за портьерой.

– А этого, – раздался голос Нуртая сзади Саввы, – мы возьмем с собой.

– Как вы здесь оказались? – спросил Савва.

– Стреляли, – произнес Баян.

– Завтра объясню, – ответил Нуртай, – а сейчас садись со своей дамой в машину, разъезжайтесь по домам – и не сопротивляйся, это приказ Ата-аги.

Утром сквозь сон он услышал фразу, которую никто не мог произнести в его квартире:

– Обстановка у тебя более чем скромная.

Савва не сразу сообразил, что это говорит Шолпан. Он открыл глаза и увидел ее рядом с собой. Но не это поразило его в большей степени, а то, что на ней был роскошный розовый пеньюар.

– Где ты это взяла? – спросил он.

– В сумочке, – ответила она, – там у меня еще зубная щетка и некоторые принадлежности, о которых тебе знать не надо. А вообще воспитанные мальчики, когда проснутся, говорят своим невестам: доброе утро.

– Доброе утро, – произнес Савва.

– Ну вот и прекрасно, этим ты показал, что ты воспитанный мальчик, а я твоя невеста. Чего молчишь?

– Неожиданно как-то.

– Ничего привыкай, – бесцеремонно заявила она, – я по утрам пью кофе.

– А я утром не завтракаю, – сказал Савва, окончательно проснувшись и разозлившись.

Он сходил в ванную, побрился, почистил зубы. Вернувшись в комнату, не нашел Шолпан, однако по звяканью приборов на кухне понял, что она там уже хозяйничает. Одевшись, прошел на кухню.

Шолпан в своем вечернем платье разливала чай в две пиалы.

– К чаю ничего не будет, – сказала она, – холодильник у тебя пустой.

Она села за стол и по-хозяйски предложила ему место напротив. В это время с улицы раздался клаксон автомобиля.

– Это меня, – сказал она, – мне еще переодеться и на службу.

– У тебя служебный автомобиль?

– Это автомобиль моего папы. Не провожай меня, – сказала она, понимая, что он не намерен ее провожать. – Когда мы с тобой снова встретимся?

Ему очень хотелось сказать: никогда. Но он произнес:

– После выборов.

Когда она ушла, он взглянул на часы, вылил обе пиалы в раковину, оставил их там немытыми и, закрыв квартиру на ключ, вышел во двор. Водитель уже ждал его. Начинался новый день беспокойной кампании по выборам президента Елактау, или Республики Белых Гор.

По дороге и в офисе Савве очень хотелось позвонить Нуртаю и спросить, что же вчера приключилось в ресторане и где корни сего происшествия. Но он сдержался, звонить не стал и начал, как обычно, с политтехнологического ликбеза.

– Какие ассоциации у вас вызывает позднее Средневековье? – спросил Савва.

– Просвещение, – коротко резюмировал Наиль.

– Логично, – похвалил Савва, – с него и начнем.

– Какую оценку вы можете дать такому явлению, как Просвещение?

– Разумеется, положительную, – сказал Рубен.

– Не было бы Просвещения, не было бы нас, – добавил Аблай.

– А вот некто Хабермас по имени Юрген, довольно известный в Европе социолог, заявил, что Просвещение – главная проблема современности. Нацистские лагеря – это следствие и закономерный итог Просвещения.

– Круто, – заметил Рубен.

– Наверное, круто, – продолжил Савва, – а далее еще интересней. Единомышленники Хабермаса полагают, что Просвещение выступает в качестве сопроводительной стратегии некой инстанции, преследующей свои экономические и политические цели.

– Тут поподробнее, – сказал Аблай и даже потряс головой, чтобы понять, о чем говорил Савва.

– Когда разворачивается определенная стратегия, субъекты должны быть приведены к некоему общему знаменателю или включены в определенную страту, в которой должны играть свою роль. Они должны освоить определенную модель поведения со своими параметрами, внутри которых субъект якобы свободен и активен. Для того чтобы такое включение стало возможным, с субъектом необходимо вступить в контакт.

– А-а, – произнес Аблай, – понял наконец.

– Правильно понял. Для этого нужен общий язык, общая знаковая система. Обучение этому языку само по себе предварительная работа. Вступление в контакт и навязывание определенной модели поведения строится через систему вызовов. Субъект ставится перед чем-то (факт, информация, вопрос, действие), на что он не может не отреагировать.

– То есть он должен действовать.

– Не всегда, иногда достаточно реакции в нереакции.

– Это как? – спросил Аблай.

– Если человек знает язык, на котором к нему «обратились», он не может не понять, о чем ему говорят… Он вынужден что-то предпринять в ответ на вызов. Но вся гамма реакций учтена и поддается контролю. Главное, чтобы субъект не повел себя непредсказуемо. Но на это способен тот, кто вообще не знает языка и не понимает вызова-сообщения. Такого человека нельзя поставить в ситуацию выбора. У него не задействуются решимость и воля и он не испытывает вины за невыбор. – Он просто не понимает, что происходит, – констатировал Рубен.

– Сообщение не касается ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Человек живет так же, как жил. Подтверждая формулу Винштейна: «То, чего я не знаю, меня не интересует».

Чтобы быть способным ответить на вызов, провокацию, человек должен принадлежать к единому символическому полю, в нем должно быть то, на что может быть направлена провокация. Даже неответ со стороны субъекта – это тоже реакция, оставляющая в нем шрам, вину при условии, если провокация достигла цели.

Классический идеализм предполагает, что символическое всегда присутствует в субъекте виртуально, поэтому обучение и строится на провокациях, на вытягивании этого виртуального, на развертывании его из «в себе» в «для себя».

Таково искусство маевтики Сократа.

– Что такое? – спросил Аблай.

– Повивальное искусство, – шепотом пояснил ему Рубен.

– Сократ сравнивал себя с повивальной бабкой, помогающей внутреннему появиться вовне. И именно Сократ использовал для этого метод вызовов – вопросов – провокаций. Что тут главное? – Савва сделал паузу.

– Способ, которым организуется провокация? – предположил Рубен.

– Не совсем. Педагог, который ведет ребенка, организуя систему вызовов и провокаций, должен иметь некий ориентир, цель, заранее заданный образ.

– А, я понял, – заявил Аблай, – и достигший такого образа считался образованным.