Тридцать седьмое полнолуние

На перемену Циркуль не отпустил. Выйти разрешалось поодиночке и не более чем на пять минут.

Задачи с правой половины доски оказались неожиданно интересными. Ник даже пожалел, услышав:

– Господа, приготовьтесь сдавать работы!

Со звонком Циркуль отобрал последний листок, у Грошика, и покинул класс.

Следом за ним потянулись детдомовские. Проходя мимо, Гвоздь даже не взглянул в сторону Ника. Обернулся, но не решился вякнуть Грошик.

Дорогу Нику заступил Дальшевский. «Золотой мальчик» смотрел надменно.

– Зареченский, что все это значит?

Интересно, подумал Ник, его больше возмущает попытка примазаться к «деткам» или то, что приютский Немой теперь относится к ним… по праву?

– Моя фамилия Яров. Разрешите пройти, господа.

Под лестницей стоял на стреме Чуха, из младших. Он вытаращился на Ника, приоткрыв рот.

В туалете, несмотря на открытое окно, пахло куревом – пару недель после комиссии «королевская квота» всегда наглела.

– Опа! Ты уверен, что тебе сюда? – удивился Гвоздь. Выпустил дым в сторону Ника. – Ты же у нас, оказывается, голубая кровь. Смотри, провоняет дорогой мундирчик.

Карась смотрел с любопытством. Вышел из кабинки Кабан, застегивая штаны, и тоже уставился на Ника.

– Подвинься. – Ник сел на подоконник, пихнув Карася.

У тополиной ветки, просунувшейся между прутьями решетки, позеленели почки. Ник оторвал одну, разломил, и запахло молодыми клейкими листочками.

– Значит, так, Зареченский, – жестко сказал Гвоздь. – Или как тебя там? Не важно. Вали отсюда. Гусь свинье не товарищ.

– Голубая кровь, говоришь? – щурясь на солнце, переспросил Ник. – Карась, дай писку.

– Чего?

– У тебя в кармане. С которой ты по автобусам тыришь.

Карась заморгал.

– Дай, – велел ему Гвоздь. Провел вдоль борта мундира – и у него в пальцах блеснула сталь. – Мальчик хочет драться по-конкретному.

Попятился к двери Кабан, забормотал тихонько:

– Вы бы это… того… во двор… Это, всех заметут.

– Сгинь, – коротко велел ему Гвоздь, и Кабан вывалился в коридор.

Карась вытащил заточенную монету. Сказал нерешительно:

– Может, правда, выйдем?

– Ничего, я быстро, – успокоил его Ник.

Поднял левую руку.

– Голубая, значит.

Он медленно повел острым краем монеты поперек ладони. Дернулся от боли живот, но под мундиром это было незаметно.

Кровь закапала на подоконник.

– Ты смотри, красная, – с наигранным удивлением произнес Ник. Вернул писку Карасю: – Спасибо.

Гвоздь сплюнул за окно.

– Ну ты, Немой, и придурок.

Ник улыбнулся:

– Это всего лишь argumentum ad oculos, сиречь – наглядное доказательство.

Несколько мгновений Гвоздь смотрел на него, потом кивнул.

Карась, оглядываясь, пошел мыть писку.

Порез щипало и жгло. Ник повернул руку, чтобы не заляпать мундир. Кровь продолжала капать.

– Денис, мне бы не хотелось, чтобы между нами все стало… вот так, – сказал Ник.

Гвоздь усмехнулся, показав шрам под губой.

– А кто нас спрашивает, чего мы хочем? Жри, что дают.

Зазвонило – первый предупреждающий. Гвоздь слез с подоконника.

– Знаешь, в чем тебе повезло, Немой? Ты и раньше был ненормальным.

Звонок брякнул еще раз. Пробежал кто-то по коридору, и стало тихо.

Ник сунул руку под кран. Вода окрасилась в розовый, очень яркий на белом фаянсе. Щипать перестало. Сжал в кулаке свернутую в несколько слоев туалетную бумагу. Она быстро пропиталась кровью. Пришлось сменить, прежде чем выйти из туалета.

В пустой рекреации шаги отзывались гулко. Слышно было, как в кабинете истории гремит бас Воителя, единственного преподавателя, который не делал различия между приютскими и «детками».

Ник постоял возле двери, слушая. Подниматься на этаж выше, к физику, не хотелось.

– Ты почему не на занятиях?

Упырь! Подкрался незаметно и спросил змеиным шепотом:

– Как фамилия?

– Зар… Яров, господин Церевский.

Упырь сглотнул, дернув кадыком. Ему-то наверняка доложили.

В гимназии учились дети очень обеспеченных родителей, и сейчас Ник с любопытством смотрел на завуча: котируется или нет в этих кругах родственная связь с господином Леборовски, потомственным дворянином из Королевской книги, членом Городского совета.

– Что у вас с ладонью?

– Порезался во дворе, стекло подобрал сдуру. Задержался, потому что промывал в туалете рану.

Упырь точно не поверил.

– Вам следует обратиться к медсестре.

– Я как раз собирался это сделать.

Завуч отпустил его кивком, но когда Ник проходил мимо, сказал:

– Если у вас еще возникнут проблемы с вашими бывшими… совоспитанниками, обращайтесь ко мне. Чем быстрее вы научитесь вести себя в соответствии со своим положением, тем проще будет и вам, и вашему деду.

– Непременно, господин Церевский.

На физику Ник так и не пошел. Он просидел до звонка в читальном зале, перелистывая подшивку «Вестей Сент-Невея». Фамилия Леборовски встречалась в основном мельком, но пару раз попались небольшие заметки. Дед, оказывается, активно занимался про́клятыми. В одной из заметок упоминалось, что Леборовски состоял в партии «За права человека», но успел покинуть ее до того, как партию запретили.

За дверьми послышался шум, началась большая перемена.

Ник вышел и в толпе, затопившей коридор, заметил сутулую спину в коричневом пиджаке.

– Господин Вальшевский, извините, – догнал он историка. – Здравствуйте. Я хотел у вас спросить.

– А, Зареченский! – обрадовался Воитель. Из уголков глаз у него разбежались морщинки. – Простите, забыл, как теперь ваша фамилия?

– Яров, – улыбнулся Ник.

– Да, вас можно поздравить.

Ухватив Ника за пуговицу, Воитель потянул его к окну.

– Вот у меня, молодой человек, из родни никого не осталось. Так что понимаю и безмерно рад за вас. Это замечательно!

– Спасибо.

– А что у вас с рукой?

– Порезался нечаянно. Господин Вальшевский, я хотел спросить: вы что-нибудь знаете о партии «За права человека»?

Историк наморщил лоб, припоминая.

– Ее запретили, – подсказал Ник. – Только не знаю почему.

– Да-да, была такая! А запретили ее, молодой человек, ни больше ни меньше как за экстремизм. Вам знакомо это понятие?

– Конечно. Разжигание розни, пропаганда неполноценности некоторых граждан, нарушение прав, свобод и так далее.

– Совершенно верно. Основной тезис, которым руководствовались члены партии: носители синдрома стихийной мутации не могут считаться людьми. Ни с биологической, ни с правовой точки зрения. М-да, со всеми вытекающими. Очень активно выступали года три-четыре назад. Помните, даже плакаты висели: симпатичный парень или девушка, а за спиной страшная тень. Подпись: «Будь осторожен! Это – не человек». А почему вы интересуетесь?

– Видел название в газете.

– Ах да, конечно! – перебил историк. – Ваш дед, как выяснилось, полковник Леборовски? Он состоял в этой партии. Очень… м-м-м… неоднозначная фигура в политическом мире. Из тех, кого называют «серыми кардиналами». Насколько мне известно, он всегда придерживался крайних взглядов.

– А вы?

Вальшевский помолчал, собирая складки на лбу.

– Я считаю, что синдром стихийной мутации – болезнь, и мы должны научиться лечить ее. Так же, как пытаемся лечить, например, онкологию. И научиться относиться к этому как к болезни. Вы серьезный человек, Николас… простите?

– Микаэль.

– Так вот, Микаэль, последний школьный год я тоже провел в детском доме. Родители погибли в автокатастрофе. Была тетка… Вам известно, что существует такое проклятие, как черная вдова?

Ник качнул головой.

– Все мужчины, которые… м-м-м… вступают с носительницей в интимные отношения, да… погибают от несчастного случая. Так называемое проклятие с контролируемым ущербом. Необходимо встать на учет в УРКе, там выдадут запрет на проживание в городах с населением более пятидесяти тысяч и обязуют предупреждать знакомых о возможных последствиях. Во всем остальном – те же права, что и у прочих граждан. Так вот, когда моя тетка подала прошение об опекунстве, ей отказали. Мол, у ребенка может быть психологическая травма. Тяжелая эмоциональная атмосфера и прочая, прочая. А тетушка была милейшим человеком. Умерла от инсульта, «Скорая» побоялась госпитализировать. Да… Что-то мы заговорились. Я… м-м-м… надеюсь на ваше понимание.