Холодная комната

– Да иди ты в жопу!

Соскочив на пол, Юля ринулась к коридору, белея плотно сжатыми половинками. Лишь за дверью вспомнила, что халат надо опустить.

– Куда, куда босиком? – смеясь, кричала ей вслед Эльвира, – тапки надень!

Но Юля летела по коридору, слыша лишь ветер в своих ушах. Домчавшись до унитаза, она блаженно на него плюхнулась, и, подняв к потолку хищные, пантерьи глаза, чуть не застонала от наслаждения. Но к нему примешивалась какая-то ядовитая дрянь. Она была вызвана разговором около клизменной. Юля просто не понимала, как можно с таким спокойствием и с улыбкой рассказывать незнакомому человеку о том, что некие твари тебя унизили, да ещё при этом и изувечили! Совершенно не понимала. По туалету была разлита вода – хорошо, что чистая. Вероятно, потёк бачок. Кременцова, конечно, это заметила. Но не сразу.

Идя к палате, она услышала за неплотно прикрытой дверью радостный Анькин голос:

– Она сейчас сидит на горшке. Ей клизму поставили!

– Идиотка, – вздохнула Юля, и, открыв дверь, вошла. Ох, лучше б она этого не делала! Лучше бы она утопилась там, на чём только что сидела, задрав халат! Посреди палаты стоял с букетиком хризантем её сослуживец – старший лейтенант Кирилл Бровкин, тридцатилетний красавец. Стоял, смотрел на неё – на босую, красную, разъярённую. А она безмолвно пялилась на него, даже не пытаясь поднять углы сжатых губ. А гадина-Анька, натягивая трусы под халат, блаженно пищала:

– Юлия Александровна, ваши тапки вам принесли! Просили сказать, что вторую клизму вам будет ставить Илюша, так как Эльвире срочно пришлось куда-то уйти.

– Я безумно счастлива! Всё?

– Очень странно, что вас решили перед УЗИ проклизмить, – продолжала Анька, – я такой чести не удостоилась. Впрочем, вы – из прокуратуры! Для вашей задницы пары литров воды никому никогда не жалко.

– Очень смешно, – ответила Кременцова. Подойдя к Бровкину, она молча отобрала у него букет, а затем спросила:

– Вы это мне принесли цветочки, Кирилл Евгеньевич?

– Ну не мне же! – вякнула Анька, натягивая колготки со стрелкой на правой голени, – я и розы-то принимаю только с приплатой, а всякие там нарциссы, лилии, хризантемы сочла бы попросту оскорблением.

Положив хризантемы на подоконник, Юля растерянно огляделась, и, взяв гитару, села с ней на кровать. Начала подстраивать.

– Весело тут у вас, – проговорил Бровкин, сделав шаг к стулу, – присесть позволите?

– Да, но только ко мне спиной, потому что я сейчас буду надевать лифчик!

Анька давала этот ответ уже без халатика. Взяв аккорд, Юля удивлённо отметила в своих мыслях, что после капельницы её соседка переменилась так, будто ей вместе с физраствором вспрыснули возбудитель вредности. Струны звонко зарокотали.

– Как себя чувствуешь? – спросил Бровкин у Юли, сев.

– Да ничего, получше. А ты?

– Ужасно.

Юля бойко играла Гомеса.

– Хусаинов?

– Да. Хусаинов.

Зазвучал Энио Мариконе. Остро почувствовав себя лишней, Анька заодевалась вдвое быстрее. Через минуту на ней были уже туфли, юбка и свитер.

– Куда намылилась? – обратилась к ней Кременцова.

– Да в магазин схожу. Тебе что-нибудь купить?

– Купи мне две банки свиной тушёнки.

– Две банки?

– Да.

Помахивая цветастым пакетом, Анька ушла. Отложив гитару, Юля закрыла лицо руками и тихо-тихо спросила:

– Как?

– Перегрызли горло.

– А эту женщину? Ольгу?

– Ей перерезали.

По рукам Кременцовой струились слёзы. По коридору опять ехала телега. Везли обед.

– Мы нарисовать её сможем? – спросил Кирилл. Кременцова горестно покачала опущенной головой.

– Рост – высокий, фигура – тонкая, волосы – ярко-рыжие, ниже плеч, походка – очень изящная. Вот, пожалуй, и всё, что я разглядела.

– Во что одета была?

– В первый раз – не помню, штанов на ней точно не было. Во второй – штаны, ветровка, бейсболка. Это всё – вещи Ольги?

Кирилл кивнул.

– Она взяла также и пистолет Хусаинова.

– Вот уж это я поняла!

– Она по тебе стреляла?

– Да ещё как! Всю обойму высадила. Болванки валяются у контейнеров, что напротив детского садика.

Дверь открылась. В палату вполз аромат уморённых голодом кур, сваренных в немытом котле.

– Обед, – сухо тявкнула, громыхая тарелками и половником, санитарка шириной с дверь и ростом чуть выше уровня раковины.

– Не надо, я не хочу, – отрезала Кременцова. Лицо разносчицы вытянулось, но только не вниз, а в стороны.

– Как не хочешь?

– Так, не хочу.

– А вторая где?

– В магазин пошла. Ей тоже не надо.

– Ишь, раскапризничались! Не надо им! Вот мартышки! – проворчала разносчица и захлопнула дверь так крепко, что на гитаре звякнули струны. Сняв полотенце со спинки койки, Юля утёрла слёзы.

– В квартире на Шестнадцатой Парковой обнаружены те же самые отпечатки, что и в Артемьевской, – сообщил Кирилл, разглядывая свои холёные ногти, – в базе их нет.

– Кирюха, а ты икону отдал экспертам?

– Отдал. Тебе интересно, кстати, где эта Ольга её взяла?

– Ну, не тяни время! Что за манера?

– Её соседи сказали мне, что она обожала ездить в Покровский женский монастырь, к мощам блаженной Матроны.

– На Абельмановку, что ли?

– Да. Я сегодня утром туда смотался и сходу выяснил, что она купила эту хреновину в монастырской иконной лавке, а притащил её туда дьякон, который служит в той самой церкви, где находятся мощи. Дьякон мне объяснил, что ему её преподнесла в дар какая-то бабка. Но он решил не ставить её на иконостас в храме, а извлечь из неё материальную прибыль – конечно, не для себя, а для нужд прихода.

– А объяснил, почему?

Дверь опять открылась. Вбежал Илюха с клизмой – но не с такой, какой истязала Юлю Эльвира, а с грушевидной, литровой. Он очень сильно спешил – поэтому, кажется, даже и не заметил Кирилла.

– Вторая клизма, Юлия Александровна! Но она небольшая, так что вы можете просто встать, попку оголить и нагнуться.

– Выйди отсюда! – крикнула Кременцова, стукнув по полу пяткой, – ты что, не видишь – я занята! Сейчас же исчезни и закрой дверь!

Илюха недоумённо остановился.

– Но Юлия Александровна…

– Пошёл вон! Дурак! Через пять минут придёшь сюда, понял?

Илюха случайно взглянул на Бровкина. Покраснел. Через полсекунды он был уже в коридоре, и дверь палаты была закрыта. Кирилл старательно делал вид, что ему не очень смешно.

– Сучонок, – пробормотала Юля дёргающимся от бешенства ртом, стиснув кулаки до белых суставов. Она жалела, что не швырнула Илюху на пол, не повозила его как следует наглой мордочкой по следам своих голых ног, до сих пор не высохших после наводнённого туалета. Но её ярость утихла так же внезапно, как разгорелась. Мысли вернулись на продуктивную колею.

– Так он объяснил, почему решил не ставить икону в церкви?

– Объяснил. Ему было непонятно, кто на ней нарисован.

– А у него возникли предположения, кто бы это мог быть?

– Да нет. Он даже считает, что это – и не икона вовсе.

– А что же это такое, по его мнению?

– Он сказал, что один лишь Бог это знает.

– Какого ж чёрта он притащил загадочный, непонятный предмет в иконную лавку, где его продали именно как икону?

– Я ему задал этот вопрос, и даже примерно этими же словами, за что был немедленно подвергнут тому, чему через пять минут подвергнут тебя – с той лишь разницей, что объектом промывки были мозги, а не жопа, как в твоём случае.

– Значит, ты вообще ничего не понял? – с презрением уточнила Юля. Кирилл ответил с досадой:

– Этих людей, если ты не в курсе, по многу лет в семинарии учат говорить так, чтоб никто вообще ничего не понял.

На этот раз Кременцовой крыть уже было нечем. Но она ещё раз презрительно улыбнулась. Затем нахмурилась.

– На иконе точно никого не было, когда ты её отдавал экспертам?

– Да, абсолютно точно. Это была пустая доска в окладе, если не считать контуров православной церкви в правом верхнем углу.