Големикон

– Как вы и сказали, я занимаюсь своими делами, вы – своими.

– Кэйзер, – остановила она его. – Я не знаю, что ты затеял… но знаю, что твоему дедушке это бы не понравилось. И он бы такого точно не делал…

Мэр сам не понял, как произошло последующее, но внутри словно извергся вулкан, залив сознание магмой и затмив пеплом. Кэйзер и так постоянно думал о дедушке, особенно в последнее время, а теперь тетушка Синтрия зачем-то сказала эти ужасные, неправильные слова, и мэр почувствовал, как вновь давит на его плечи тень деда…

Он ударил старушку по лицу механической рукой. С такой силой, что та чуть не упала – еле-еле устояла на ногах.

– Я не он. Не надо сравнивать… – проскрипел он, тяжело задышав. Только теперь понял, что натворил. Посмотрел на рассеченную щеку тетушки Синтрии, на ее ошарашенные, но понимающие глаза и, ничего не ответив, вышел вон.

Поступки сейчас – мелочи. Узелки на идеальном полотне, просто мозолящие глаз.

Старушка протерла щеку алхимическими жидкостями, остановив кровь. Она не разозлилась, не обиделась на него – просто поняла, что нечто будет.

И, зная Кэйзера – будет обязательно.

Есть такие звуки, которые могут свети с ума – допустим, капающая с потолка в тихой комнате вода, скрежетание мела по доске или трущиеся друг о друга ржавые шестеренки. Звук, стоявший внутри гор Хмельхольма, мог довести до помешательства, с этим тяжело поспорить – но в то же время он завораживал, потому что источник его был невероятен.

Все здесь было невероятно, только вот спускающийся по широкой винтовой лестнице Кэйзер этого не замечал. Привык, как люди, изо дня в день проходящие мимо сидящего на подоконнике чудища перестают замечать и его.

Пока мэр Хмельхольма, приходящий в себя, спускался в просторный холл, вокруг грузным эхом сливались удары из шахт под горами и скрежетания механических вагонеток, доставляющих жителей из недр к нижним ярусам, от горы к горе. Шестеренки, движимые магией, питавшей их и позволявшей вращаться – как и любые шестеренки – крутились, приводя эти чудеса техники в движение.

А еще здесь гремели и топали големы – куда же без них. Спустившись, Кэйзер как раз прошел мимо парочки с ящиками в руках. Мэр задумчиво пошевелил пальцами механической руки золото-бронзового отлива, чуть испачканной кровью, и словно бы сыграл на невидимом рояле свои любимые, грустные и протяжные ноты: та-та-там-там….

Мэр поднял голову – на него смотрел голем на постаменте, огромный, в два раза больше обычного, с металлическими пластинами на суставах и на груди. Даже не планируя, подумал мэр, он сам пришел сюда, именно в это проклятущее место… Голем молча пялился в никуда, давя одним своим видом. Кэйзер почувствовал, как к нему тянутся липкие щупальца эфемерных воспоминаний, уносящих далеко-далеко – он позволил им коснуться себя и…

– Кэйзер? – в реальный мир мэра вернул шаркающий и чистенький Барбарио Инкубус. – Тебе надо меньше смотреть на Анимуса, вот что я скажу, он как-то отключает тебя от реальности.

– Барбарио, – мэр потер переносицу. – У меня все под контролем.

– Не спорю, – шмыгнул носом алхимик, все еще без сил шаркающий навстречу Кэйзеру. – О, новенький мундирчик! По-моему, тут больше золота…

– Что с тобой случилось? – не замечая его слов, спросил Кэйзер. —Обычно ты ходишь куда быстрее, и вид какой-то у тебя… не слишком рабочий. Даже глаза выглядят чуднее обычного.

– У меня случились твои просьбы и заботы! Я в жизни не колол яйца киркой, а только начало. Все это забирает столько сил, а я был так голоден… Чуть натюрморт не сожрал, когда вернулся!

Никто в здравом уме не стал бы разговаривать с мэром Хмельхольма в таком тоне и такой манере, но Инкубус не видел в этом ничего такого – оставим вопрос о том, был ли он до конца в своем уме, это не так-то важно. Просто алхимик незнаемо сколько лет проработал рука об руку с Кэйзером и считал его суровый взгляд из-под седеющих бровей не более, чем постоянно включенным защитным механизмом. Барбарио знал все, что знает мэр – просто потому, что в большинстве из этого участвовал.

Точнее, знал почти все. Некоторые вещи можно было понять, только взломав сознание мэра. А голова Кэйзера представляла собой адскую машинку, где запутаны сотни проводов, и никогда не знаешь, за какой нужно дернуть.

Мэр махнул рукой. Всегда размышлял строго в рамках прямолинейной логики – как идущее напролом войско. При этом мышление Кэйзера нельзя было назвать неподвижным или закостенелым, о нет, ни в коем случае – ум его был подвижен до ужаса, но покоился в каркасах четких и нерушимых, своих логических систем.

– Давай ближе к делу, – голос Кэйзера затвердел до состояния невозврата. – Потому что моя рука…

Чуть не сказал «в крови», но вовремя замолчал.

– Ой, да, да! – закопошился наконец-то дошедший алхимик. – Кхм, да где же оно… а, вот!

Алхимик вытащил склянку с насыщенно-красной жидкостью и передал Кэйзеру – тот с громким «хлоп» откупорил ее и выпил залпом.

– Я увеличил концентрацию молотого рубина в два раза, – проговорил Инкубус. – Надеюсь….

Мэр активнее зашевели механической рукой – маленькие шестеренки заскрежетали с новой силой. Кэйзер пару раз сжал руку в кулак. Потом вытер другой рукой кровь. Знал, что Барбарио заметил, просто промолчал.

– Отлично! – вскинул руки алхимик, но они тут же опали вялыми лентами. – Главное, чтобы не было никаких побочных эффектов…

– Их не будет, – улыбнулся Кэйзер почти по-настоящему. Эта эмоция была редкой гостьей на его лице. – Я себя отлично чувствую.

Он врал, конечно – его душа болталась на скрипящих и разболтанных шарнирах. И кто же тянул тетушку Синтрию за язык…

– Эээ, ну вот и славно. Я так понимаю, мне налаживать производство?

Мэр махнул механической рукой – ему явно нравилось это делать.

– Позже. Сейчас у нас есть другое дело.

– Мне готовить еще один балахон на смену? – уточнил алхимик.

Они дошли до вагонеточных спусков, что вели в глубокие шахты – мрак внизу рвало светом желтоватых магических ламп.

– Мы спустились достаточно глубоко, избавились от кладки… Теперь нам нужно браться за работу, Барбарио.

– Ты уверен, что хочешь… ммм… браться за работу именно там? Там нас может ждать…

– То, чего не можем ждать мы? Именно на это я и рассчитываю.

– Я хотел сказать – дурные воспоминания. Ну ты ведь понимаешь, о чем я. К тому же, нам бы не помешала помощь кое-кого третьего, но он…

– Он вернется. Поверь, я просто знаю.

– Ну-ну…

Кэйзер уже не слушал – отвел взгляд от шахт, мельком глянул на изнеможденного (но все еще круглого, надо сказать) алхимика, а потом повернулся и издалека посмотрел на огромного голема на постаменте. Теперь мэр видел его в полный рост. Воспоминания снова пошли в наступление, но Кэйзер лишь закрыл глаза, нахмурился и проговорил:

– Ох, дедушка…

Альвио сидел и зажигал в руке голубой магический огонек, тут же гася и вновь разжигая – излюбленная забава-антистресс всех волшебников.

Да, юноша был волшебником, но вот только профессия эта содержала в себе столько же чарующего и прекрасного, сколько профессия рудокопа – чистого лица и белоснежных подушек. Сама по себе суть магии не давала волшебникам творить ничего грандиозного с точки зрения… ну, веселого волшебства – зато зажигать магический огонек, лучше разбираться в работе магических приборов, в устройстве потоков магии, поглощать магические аномалии и усиливать пламя спички посредством (опять) магии – это пожалуйста. Всегда можно пустить незримые потоки на опыты и изобретения, но голова Альвио была устроена так, что скорее бы придумала велосипед в десятый раз, чем реактивный двигатель.

Они с Прасфорой дошли до забегаловки, которую сами хозяева называли «чайной» – под набухшей бордовым цветом черепичной крышей здесь росло столько зелени, что дом скорее напоминал оазис посреди городского пейзажа. Притом оазис дикий и запущенный – зато все, что здесь росло, не пропадало просто так и добавлялось в чай. В отличие он многих других кабаков, таверн и харчевен, в этой «чайной» дубовые столики стояли прямиком на улице, вплоть до стальных зимних холодов.