Страница 5 из 6
– Я где-то прочитал, что фильм в прокате сильно урезали, почти на целых пятнадцать минут, – торжествующе заявил Гена Селиму и Мирре после уроков.
Друзья обсуждали последние события и, как всегда, говорили об искусстве.
– Разве наши могут без этого, – продолжил он и, ехидно взглянув на Селима, добавил: – А еще я прочитал, что твоя Надя, ну то есть Анни Жирардо, сразу после съемок вышла замуж за Ренато Сальваторе, то есть за Симоне. Представляешь?
– А почему бы и нет, – вмешалась Мирра. Она была на год старше своих друзей и нередко давала им понять, что в чем в чем, а в сердечных делах она разбирается гораздо лучше их обоих. – Вы, ребята, думаете, что нам женщинам подавай красавчиков, а на самом деле…
Селим ничего не сказал и только презрительно пожал плечами:
– При чем здесь красавчики: разве можно кого-нибудь ставить рядом с Рокко?
Геныч не унимался:
– Я слышал, что в кинотеатре повторного фильма, в «Победе» на Ленинском, твой «Рокко» пойдет еще раз в конце апреля. Правда, всего два дня. Я тебя знаю – опять побежишь смотреть, – сказал он и принялся с помощью пальцев довольно точно насвистывать носом, как на флейте, мелодию Нади.
– Ген, твой еврейский нос для этого подходит в самый раз, – засмеялась Мирра. – Ой, мне надо бежать… Пока, мальчики, – и она начала суетливо складывать тетрадки. За тетрадками в пухлую сумку полетели два номера «Иностранки», с модной в то время «Триумфальной аркой». – Селимчик, спасибочки за журнал, верну, не боись. Первую часть я уже прочла – классный роман, скажи. Ой, что бы я дала, ребята, чтобы попасть хоть на минутку в «Шехерезаду».
Идя домой, Селим не сразу избавился от овладевшего им чувства раздражения: «И откуда только Геныч берет все эти свои сведения? Хотя тоже мне – сведения, всего-навсего сплетни».
За прошедшие полгода мальчик вытянулся и повзрослел. Над верхней губой у него прорезались усики, да и голос, правда, далекий от желанного баритона, почти перестал давать петуха. А недавно Селим Дворкин завел себе девочку.
Люся Трошкина, худенькая нимфеточка с большими серыми глазами, хотя и не отвечала мировым стандартам красоты, пользовалась у мальчишек 9-го «Б» успехом. До весенних каникул, она была «девахой» наглого красавчика с польскими кровями, хулигана и заводилы Эдика Богуцкого, и, когда тот собирал свою кодлу, Люся, с нарочито безразличным лицом, обычно стояла в стороне и смотрела непонятно куда. Все в классе знали о том, с кем водится Люська, и поэтому, у Селима екнуло сердце, когда пару недель назад, девочка подошла к нему и предложила проводить ее после уроков.
Какое-то время они шли молча. Она на шпильках (весна все-таки, снег тает) старательно обходила лужи, он – в черных видавших виды ботинках шагал прямо по колкой воде, стараясь не брызгаться, но все равно мутные струйки выскакивали во все стороны из-под его подошв, и казалось, что он это делает нарочно.
– А Мирра не рассердится, что ты пошел меня провожать? – вдруг спросила Люся и посмотрела на Селима как-то чуть сбоку, не то чтобы вызывающе, но с подначкой.
Вопрос застал Селима врасплох, он покраснел и, прошлепав по очередной луже, пренебрежительно пробасил:
– А чего ей сердиться, мы с ней просто дружим, книжки обсуждаем, кино. Недавно дал ей почитать «Триумфальную арку». Ты, кстати, читала? Гениальный роман. Ты, например, знала, что…
Оседлав любимого конька, Селим успокоился и поскакал по проторенной дорожке. Девочка вполне могла задать вопрос этому любителю искусства: «А мы с тобой что, будем не просто дружить?» Но – не задала.
Селим, согласившись проводить Люсю, поначалу страшно перетрусил, причем боялся он не Эдика – о возможном гневе бывшего Люсиного дружка он даже не подумал, он опасался, что у него опять не возникнет ожидаемого «телесного волнения» – учащенного сердцебиения, слабины в коленках, не пересохнет во рту, без чего настоящей влюбленности не бывает. В том, что он влюблен в Люсю, Селим не сомневался, а что до упорно не появляющихся симптомов влюбленности – они, вероятно, были им почерпнуты из прочитанных книг.
Как бы то ни было, их новая дружба не ограничилась одними провожаниями. Люся незаметно, но по-деловому взяла дело в свои руки. Они теперь не только сидели за одной партой, Селим успел побывать у Люси дома. Тяжелая мебель (и пища), хрусталь и китайский ковер на стене, обретавшиеся в добротной, жарко натопленной квартире капитана внутренних войск Петра Ивановича Трошкина, произвели на него несколько удручающее впечатление, но на взаимоотношения с Люсей не повлияли, скорее, напротив – в каком-то смысле укрепили их и по-своему узаконили.
Как-то раз Люся, задумчиво растягивая слова, неожиданно сказала:
– А я твою маму и сестру один раз зимой в Центральном универмаге видела. У твоей мамы очень красивая шуба… такой мех…
Селим, обычно чутко реагирующий на пошлость, промолчал и, пожав по привычке плечами, безразлично произнес:
– Кажется, норка, не знаю точно. Люсь, мы будем, наконец, делать алгебру или что?
Профессорский сынок, Селим помогал своей не очень сильной в точных науках подруге с выполнением домашних заданий, а сегодня он, преодолев не то волнение, не то какое-то неприятное чувство невольного предательства, пригласил Люсю в кино на фильм «Рокко и его братья»:
– Как ты не видела «Рокко»? Но это же… это… это – самый лучший фильм в мире.
С тех пор как он приехал в Локарно, прошло уже несколько дней. Как и следовало ожидать, на второй день его попросили покинуть пансион, но ему удалось найти комнату в маленькой, недорогой гостиничке Vecchio Locarno[5], приютившейся возле старинной церкви, в сотне метров от Пьяцца Гранде.
По утрам его будил колокольный звон. Он вскакивал, принимал душ и спускался в узкий, похожий на колодец дворик, где его уже ждал неказистый завтрак.
– А, nostro russo! Buon giorno, come stai?[6] – приветствовал его горбатый хозяин и странно, по-собачьи скалил зубы.
– Grazie, bene, e Lei?[7]
Он мазал маслом и малосъедобным конфитюром булку, залпом выпивал стаканчик приторно-сладкого апельсинового сока и в ожидании горького обжигающего кофе погружался в изучение сегодняшней программы.
Его день проходил в бегах, он смотрел всё: и то, что шло на конкурс, и то, что проходило по внеконурсной программе; его интересовали фильмы, отобранные для секции «Особый взгляд», и документальное швейцарское кино; он бегал от одного кинотеатра к другому, иногда не досматривая фильм до конца, чтобы успеть на следующее важное зрелище, чтобы к вечеру, окончательно одурев, проглотить впопыхах здоровенный сэндвич из городского супермаркета, заскочить в номер, принять душ и, приодевшись, застолбить место на Пьяцца Гранде, рядом с сотнями таких же, как он, зрителей, взволнованных предвкушением готового вот-вот развернуться под открытым небом парада звезд и звездочек самой разной величины.
Умом он понимал, что ему следует как можно быстрее возвращаться в Берн, начинать устраивать будущее, что-то делать… Но он старательно гнал от себя эти неприятные мысли. Право же, зачем ему ехать назад, если он нашел то, что всю жизнь искал: безделье, не сопровождаемое угрызениями совести, независимость, пусть и сиюминутную, а главное, возможность находиться рядом с людьми, беспристрастно наблюдать за ними, не принимая участия ни в их жизни, ни в их заботах. Он нашел наконец свою Италию.
Время летело незаметно, с той чарующей легкостью, которая наступает после долгих бессмысленных действий и суеты. Мы постепенно втягиваемся в окружающую жизнь, привыкаем к ее монотонному, никогда не надоедающему ритму и начинаем искренне верить, что мгновение равнозначно вечности, а вечность – всего лишь пустой раздражающий звук.
5
Старый Локарно (итал.).
6
А, наш русский! Добрый день, как дела? (итал.)
7
Спасибо, хорошо, а у вас? (итал.)