Страница 3 из 6
Что она, проститутка, обслуживающая в основном боксеров, знает о Лукании? О самом Рокко? Кроме того, что он по-неземному красив и кроток, что он родом с юга и что его нагловатый брат приставал к ней со своей ненужной ей любовью? Да ничего она не знает, и все-таки… В этот момент идет наплыв, вступает музыка – на этот раз звучит тема Нади (об этом Селим узнает значительно позже), и фильм бежит дальше по хорошо накатанной колее.
Железнодорожные пути в Локарно неожиданно обрывались, дальше росла трава. Наискосок уходила неширокая улица, по которой фланировала шумная разноцветная толпа людей, явно приехавших в этот город на отдых. Всем им не было никакого дела до нашего приезжего, который на какое-то время растерялся, обнаружив, что офис Informazione turistici, находящийся в небольшом круглом здании, по случаю воскресенья закрыт, но быстро собрался с мыслями и принялся обходить привокзальные гостиницы. В двух ему отказали – «completo», а третью, какую-то уж слишком шикарную, он и сам бочком-бочком покинул, узнав, во сколько ему обойдется одна проведенная в ней ночь.
Он вернулся на вокзал, где разыскал автомат, выдающий по запросу наличие свободных мест в гостиницах города и окрестностей, занес в него свои пожелания, не забыв указать финансовые возможности, и уже через пару минут получил ответ. Его готов был принять, правда, всего лишь на две ночи, небольшой пансион «Оланда», находящийся где-то на горе, в местечке под названием Орселина. В остальных гостиницах либо не было мест, либо кусалась цена.
Из ближайшей телефонной будки он позвонил в «Оланду», спросил, как туда можно добраться: «Нет, я не на машине… Можно на автобусе?.. А если пешком?.. Хорошо, я буду через час» – и, получив в ответ не совсем итальянское «In Ordnung»[2], подхватил привезенный из России чемоданчик, перебросил через руку только мешающую в этой жаре куртку и отправился разыскивать свое временное жилье.
Узкая улочка, петляющая под сумеречными аркадами, вывела его сначала на центральную площадь, a затем бодро полезла вверх, как бы отталкиваясь от угловатых каменных домов, и через некоторое время ему стало казаться, что это вовсе и не улица, а лодка, на которой он плывет куда-то ввысь, в небо – голубое круглое, подпираемое желтыми сводами проступающего впереди монастыря Mado
Он почувствовал, что задыхается, остановился, снял очки и начал безуспешно протирать запотевшие стекла рукавом рубашки. Далеко внизу оставался город, сбоку проступала ласковая синька озера – Lago Maggiore, по которой скользили надутые ветром упругие паруса: один… два… много…
Хозяин «Оланды», пожилой немец, долго крутил в руках его краснокожий советский паспорт, после чего, с трудом оторвав от стула зад, дотянулся до полки, положил документ в специальный ящичек и неодобрительно выдал ему тяжелый ключ:
– Ваш номер девять, он расположен на втором этаже, с вас за две ночи, без завтрака пятьдесят пять франков, уплата вперед, душ и туалет на этаже.
Небольшая комната, расположенная под самой крышей, успевала за день сильно нагреться, и, когда он раскрыл дверь, на него пахнуло спертым горячим воздухом. Бросив чемодан и куртку на кровать, он первым делом открыл окно, выходившее, по счастью, не на шумную улицу, а на оставшийся внизу город с небольшим кусочком озера.
Наскоро ополоснув лицо из умывальника в номере и критически осмотрев себя в зеркало, новый постоялец «Оланды» скатился по узкой лестнице (он все еще не успел привыкнуть к тому, что вторым этажом здесь называют наш третий), прошмыгнул мимо дремлющего толстожопого фашиста (в представлении почти каждого советского гражданина, родившегося в конце войны или в первые послевоенные годы, любой немец старшего возраста, если он не из ГДР, был скрытым фашистом) и выскочил на улицу.
Дорога, по которой он пошел, что-то напевая и размахивая руками, разделяла селение, недавно ставшее пригородом Локарно, на две части. Примерно через полчаса он наткнулся на бензоколонку, купил за пять франков кусок пиццы в целлофане и бутылку колы и повернул назад. Комната за время его отсутствия слегка остыла. Он торопливо разделся, закрыл дверь на ключ и завалился спать, чтобы утром…
Ах, это утро! Первое утро молодой, дурашливой, никогда еще не испытанной им свободы. О подоконник доверчиво трется жесткий веер пальмовых листьев. Внизу, как в чаше, деловито копошится маленький, по виду итальянский город, сбоку синеет кусочек исчезающего в дымке озера. С террасы поднимается вкусный аромат кофе и доносятся веселые голоса. «Скорее! Нельзя терять ни минуты! Позавтракаю где-нибудь в городе».
Спуск по знакомой даже не улочке – тропе – был не труден и показался ему совсем не таким длинным, как вчера, когда он, запыхавшись, тащился вверх с чемоданом, и уже через четверть часа он стоял на центральной площади – Пьяцца Гранде, придирчиво осматривая прячущиеся под аркадами уютные кафе. Выбрав одно из них, он небрежно заказал капучино и два круассана – вкуснятина! А какой капучино – настоящий итальянский! – такого ему еще пить не приходилось.
Он расплатился и решительно пересек площадь: отовсюду на него пялились большие афиши, возвещающие о начале кинофестиваля, который в этом году сопровождала уникальная выставка – Mostra Visconti, посвященная жизни и творчеству великого итальянского режиссера.
«Надо же, а я думал, эта выставка совсем даже и не в Локарно, надо будет обязательно сходить», – сказал он себе, сделал непринужденное лицо и вошел во внутренний двор светлого особняка, где на втором (у них – на первом!) этаже размещался оргкомитет кинофестиваля.
В семье привыкли к тому, что Селим часто ходил на понравившиеся ему фильмы по два раза, и поэтому в его желании еще раз посмотреть «Рокко» не усмотрели ничего крамольного. Родители не только дали свое согласие, но и решили сами в кои-то веки выбраться в кино, тем более что отец, недавно купивший дорогой фотоаппарат со вспышкой, мечтал попробовать свои силы, делая снимки из зала, в темноте.
На память от этого эксперимента сохранилось два нечетких снимка. На одном из них можно с трудом разглядеть Надю, нервно закусившую дужку очков и напряженно всматривающуюся вдаль, на втором, уже совсем не резком, проступало прекрасное лицо Рокко в берете морского пехотинца.
– Самое светлое место в фильме, – словно оправдываясь, объяснил отец, – но все равно ведь получилось, а? По крайней мере, узнать можно.
Селим выпросил у отца для себя эти снимки, но, честно говоря, никакого удовольствия от их разглядывания не получил, – напротив, в нем зародилась неприязнь к «фальшивому» искусству фотографии; и тогда же в нем проснулась чем-то напоминающая одержимость страсть к «правдивому» искусству кино.
А вообще фильм родителям понравился: мать, осторожно запихивая в стенной шкаф норковую шубу, произнесла со вздохом: «Хороший фильм, только уж очень тяжелый…» Отец отделался одобрительным «хм», не считая нужным делиться своими впечатлениями с сыном. И все равно было приятно – взрослые оценили его выбор, похвали его любимый фильм.
С какой беспечностью мы раздаем в этом возрасте подобные титулы: любимый фильм, любимая девочка, любимая книга – и как расплачиваемся за это впоследствии…
Прошло три недели, и когда Селим, выйдя на кухню, где мать замачивала белье, небрежно обронил: «Мы с Геной решили сводить Мирру на “Рокко”». Ты представляешь, Мирра еще не видела этот фильм», произошло непредвиденное.
Оторвавшись от своего занятия и машинально поправляя сбившиеся на лоб волосы, мать ответила ему каким-то уж очень нехорошим голосом:
– Как в кино? А кто мне будет помогать со стиркой? Но дело даже не в этом. Ты можешь мне обьяснить, что тебя в этом фильме так привлекает? Мы с папой считаем, что тебе еще…
2
В порядке (нем.); здесь – договорились.