Беседы о науке

«Лучшее, что здесь имеется, – продолжал делиться с сестрой практикующийся в Бремене в азах большой коммерции старший брат, – это множество газет – голландские, английские, американские, французские, немецкие, турецкие и японские. Пользуясь случаем, я изучил турецкий и японский языки и, таким образом, знаю теперь двадцать пять языков». Одно из писем школьному другу Вильгельму Греберу от нечего делать пишет на семи языках. Давая одновременно краткие характеристики каждому из них: «Так как я пишу многоязычное письмо, то теперь я перейду на английский язык, – или нет, на мой прекрасный итальянский, нежный и приятный, как зефир, со словами, подобными цветам прекраснейшего сада, и испанский, подобный ветру в деревьях, и португальский, подобный шуму моря у берега, украшенного цветами и лужайками, и французский, подобный быстрому журчанию милого ручейка, и голландский, подобный дыму табачной трубки…»

Разносторонность молодого Энгельса, казалось, не знала границ. Да их, по сути, и не было. Перо юного Фрица в равной степени легко выводило и сильные поэтические строки о свободолюбивых индейцах Америки, и – кипучие стихотворные формы о не менее пылких африканских бедуинах. Из-под того же пера ложились на нотный стан музыкальные оратории. На тетрадные листы и бланки писем – остроумные карикатуры и нежные пейзажи. Им же строчились первые философские работы в журналы. Конспектировалась по ночам грамматика романских языков и труды Гегеля, равно как и делались хитроумные экономические расчеты в бытность Фридриха практикантом на текстильном производстве у Бременских магнатов.

Он умел жить полнокровной жизнью. Одновременно быть заводилой в безобидных юных кутежах в бременских пивнушках. Учреждать в кругу друзей дурашливые праздники усов. Брать уроки танцев. Солировать в хоре. Придумывать разные конспиративные фокусы, дабы не быть застуканным на рабочем месте своими боссами за выкуриванием любимых сигар и дегустацией хороших вин прямо в рабочее время в своей конторе. Веселое расположение духа редко изменяло ему. Даже в самые критические моменты. Даже на баррикадах будущих восстаний. «Разве веселая шутка мешает революции?» – спросит герой вполне забытого старого советского фильма «Год как жизнь». Имя персонажа – Фридрих Энгельс. А играет его… Андрей Миронов. Еще до звездных своих ролей. Очень-очень молодой. Но попадание в образ – кажется, стопроцентное: умный, легкий, смелый, остроумный, решительный…

«Я теперь яростно фехтую, – делится в письме к своим друзьям детства неугомонный Энгельс, – и смогу в скором времени зарубить всех вас. За последнее время у меня здесь были две дуэли…» Кажется, всё-таки Андрей Миронов доиграл своего Энгельса до конца – его красивый, честный, смелый и бурный, точно початая бутылка шампанского, Маркиз из более поздней картины «Достояние республики» – еще одно меткое попадание в образ. «Шпаги звон, как звон бокала…» Даже последующее обретение пышных регалий «хлопчатобумажного лорда», как остроумно окрестит его впоследствии жена Маркса Женни, не скажется на простоте, искренности и человечности этого блестящего аристократа.

Талантливого юношу обуревает жажда борьбы. Голод на бурную деятельность. Томление в поисках великой мысли… «В моей груди, – признается он в письме своему школьному другу Вильгельму Греберу, – постоянное брожение и кипение, в моей порой нетрезвой голове непрерывное горение; я томлюсь в поисках великой мысли, которая очистит от мути то, что бродит в моей душе, и превратит жар в яркое пламя». Энгельс с юности ощутил свое главное призвание – борьба. Цель борьбы – свобода.

«По ночам я не могу спать от всех этих идей века, – делится он со вторым из братьев Греберов – Фридрихом, – когда я стою на почте и смотрю на прусский государственный герб, меня охватывает дух свободы; каждый раз, когда я заглядываю в какой-нибудь журнал, я слежу за успехами свободы…» Главные оппоненты юного поборника независимости – европейские венценосцы чуть ли не все до одного. «Нет времени, более изобилующего преступлениями королей, – продолжает он переписку со своим тезкой Фридрихом, – чем время с 1816 по 1830 год, почти каждый государь заслужил смертную казнь». И далее юный Энгельс приводит доводы в отношении каждого из европейских властителей, вполне достаточных для отправки их на эшафот. Скажем, русского царя Александра I молодой Энгельс «приговорил» по статье «отцеубийство» …

Видимо, это была эпоха максималистов: если уметь плавать, то так, чтоб четырежды пересечь широченную реку; если учить языки, то две дюжины, как минимум; если фехтовать, то сразу на баррикадах; если искать свободы, то лучше не мелочиться и освобождаться от тех, кто зажимает ее на самом верху, – царей. На этих позициях они впоследствии сойдутся с Марксом – тоже революционером по складу характера, по способу существования, ключевым фактором которого становится борьба. Вулканический темперамент обоих позволяет вести эту борьбу со все увеличивающимся преимуществом, опрокидывая навзничь оппонентов потрясающими публицистическими залпами вроде изрядно тряхнувшего буржуазные основы «Коммунистического манифеста».

Но даже столь любезный им коммунизм не мог исчерпать и полностью занять умы этих титанов. Могучий мозг Энгельса не желал простаивать, и политика дополнялась философией, философия – лингвистикой, та – математикой, а та в свою очередь – физикой, химией да и бог знает какими еще книжными премудростями. В гораздо более поздней «Диалектике природы» потенциал неукротимого полиглота превзошел все мыслимые границы, и Энгельс – по сути, недоучившийся гимназист, самоучка, самородок – в дискуссиях по естествознанию встает вровень с главными научными апостолами тех времен – Д`Аламбером, Лейбницем, Лапласом, Максвеллом, Гельмгольцем. Его конспекты испещрены химическими формулами, космологическим выкладками, решениями сложных задач механики, астрономии, термодинамики, электричества. Не думаю, что сегодня среди топовых мировых политиков найдется хотя бы пара, способных на таком уровне дискутировать, ну, скажем, с нынешними Нобелевскими лауреатами по самым пиковым проблемам современного естествознания. Ну, скажем, о присутствии вокруг нас неосязаемой, но вместе с тем неизбежной, темной материи. Неуловимой, но всеобъемлющей. Загадочной, но неоспоримой. Той самой, может быть, о которой еще полтора века назад предугадательно писал Фридрих Энгельс всё в той же своей «Диалектике природы». «Астрономия оказывается всё более и более вынужденной признать существование в нашей звездной системе темных, не только планетных, тел, следовательно, потухших солнц…» – за полтора века до присуждения Нобелевской премии за подтверждение присутствия во Вселенной черных дыр напишет Энгельс. Надо же – классическое толкование. Случайное совпадение? Как знать – пути и векторы прозрения великих неисповедимы…

Машиностроитель и заводчик Сергей Мальцов

По его жизни можно снимать сериал. Писать учебник истории. Монографию по металлургии. Диссертацию по машиностроению. Справочник железных дорог. Пособие телеграфиста. Университетский курс по денежному обращению. Или – по ботанике. Или семинарский – по клиросному пению. Плюс – экономический обзор стран Западной Европы. Точно такой же – по экономике России.

А может выйти захватывающий сюжет из жизни двора их величеств со всеми причитающимися в таких случаях атрибутами: интригами, изменами, коррупцией и т.п. С лихвой достанет материала и для иллюстрации семейных драм шекспировского накала, скажем, – «Короля Лира». Или – драм сугубо государственных и абсолютно свежих, ну, например –  многострадального импортозамещения в России.

   Все эти необъятные сущности вместил в себя Сергей Иванович Мальцов – выдающийся русский промышленник, талантливый инженер, эксцентричный магнат, неуемный меценат, жесткий крепостник, стихийный демократ, купец, певец, могучий государственник, горячий патриот, крупнейший банкрот, обладатель высших генеральских эполет, а также – хрустального замка в Крыму и звания умалишенного напоследок.