Проблема выбора

Как только он вышел, двери снова распахнулись и вошли ученые мужи во главе с Шумахером. Я имел несчастье познакомиться со скандальным немцем, еще до поездки в Москву, но, к счастью, дальше знакомства дело не зашло. Теперь же он почему-то решил, что в отсутствии других представителей власти, которые почитай всем составом ломанулись за Елизаветой в Москву, можно прийти к Великому князю с какой-то проблемой. Это, конечно, было лестно, вот только, не совсем понятно, потому что в Петербург вернулся вместе со мной человек, действительно могущий принять решение, и у вице-канцлера было право некоторые вопросы решать полностью автономно. Но, вместо Бестужева, Шумахер пришел ко мне, и это очень интересный момент на самом деле. В глаза бросилась немного помятая морда лица шедшего за Шумахером господина, которого я не знал, и который, методом исключения, мог являться только Миллером. За Миллером шел Ломоносов. Вид у Михайло Васильевича был, мягко говоря, недовольный, и он с мрачным видом рассматривал кулаки, которые, скорее всего, и являлись причиной некоторой помятости лицо господина Миллера. Очень интересно и опять-таки не понятно, при чем здесь я. Войдя, все трое поклонились, приветствуя меня. Ну что же, скоро выясним, зачем вы сюда пришли.

В кабинет незаметно проскользнул Штелин, глядящий заинтересованно, по всей видимости пребывающий в неведении относительно причин появления здесь непрошенных гостей.

— Здравствуйте, господа, — я не приглашал их садиться, и сам продолжал стоять, разглядывая каждого их них. — Что привело вас ко мне?

— Ваше высочество, я хочу подать жалобу от лица Академии наук, и от лица господина Миллера на господина Ломоносова. Его выходки давно уже стоят у нас как кость в горле, но сегодняшнее происшествие перечеркнуло все предыдущие.

— Я так понимаю, причиной стал личный конфликт господина Ломоносова и господина Миллера, — Шумахер ответил согласием, я же только пожал плечами. — Ну так подавайте жалобу на высочайшее лицо, коим является ее величество Елизавета Петровна, в надлежащем порядке, я-то здесь при чем?

— Нам с господином Миллером хотелось бы, чтобы вы, ваше высочество, были в курсе причин конфликта, — быстро добавил Шумахер. — И смогли дать кое-какие пояснения ее величеству, когда жалоба дойдет до ее пресветлых очей. — Ого, ну, теперь хотя бы понятно, почему Шумахер все еще держится на плаву и имеет достаточно власти, чтобы кошмарить Академию наук. Лизоблюд он реально знатный.

— Так в чем причина конфликта? — довольно равнодушно спросил я, всем своим видом давая понять, что мне это не интересно.

— Он, — Миллер весьма пафосно указал на Ломоносова указательным пальцем. — Порвал мою статью, которую я готовил уже в течение года, и которая должна предшествовать выходу моей книги…

— Это не книга! — Ломоносов просто взревел. Похоже, господа ученые забыли, что я нахожусь с ними в одной комнате. — Это ересь, как она есть! Поклеп и унижение самой истории Российской! Как он вообще посмел прикоснуться к святому, к нашей истории? Как, я вас спрашиваю?

— Так, стоп, — я поднял руку, заставляя Ломоносова замолчать. — Я не понял. Господин Миллер пишет что-то по истории России?

— Он пишет пасквиль на историю России, — мрачно ответил Ломоносов, не глядя на меня, продолжая сверлить взглядом своих оппонентов. — Вы, конечно, извините меня, ваше высочество, но я никак не сумел сдержаться.

— А мне может кто-нибудь объяснить, почему историю России пишет немец? У нас что, своих ученых не хватает, которые, кроме всего прочего, способны понять некоторые нюансы, исходя и того, что имеют с изучаемыми одни корни? — в комнате воцарилась тишина, которая прервалась неуверенным восклицанием Штелина.

— Ну как же, ваше высочество, как же так можно, ведь обучение ведется на латыни и немецком языках…

— Что-о-о? — я почувствовал, как меня начинает потихоньку заполнять ярость. — Вы хотите сказать, — начал я очень тихо, прищурившись, оглядывая всех собравшихся в комнате взглядом, который не предвещал ни одному из них ничего хорошего, — что я из кожи вон лезу, чтобы изучить русский язык, проникнуться русским духом, стать ближе к российскому народу, чтобы как будущий государь, понять все чаянья и надежды его, в то время, как все остальные ученики изучают Российскую историю на латинском языке, написанную немцем? — в конце я уже шипел, и, похоже, излучал такую волну негодования, что Штелин и Шумахер, стоящие рядом попятились. — А почему тогда господин Ломоносов в Мюнхенском университете не преподает немецкую историю на французском языке?

— Но, ваше высочество… — Штелин попытался как-то исправить положение, в которое совершенно случайно угодило абсолютно все Российское образование этого мира, о котором я имел весьма смутные представления, потому что не мог пока выбрать время, чтобы даже показать проект указа, созданного теми же немцами.

— Вот вы, Яков Яковлевич, сейчас вообще зря рот открыли, — резко и грубо прервал я его, только сейчас сообразив, что говорили мы как раз-таки по-немецки. Это почему-то окончательно вывело меня из себя. Я-то думал, что уже могу отличать переходы с одного языка на другой, но, как оказалось, что нет, не могу. События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я начал действовать, повинуясь безусловных рефлексам. — Вот теперь я понимаю, почему вы пришли ко мне, потому что фактически я все еще немец, не так ли, господа? Так вот, вы ошиблись в своих предположениях. Я ничего не сделаю, что вам как-то помочь. Более того, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы обучение во всех русских школах проводилось исключительно на русском языке. Чтобы родные языки народностей, проживающих на территории Российской империи, остались родными, но, чтобы они достаточно овладели русским, чтобы изучать науки. Русским, а не латынью и не немецким! И уж конечно я добьюсь, чтобы история, написанная не русским ученым, или же не одобренная тремя русскими учеными, никогда не увидела свет. А то, что русские ученые — это не сказка, вон, господин Ломоносов прекрасное тому подтверждение. — Я отвернулся от них, подойдя к окну, чтобы немного успокоиться.

— Ваше высочество… — проблеял явно не ожидавший подобного напора Шумахер.

— Лучше замолчите, — предупредил я его, резко оборачиваясь. — Надеюсь, вы хорошо изучили историю государства Российского, и помните, как началось правление Романовых?

— После Смуты? — Штелин снова подал голос, на этот раз довольно неуверенно.

— Верно, — я прикрыл глаза, и сильно фальшивя негромко пропел:

И ляx в глубокий снег вступал, не ведая беды.

A ветер волосы трепал и заметал следы.