Страница 118 из 122
Ну, а в конце четверти сами понимаете: четвертные закрывать как-то надо.
Вот тогда-то наши и стали массово «выходить из анабиоза», как говорила учительница русского языка в 1497-й школе. Наталья Геннадиевна её звали.
Хорошая была женщина.
Да, это уж верно.
Но вернёмся к нашему Немчику.
Поначалу он был просто в шоке. Притом в глубочайшем, надо сказать.
Оно и понятно: приехал ты тут весь такой чистенький-толерантненький, мамой накормленный из Германии, – а тут тебя эти морлокифашиствующие встречают.
Струхнул малость немец, испугался. Собственной тени испугался. Бояться-то было здесь вовсе нечего.
Хотя с кем такого не бывает?
Знаете, в своей жизни мне много раз приходилось видеть одну и ту же ситуация: какого-нибудь молодого человека, до того учившегося либо в самой обыкновенной, либо же в крутой и пафосной школе – судьба вдруг заносит к нам в «Протон». Ну и, понятное дело, непривычный к особенностям нашей академической культуры человек испытывает лютый баттхёрт.
Собственно, нередко бывало даже так, что человек просто со своим классом в гости к нам приходил на какой-нибудь праздник, – а возвращался оттуда в состоянии тяжелейшей фрустрации.
И это всё наши русские ребята! Что уж говорить о немце?!
Да, немца наша протоновскаядействительность сперва просто повергла в ужас.
На контакт он довольно долгое время не шёл, адаптировался плохо, учеников других сторонился.
Впрочем, уже к концу сентября ему полегчало: начал понемного разговаривать сначала с Данилой Шторком, а потом и с другими нашими людьми.
И тут как раз надо рассказать про этого самого Данилу Шторка.
Отличный это был парень, я вам скажу.
Роста он был среднего, телосложения крепкого. Волосы он имел светлые. Пепельным блондом такие называют. Стригся всегда коротко. Сам он хотя и был довольно-таки полным, – щек у него не было, а были пусть и широкие, но скулы. Глаза у него были голубые, притом цвет у них был не такой прозрачно-голубой, как бывает у польских девушек, а такой насыщенно-насыщенно-голубой, почти синий. Нос у него был вздернутый. Подбородок скошенный, малозаметный. Губы не сказать, чтобы очень уж толстые, но и не тонкие вовсе.
Одевался Шторк всегда модно, как это обычно делают всякие европейские подростки. Черные обтягивающие джинсы, хипстерский клетчатые рубашки навыпуск, роскошные кроссовки на белых подошвах и тому подобный ширпотреб.
По нации был он поволжский немец. Ну, а как немец он и языком соответствующим владел неплохо. Это ему в коммуникациях с Марком помогало весьма значительно.
И тут надо помнить одну важную деталь.
Шторк был младше меня на год, а потому учился он в той самой трушнической параллели. И, как вы, надеюсь, догадываетесь, сам он был настоящим школьником. Вот прям совсем true-true-true! Ну, а поскольку всякий настоящий школьник обязан производить других настоящих школьников (что бы это ни значило), – Шторк вознамерился сделать Марка трушником. И, как ни странно, у него это в конце концов получилось.
Подробности этой метаморфозы я здесь описывать на буду. Слишком уж долго и нудно получится.
Скажу только, что к маю месяцу превращение завершилось.
Марк к тому времени уже не мыслил своей жизни без бухла. Пил он ежедневно, во время каждого приёма пищи и между этими самыми приемами. При этом ему было решительно всё равно, что пить: он и одеколон был готов глушить литрами. Сигареты изо рта он к тому времени толе уже практически не вынимал. Курил при этом всё: и табак, и чай, и коноплю, и невесть ещё какую растительность. Но особенно ему тонины сигарки нравились. Сжирал по киевскому торту в день спокойно.
Любое незнакомое ему русское слово заменял существительным хуйня.
Если забывал, как что-то называется на языке Пушкина, – начинал громогласно повторять все известные ему матюки.
После каждой произнесённой по-русски фразы вставлял слово блядь.
И да, кстати: за этот год толерантный доселе Марк сделался настоящим фашистом.
Сам помню. В феврале пятнадцатого это было.
Перемена была. Людей в коридоре полно. Марк стоял тогда посреди коридора и на чудовищном русско-немецком суржике произносил речь о том, как он любит Гитлера, Сталина и Муссолини, как ненавидит жидов, пиндосов и геев и почему нам следует-таки уничтожить Америку. Под корень уничтожить. При помощи ядерных боеголовок.
И знаете: ему в России всё, – вот прям вообще всё!, – просто до невозможности нравилось. Какой-то ксенопатриотизм у него наступил, ей-богу...
А уж когда Марк уезжал обратно, – что тогда началось!
Ехать домой он должен был на автомобиле, управляла которым учительница русского языка из 1497-й школы.
Наши учебные заведения к тому времени уже объединили, хотя «Протоном» получившее нечто ещё не называлось.
Вот и выпало поэтому той училась везти Марка через половину Европы в его родной Ганновер.
Кстати, именно эта учительница потом сделалась в той же 1497-й школе библиотекарем. Она там такой порядок в библиотеке навела! Ну, а заодно и процентов семьдесят библиотечного фонда перевезла себе на дачу. Притом перевезла-то она самое ценное. Всякий хлам на наши головы спихнула.
Впрочем, я у неё тогда пару книжек отобрал. Но это всё позже. В мае семнадцатого это было.
Провожали немца у нас так же, как и встречали, – то есть всем миром.
Проводы растянулись на целую неделю.
В течение всего этого времени Марк кутил что было сил. Набивал себе брюхо тортами и колбасами, вливал в себя литрами коньяк и ром.
Боялись, как бы у него в пути белая горячка не началась. Зря боялись. По дороге-то она как раз и не началась.
Когда Марк уже садился в машину, – вокруг последней собралась толпа в четыреста человек. Тогда же нашему немцу вручили, что называется, на дорожку, один маленький презент. Это была огромная сумка. В сумке лежали семнадцать бутылок очень хорошего крепкого алкоголя: ром, абсент, коньяк, виски...
Дорога домой заняла четыре дня.
Всё это время Марк беспробудно бухал. Очень уж ему хотелось допить весь тот алкоголь, что ему в России подарили.
Допить он его, к сожалению, не успел. Четырёх дней оказалось мало. Выпил он тогда около половины того, что ему было подарено.
Белочка настигла его уже в Германии. Через два дня после возвращения домой.
Русичка к тому времени уже, понятное дело, уехала, а потому выслушивать от немецких бюргеров претензии ей не пришлось.
Впрочем, скандал в итоге всё равно разразился, хотя Нине Ивановне и удалось его довольно быстро замять.
После этого случая Марк в Россию, как вы понимаете, больше по обмену не ездил. Родители не отпускали.
Контакт он с нами, впрочем, не потерял. Со многими из наших он до сих пор активно переписывается.
Говорил, появится возможность, – сам приедет. Уже просто так, а не по обмену. В Германии, говорит, ему теперь несладко. Обрусел, дескать, за один год. Чувствует себя в родной стране чужаком. Другие немцы с ним теперь неохотно общаются.
Что же касается участия нашей школы во всех этих программах обмена учениками, – то на нём крест поставить не удалось. Как бы ни хотели того всякие высокие начальники.
В будущие годы к нам откуда только ни приезжали! Из Америки, правда, в основном, из Англии.
Впрочем, бывали у нас и гости из континентальной Европы: кроме Марка ещё парочка немцев к нам приезжала, французов тоже двое было, итальянка одна...
Многие из них приезжали к нам по обмену либо на год, либо хотя бы на семестр. С этими происходило примерно то же самое, что и с Марком. Конечно, у кого-то было так, у кого-то эдак, у каждого случая какие-то свои особенности были, – но в общих чертах все посетившие нас иностранцы повторили судьбу Марка.
Сначала, когда они только окунались в нашу протоновскую жизнь, – их ожидал такой мощный культурный шок. Постепенно они втягивались, привыкали, а затем начинали получать удовольствие.
Домой все возвращались настоящими школьниками и по совместительству ярыми русофилами. Дома их, понятное дело, никто за эти их приобретённые здесь привычки не жаловал. Поэтому все они по возвращению домой сразу же начинали мечтать о новой поездке в Россию. Ну, а пока поездка не представляется возможной, – остаётся в жизни одна лишь отрада. Интернет-переписка с русскими друзьями.