Вечный день

Перед выходом из дома она остановилась в прихожей, сняла трубку и попросила соединить ее с платформой. Еще одним последствием Замедления, до сих пор сбивающим с толку пожилых людей, явилось свертывание мировых часовых поясов. Сейчас в Лондоне было десять утра. На платформе солнце висит на двадцать градусов ниже к горизонту, но и там сейчас тоже десять часов.

С началом Замедления приходилось производить корректировку времени, поскольку прежняя система — сутки в двадцать четыре часа, все эти мозаичные часовые пояса — неумолимо расползалась по швам. В первые месяцы особых проблем не возникало: к продолжительности каждого дня лишь добавлялись секунды, на которые увеличился период полного оборота планеты. Для определения точного уменьшения скорости вращения земного шара учредили организацию — в Германии, одном из старейших европейских государств, — откуда информация уже распространялась по всему миру.

Оставшееся время между сутками прозвали «мертвым эфиром». По прошествии двадцати четырех часов телевидение и радио по всей планете ненадолго замирали до наступления следующей даты. Полночь длилась двадцать секунд, потом тридцать, потом целую минуту. В одних странах транслировались правительственные сообщения, в других ограничивались статическими помехами.

И каждую ночь мертвый эфир удлинялся на несколько секунд. А потом счет пошел на минуты, на десятки минут… Постепенно, по мере все большего смещения светового дня, люди стали просыпаться раньше, а время, которое показывали часы, теперь имело значение только для работы транспорта и офисов.

Но на пятнадцатом месяце Замедления в Евротоннеле произошла катастрофа. Британия корректировала расписание ежедневно, Франция же накапливала разницу и вносила изменения еженедельно. Тридцатисекундного расхождения, образовывавшегося к концу каждой недели, попросту не замечали. Но именно оно послужило причиной столкновения британского пассажирского поезда и французского товарняка, в результате которого погибли восемьсот человек. Катастрофа привела к отставке правительства, закрытию тоннеля и укоренению мифа «Британия сама по себе», который лег в основу деятельности нынешней администрации.

Воспоминания Хоппер прервал голос телефонистки:

— Номер, пожалуйста.

Она продиктовала телефонный номер платформы и, дожидаясь соединения, посмотрела в окно. По сероватому небу плыли легкие облачка, между которыми все так же ярко сияло солнце. Наверно, дождя и сегодня не будет. И на платформе такая же сухая погода. Как обычно в таких случаях, даже дополнительные опреснители будут работать на полную катушку.

На звонок ответил Харв. Очевидно, дежурил в кабинете Швиммера. Голос был далеким, но бостонский акцент прозвучал так знакомо, что у Хоппер защемило в груди от ностальгии.

— О, привет, Хоп. Как ты там?

— Спасибо, ничего.

— Что с куратором-то? Торн, да, его зовут?

— Умер.

— Ох, черт. Вы были близки? — Эта деталь, похоже, интересовала каждого.

— Да не особо.

Пауза.

— Все равно соболезную. Поговорить-то с ним успела?

— Совсем немного. Он… Даже не знаю. В общем, стал натуральным параноиком.

— Вполне закономерный исход для бывшего лучшего кореша Ричарда Давенпорта.

— Ага. Но теперь-то все кончено.

— Лондон как?

— Да все такой же. Может, почище стал.

— Еще есть новости?

— Хм… Вообще-то да, — Хоппер вкратце рассказала о своем визите к дому Торна. Харв, однако, никак не отреагировал, и ей пришлось подстегнуть его: — Ну и что думаешь?

— Кража со взломом? Черт его знает, Хоп. Может, всего лишь совпадение. Дом-то пустой стоял.

— Он стоял пустой все то время, что Торн лежал в больнице. И вдруг вломились именно в день его смерти?

— Всякое бывает. — Он сменил тему: — Так ты возвращаешься?

— Сегодня еще пробуду здесь, наведаюсь в управление, а потом попытаюсь сесть на следующий снабженческий корабль. Если только мне снова не выделят вертолет.

— Как того ты и заслуживаешь. Мы тут по тебе скучаем.

— Не ври.

— Ладно, я-то нет, но вот Швиммер сама безутешность.

— Ну еще бы.

— Слушай, Хоп, — Харв продолжил не сразу. — Когда вернешься, я хотел бы поговорить.

— И о чем же?

— Ну, о нас, разумеется. Я скучаю по тебе. Было бы здорово… ох, я даже не знаю.

— Что здорово? Узаконить отношения? — она улыбнулась.

— Ага. Если тебе угодно так выразиться, то да.

— Какой же ты олух, — а потом, все-таки не желая задевать его чувства и в глубине души осознавая, что упомянутая перспектива вполне ей по нраву, добавила: — Ну конечно, Харв. Думаю, идея неплохая.

— Ладно, Хоп, до скорого. — Она поняла, что он улыбается. — Отдыхай!

Щелчок, затем монотонный гул пустой линии. Хоппер повесила трубку.

Управление, нанявшее ее сидеть на платформе и следить за течениями, располагалось в высоком бетонном здании в южной части улицы Холборн. Коллеги встретили ее с удивлением, а начальство, довольно бледное и помятое, изобразило вялый интерес к последним данным ее исследований — работа в океане была немодной и непрестижной. Уважением пользовались специалисты-агрономы, способные выжать с посевных площадей дополнительный урожай. Ее прежний кабинет оказался занят новым сотрудником — недавним выпускником, изучающим истощение почвы на северо-востоке.

Когда Элен спустилась в вестибюль, тяжелая деревянная дверь на улицу оказалась закрытой, а на длинных скамейках сидели несколько человек, ожидавших чего-то со скучающим видом. Однако она не обратила внимания на выражения их лиц, и, как оказалось позже, зря!.. Стоило ей открыть дверь, как позади раздался предостерегающий оклик, но к тому времени было уже поздно. Хоппер выскользнула наружу, и дверь за ее спиной со щелчком захлопнулась.

На улице она заметила волну движения. По центру дороги в сторону реки наполовину маршировала, наполовину брела колонна шеренгой в десяток человек. Они более-менее держали ряды, и даже порой возникала видимость строгого порядка, пока какой-нибудь доходяга не замедлял движение, и тогда колонна рассыпалась на отдельные группы.

Состав ее участников был самым разнообразным. Хоппер заметила и седовласого старца, разменявшего седьмой десяток, и двух девочек лет одиннадцати-двенадцати, и людей всех прочих возрастов. Любого сложения, роста, цвета кожи. Состояние их одежды — некоего подобия униформы из рубашки и штанов грязно-белого цвета, мало кому подходящих по размеру, — оставляло желать лучшего. Одни были в обуви, другие с обмотанными тряпьем ступнями, а некоторые даже шагали по раскаленному асфальту босиком.

По краям колонны неспешной рысцой следовали вооруженные дубинками конные полицейские в черной форме и касках. На расстоянии ста метров их сопровождали броневики. Колонна двигалась молча, и, за исключением шарканья ног да стука копыт, на улице стояла тишина. Двери и жалюзи вдоль всей улицы были закрыты.

На тротуаре несколько человек наблюдали за шествием. Хоппер подошла к одному из зрителей, похожему на крысу человечку на пороге старости, в кепке и длинном пальто с обтрепавшимся подолом.

— Простите.

— Чего вам, мисс? — он лишь покосился на нее и снова уставился на шествие.

— Кто эти люди?

— Их повезут в Житницу. Выращивать вам ужин.

— Это заключенные?

Мужчина кивнул и звучно фыркнул через нос.

— Ну да. Их всех доставляют сюда и прогоняют через город. И так каждый месяц.

— Но откуда они все?

— Они преступники, — крысоподобный произнес это с явным удовольствием, а затем повторил, уже громче, словно надеясь, что его услышат бредущие мимо измученные люди: — Преступники. Заключенные, чужеземцы, беженцы. Не волнуйтесь, они это заслужили, уж поверьте мне. Заслужили всё, что им достается.

Теперь Хоппер вспомнила. Церемония называлась «веялка». То было одно из давенпортовских уличных представлений, призванных держать народ в узде напоминанием об участи, ожидающей любого совершившего преступление. Однако само шествие она видела впервые. Должно быть, в ее отсутствие маршрут изменился.