Страница 2 из 4
Папа с мамой учились на одном курсе в Авиационном институте, поженились еще студентами, работали тоже вместе – в НИИ метрологии, хоть и в разных отделах.
Их зарплаты не выходили из разряда средних, однако работа была чистейшей воды синекурой.
Единственное, что требовалось – не опаздывать утром к проходной.
Как все советские люди, родители привыкли вставать рано, соблюдать режим не составляло труда.
Отметившись, на рабочем месте каждый занимался, чем хотел.
В мамином отделе женщины делились рецептами и выкройками, некоторые даже вязали. Унылые комнаты казались зимним садом от изобилия всевозможных растений.
В папином был клуб рыболовов, проводились местные шахматные чемпионаты.
Раз в квартал в благостном «научно-исследовательском» болоте наступал аврал, когда приходилось сдавать отчеты.
Но несколько напряженных дней ничего не меняли в общем образе жизни.
Распечатки, чертежи и «синьки» занимали свое место в архивах.
И снова наступали месяцы сонного существования – цветущих кактусов, журналов «Ригас модес» и рейтингов, соперничающих с ФИДЕ.
Читатель может посетовать, что вместо обещанного ада я живописую родительский рай.
Это приходится делать по необходимости.
Без экскурса в общую историю не будет понятным все дальнейшее.
Я хочу подчеркнуть, что рос в очень приличной семье.
Выше я отметил, что мы не владели дачей.
Сказанное требует уточнения.
Понятие «дачи» применимо лишь к центральной России – особенно к Москве и Ленинграду.
Поволжье заселено народами, которые еще в прошлом веке оставались полудикарями: испражняться бегали за кусты, а мылись не каждый месяц.
Они до сих пор не заняты ничем конструктивным, только пишут стишки на своих тарабарских языках да пляшут в национальных костюмах.
Впрочем, эти нетолерантные мысли не относятся к теме. Я просто пытаюсь нарисовать среду своего обитания.
Сейчас наш город перевалил за миллион, тогда имел шестьсот тысяч и считался одним из крупных в СССР.
Однако истинных горожан тут набирался мизерный процент.
Аристократы и интеллигенция сгинули во время катаклизмов, основную массу составляли пролетарии, плодящиеся с интенсивностью сурикатов.
В наши дни стало еще хуже.
Ни зимой, ни летом по улицам не пройти от собачьих экскрементов.
Полагаю, что в скором времени тут, как в Китае, начнут прилюдно гадить младенцы.
Люди, которые копошатся вокруг и называют себя «русскими», представляют социум урожденных помоечников.
Крестьянин может научиться есть вилкой, но менталитет никуда не девается, передается по наследству.
Когда я, возвращаясь с работы, иду мимо дворовой парковки, констатирую факт с новой силой.
Машины соседей – это мусорные баки на колесах.
На сиденья и на пол там свалено все: от детских игрушек до пустых бутылок – не говоря о разнообразных предметах одежды, газетах и какой-то дряни, не имеющей названия.
У меня самого машины нет.
Российская дрянь мне даром не нужна, а купить что-то приличное – немецкое или хотя бы японистое – нет возможности.
В одном из своих романов Ремарк едко замечал, что истинному немецкому патриоту чужда гигиена.
Россияне превзошли жителей гитлеровской Германии.
Мой спальный микрорайон – помойка, украшенная клумбами из старых покрышек и из них же вырезанными лебедями.
Да и вся нынешняя Россия представляет собой сплошную мусорную свалку площадью семнадцать миллионов квадратных километров.
Но я отвлекся в излишних подробностях, пора возвращаться к теме.
Дач в регионе никогда не существовало; повсеместны лишь сады, то есть огороды с грядками, предназначенные не для отдыха, а для каторжного труда.
Мои родители участка не заводили; приоритеты садово-огородной рвани были им чужды.
Слово «рвань» применительно к согражданам я даже мысленно использую с наслаждением.
Я потомственный горожанин, современный аристократ.
У меня вызывают презрение люди, которые салату с креветками и каперсами предпочитают тазик пельменей или ведро мантов.
В России подобных абсолютное большинство.
Жить с таким мировоззрением чем дальше, тем труднее.
Но жить вообще нелегко.
2
Я с детства ощущал себя отстраненным от общей массы сверстников.
Друзей в общепринятом понимании я не имел.
Я не пробовал курить или выпивать, не интересовался «пластами» – как именовали тогда заграничные грампластинки.
Я был чужд тупых занятий вроде рыбалки или спорта, а увлекался техникой.
Мне выписывали журнал «Юный техник» с приложением «Для умелых рук» – огромным, аккуратно сложенным листом в простой обложке.
Вообще Советский Союз был империей Самоделкиных.
В огромной стране не существовало промышленности, специализированной на потребительских интересах.
Радиодетали для гражданских изделий брали из партий, отклоненных военной госприемкой.
У советских людей не имелось вдосталь стиральных машин, пылесосов, миксеров.
Даже черно-белые телевизоры, собранные на бракованных микросхемах, были в дефиците.
Луну закидывали луноходами с колесами из чистой платины, но лишь у одной семьи из десяти – если не из ста! – имелся хромированный сервировочный столик на резиновом ходу.
В то время, как мир двигался по ступенькам прогресса, СССР копошился в пещере натурального хозяйства.
Здесь царила идеология «Сделай сам».
Ее насаждали средства массовой информации, включая журнал «Наука и жизнь», где самодельничество имело разброс по категориям.
На отдельной странице предлагались минипатенты типа рыбочистки из крышки от лимонада или вешалки из пустых бутылок.
По пол-номера отводилось мертворожденным проектам вроде озвучивания восьмимиллиметровых любительских фильмов при помощи магнитофона и «синхронизатора», напоминающего корабельную мину.
При том тогда подобное казалось нормальным.
Я тоже занимался самодельничеством, однажды даже собрал примитивный детекторный приемник на одном диоде.
Позже к чисто пионерскому «ЮТ» добавился серьезный «Моделист-конструктор».
Правда, настоящим моделистом я не стал.
В нашем городе было невозможно купить бальсового дерева или лакировочных смесей; даже двухкомпонентные клеи находились не всегда.
Нужные материалы имелись только в официальных кружках при городском дворце и районных домах пионеров.
Но мама в кружки не пускала, утверждая, что там неподходящий контингент, а руководители – пьяницы.
Я нашел упрощенный выход: клеил сборные модели самолетов и кораблей.
Последних имелось всего два: броненосец «Потемкин» и крейсер «Аврора» – оба из серого полистирола, напоминающего сталь.
Намерений сделаться моряком не возникало, но детализация вводила в мечтательное состояние.
Воздушная техника стала моей страстью; я собирался идти по стопам родителей, нацеливался на Авиационный институт, причем мечтал стать не кем-нибудь, а сразу авиаконструктором.
В нашей квартире крыши всех шкафов занимали мои самолеты и вертолеты.
Не доверяя маме хрупкие изделия, я даже сам регулярно вытирал с них пыль.
Отечественные модели представляли собой упрощенные одноцветные болванки, их я собирал для общего впечатления.
Иным делом были самолеты производства ГДР.
Там фюзеляж и плоскости оставались белыми, детали шасси – серебристыми.
Везде вклеивались прозрачные иллюминаторы, остекление кабин и блистеры, вращались и колеса и винты.
Огромный «Ту-114» имел даже действующие рули и элероны.
У нас немецкие модели никогда не появлялись, продавались только в Москве.
Папа, деловой человек, постоянно организовывал себе командировки, всякий раз привозил мне что-то новое.
До сих пор самым светлым воспоминанием той стороны детства, которую стоит считать счастливой, остались плоские длинные коробки с косым синим углом – символом неба.