Невеста моего сына

Я вскинула голову и сложила руки на груди.

– У меня в запасе куда больше времени, чем у вас, так ведь? – прервала его я. – И я могу поехать туда и через десять, и через двадцать лет! А вы же у нас прямо без пяти минут пенсионер, Николай Евгеньевич!

– Не забывайтесь, Александра!

Когда это он оказался так близко? Вроде стоял на шаг дальше? А теперь снова нависает надо мной властной мрачной тучей, которой моментально хочется подчиниться. Особенно когда загорелая обнаженная шея так и притягивает взгляд.

Я попятилась к колонне, он – следом. На лице маска, желваки играют под бронзовой кожей, в сапфировых глазах – шторм.

– Или вы ради Адама меня отговариваете?

Вот уж кто точно был против моей поездки и наговорил мне с три короба о том, что так с парнями не поступают и так далее.

Я знала, отчасти он прав. Если бы я относилась к нашим отношения серьезно, то рассказала бы первым, а не последним.

Мраморная колонна, в которую я вжалась, обожгла спину холодом. Даже загнав меня в тупик, Одинцов и не думал останавливаться. Он сократил дистанцию до минимума, и мне пришлось запрокинуть голову, чтобы продолжать смело глядеть в его глаза, чтобы не думал, что я боюсь!

Даже если я не знаю, кого боюсь рядом с ним больше – себя или его.

– Нет, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – С моим сыном разбирайтесь сами.

– Считайте, что разобралась, – кивнула я. – После сегодняшней сцены в ресторане видеть его больше не хочу! И очень рада, что все-таки должна уехать из Москвы! А еще сильнее рада тому, что у меня теперь есть шанс увидеть возвращение львов в Руанду собственными глазами! Я никогда от него не откажусь по доброй воле. Нет ничего необычного в том, чтобы наблюдать за львами на сафари в каком-нибудь заповеднике, где они живут годами в сформированном прайде! И вы это тоже знаете! Поэтому я совсем не понимаю, почему я не могу поехать? Почему вы так сильно не хотите меня…

Одинцов на миг прикрыл глаза, а я прошептала, вспыхнув до корней волос:

– …видеть!

– Хочу.

Он произнес это так тихо, а с соседней ветки как раз сорвался и умчался состав, обдавая мое и без того пылающее лицо горячим воздухом, что я решила, что слова Одинцова мне просто померещились.

Но он сократил расстояние между нами, вжимаясь в мое бедро неоспоримым доказательством собственного желания.

Мое дыхание сбилось. С головой накрыла потребность гарантировано убедиться, что горячее твердое желание вдоль его бедра именно то, чем кажется. Коснуться, провести по всей длине, изучая подушечками пальцев очертания. Увидеть, как лед в его глазах уступает место шторму.

Зрачки Одинцова расширились, когда я вжалась с тихим стоном в него всем телом.

Потемневший взгляд снова остановился на моем приоткрытом рте. Я дышала часто и поверхностно, всеми силами сопротивляясь магии сапфирового шторма. Твердой линии напряженного подбородка. Тому, что творила на станции метро, хотя со стороны все происходящее выглядело довольно невинно – просто тесные объятия.

Я вздрогнула, когда он внезапно коснулся моих волос и вытащил из прически заколку. Волосы рассыпались по плечам, но он моментально собрал в их в кулак, еще сильнее запрокидывая мою голову.

– Очень хочу, – произнес он низким голосом.

На этот раз уже громче. И теперь всеми обостренными чувствами я знала – мне не показалось.

Его хватка на моих волосах стала чувствительней, когда он нагнулся еще ниже к моему лицу. Я прикрыла глаза, уверенная, что сейчас он меня поцелует.

Но вместо этого услышала:

– Очень проникновенная речь о твоей любви к работе. Как твой начальник, я очень впечатлен. Чувствуешь, как сильно? Так что черт с тобой, можешь ехать, раз тебя так сильно волнуют львы. Но с одним условием, Саша. Никогда не оставайся наедине со мной, не нагибайся и, черт возьми, сделай так, чтобы на тебе всегда было достаточно одежды. Я не тот, кого ты можешь дразнить без всяких последствий. А если нарушишь условия, то вылетишь из экспедиции, как пробка. Ясно? – Он еще крепче сжал волосы, запрокидывая мою голову еще сильнее.

– Это три, – выдохнула я.

– Что? – моргнул Одинцов.

– Ты сказал, что я могу поехать с одним условием, а вместо этого назвал целых три!

– И не переходи со мной на «ты»!

– Уже четыре!

– Ты невыносима!

– А ты не умеешь считать! – выкрикнула я.

И в тот же миг он поцеловал меня.

Ее волосы слегка волнистые, блестящие, а еще скользят между пальцем, как самый настоящий шелк. С наслаждением наматываю их на кулак, может быть, чересчур сильно, но сейчас она довела меня. И я намерен сделать так, чтобы она наконец-то заткнулась.

Несносная девчонка запрокидывает голову. Продолжает дразнить приоткрытыми розовыми губами. Выглядит она довольной, все-таки добилась того, чтобы я опять прикоснулся к ней.

Снова.

А я так старался держаться как можно дальше от нее. И не хотел касаться снова, но ничего не вышло. Стоило ей убежать из ресторана, и я сорвался. Устремился совсем не за сыном, который ушел в другую сторону. Мириться со своей девушкой Адам явно не собирался.

Бросив Алене, чтобы ждала меня в ресторане, я кинулся на выход. Пусть думает, что я за сыном. Но совсем не с ним меня как будто соединяет невидимый канат, который тянет меня, как упрямого осла следом. За ней. Куда она – туда я.

И вот я здесь, в метро, куда не спускался уже лет пять, как чертов бедный студент, выслушиваю от нее какой-то бред про возраст и пенсионеров. Надеялся, что еще смогу уговорить от поездки, но стоило ей заговорить о львах, и это уничтожило мою решимость.

Одной из немногих женщин моей жизни, с которой я до хрипоты обсуждал поведение больших кошек, была Зина. Но с ней я никогда не хотел сделать и десятой доли того, что хочу рядом с белобрысой Александрой. Почему так?

Только поцелуем я могу наконец-то заткнуть ей рот, потому что ее дерзость затмевает разум так же, как сладкий дым самокруток, которые курят пигмеи.

Когда я веду языком по приоткрытым для меня губам, остальной мир меркнет. Перестает иметь хоть какое-то значение, и все мои чувства сосредотачиваются на женщине, которую я держу в своих руках. Сколько времени я пытался убедить себя, что в свои девятнадцать она еще ребенок? Скорее я сам бы состарился, чем убедил себя в этом.

Тщетно.

Ее поцелуй отвечает за нее, она – женщина. Желанная, отзывчивая, невыносимая, хрупкая.

От удивления она ахает прямо мне в губы. Замирает, оставляя меня гадать, неужели так и не ответит? Каменеет под моими руками, пока я языком очерчиваю ее губы. Я уже готов отступить, позорно капитулировать ни с чем, как вдруг она отвечает на поцелуй.

Чувствую, как вытягивается под моими руками и с таким неожиданным напором переплетает наши с ней языки, что сердце чуть не выпрыгивает из груди.

Ее руки ложатся мне на плечи, а ногти царапают чувствительную кожу на затылке, ероша волосы.

– Хватит…

Моргаю.

Чужой женский голос разрушает иллюзию. Возвращает меня на землю. В кровать, где передо мной распласталась совсем другая обнаженная женщина, в которую я врезаюсь бедрами.

Твою мать.

Темные, рассыпавшиеся по простыням волосы слишком непохожи на платиновый шелк с ароматом персика, прикосновение к которым до сих пор помнят мои руки.

– Я больше не могу, – стонет Алена. – Хватит! Три оргазма мне было более чем достаточно за ночь.

Отпускаю ее бедра, в которые впился пальцами до синяков. Она падает на кровать и стонет, подтягивая колени к груди.

– Каждый день по два раза! Николай, я не могу так, – ворчит она. – Почему у тебя так стоит? Это ненормально!

– Спи, – грубо обрываю ее.

Поднимаюсь с кровати, но опять слышу:

– Серьезно! Это ненормально! Чтобы в твоем возрасте у мужика так стояло! Я ходить больше не могу, а тебе хоть бы хны…

– В каком возрасте? – рявкаю громче.

Еще одна хочет записать меня в старики.