Страница 17 из 62
— Тогда, поскольку мы, кажется, многое прояснили, давай закажем еду в номер. Что ты хочешь?
Я не уверена, что хочу что-либо в принципе. Но выбираю роллы и спустя некоторое время повторяю с ними одни и те же действия, несмотря на отсутствие должного аппетита. У Андерсона же с этим нет никаких проблем. Разрезая мраморную говядину на кусочки, нож так периодически и задевает тарелку. Этот звук сводит меня с ума. Нещадно проходится по нервам, раздражая их. Я не вегетарианка, но избегаю смотреть на мясо по соседству с рисом. Или просто не могу сейчас видеть самого Райана Андерсона, сидящего напротив меня за деревянным столом в гостиной. Но гнетущая тишина не совсем внятного происхождения подходит к концу посреди очередного раза, когда я окунаю ролл в соус прежде, чем достаю обратно.
— Я не подпускаю женщин настолько близко.
— Очень даже подпускаешь. Иначе у тебя бы не было детей, — отвечаю я, бесспорно понимая, о чём идёт речь. Она точно не касается того, чтобы позволять кому-то влезать в душу и копаться в ней. Только не с этим мужчиной. Для него опять-таки всё упирается в секс.
Желание есть исчезает окончательно. Я откладываю палочки на салфетку, чтобы не пачкать стол. И примерно представляю, как наверняка выглядят мои действия со стороны. Глупо и нелепо. Это, вероятно, то, что думает про них Райан Андерсон. Зачем поддерживать чистоту и вести себя культурно, когда за такие деньги после твоего отъезда весь номер всё равно приведут в порядок, не пропустив ни единого пятнышка где бы то ни было?
— Они и являются одной из причин, по которой я не выключаю телефон или звук на нём даже ночью. Но это было давно, Моника. И это другое.
— Да, другое… — я чуть не говорю, что, конечно же, всё иначе, когда, по крайней мере, первым ребёнком ты уж точно обзаводишься по банальному залёту, а потом, возможно, и женишься лишь из-за него. Но мне хватает времени прикусить себе язык в переносном смысле. Хотя я и знаю, что Грейс ничего не грозит. Даже в том случае, если бы я проболталась, у Райана Андерсона всё равно бы не получилось заткнуть рот родной сестре. Как бы он объяснил, откуда ему известно о том, что она слишком словоохотлива? Правильно, никак. Досталось бы только мне, и всё. За неосмотрительность или попросту глупость.
— Хорошо, я перефразирую. С тех пор я больше никого не впускаю так. Ты посмотришь на меня или нет? Я пока ещё прошу. Но ты же знаешь, что я могу и по-другому, Моника.
— Хочешь, чтобы я сначала проверилась? Предоставила тебе доказательства, что здорова и ничем тебя не заражу? Если проблема в этом, то я займусь всем сразу же, как только вернёмся в Нью-Йорк.
— Думаешь, я считаю, что раньше ты трахалась, с кем попало, и теперь можешь быть больна?
— Иначе я просто не знаю, зачем тебе так мучительно долго думать над моей просьбой.
— Да ты вообще ничего не знаешь, — сдёрнув салфетку со своих колен, он швыряет её на стол. И смотрит так, будто я хочу его уничтожить, а ему нужно любой ценой меня опередить. Не допустить, чтобы я сделала с ним что-то подобное. Вот же ерунда. Я ведь никто. Он не может бояться просто очередную женщину.
— А кто в этом виноват?
— Это может занять до хрена времени. Возможно, даже не один месяц, — и вот так после полного игнорирования моего вопроса я всё резко и быстро понимаю. Как будто кто-то прочистил мне затуманенные вожделением мозги и вернул способность ясно мыслить.
— Всё, можешь не продолжать. Ты не только не подпускаешь к себе, но ещё и твоё время слишком дорого стоит, чтобы отдавать его кому-то в таком количестве, когда это, возможно, будет совершенно впустую. Не говоря уже о том, что скоро ты наверняка всё-таки насытишься и захочешь оставить это позади. Забудь. Я всё равно не особо и надеялась.
— Куда ты, чёрт возьми, направляешься?
— Найти себе другой номер. А вообще не твоё дело.
Я выхожу из люкса, но вопреки своим словам иду вовсе не на ресепшен, а спускаюсь на улицу, к бассейну. Около него совершенно пустынно и тихо. Разумеется, за исключением шума волн, обрушивающихся на берег. Отсюда тоже можно видеть океан. Конечно, не так хорошо, как с балкона верхнего этажа, но воздух везде одинаков.
Вскоре заходит солнце, и повсюду включаются напольные светильники. Несколько ламп начинают свою работу и в сотворённом человеческими руками водоёме. Визуально их сияние постоянно колеблется из-за системы фильтрации воды, перемещающей её во избежание застаивания. По крайней мере, я думаю, что и тут она тоже непременно должна быть. Спустя некоторое время я ложусь на бок в занятом шезлонге и укрываюсь захваченным полотенцем. Становится немного прохладно и зябко. Но не из-за понижения температуры, хотя и это имеет место быть, а из-за мыслей о мерзавце. Даже не будучи непосредственно рядом со мной, он заставляет меня чувствовать себя жалкой, замёрзшей и особенно несчастной. Я могла контролировать своё сокровенное желание, не думая о нём постоянно и круглосуточно, но, доверившись и открывшись тому, кто, возможно, так никогда и не поймёт, чего мне это стоило, создала ситуацию, при которой уже почти представляла себя беременной. Воображала, как убеждаюсь в зарождении жизни внутри меня. Говорю своему агенту, что ухожу из профессии на как минимум год. Замечаю рост живота, а потом и чувствую первые шевеления и толчки. Обустраиваю детскую и, может быть, узнаю пол. Или решаю сохранить это втайне даже от самой себя и люблю этого ребёнка просто потому, что он есть. Таким, каким его задумал Бог или судьба. Но она жестока. Ведь порой отбирает что-то, даже не успев это действительно дать. Но частично я виновата сама. Не стоило верить мужчине, в некотором смысле прожигающем свою жизнь в погоне за плотским удовольствием.
— Чего тебе? — я безошибочно чувствую появление Андерсона. Осознаю его присутствие ещё до того, как он садится на шезлонг около моих полусогнутых ног и дотрагивается до моего правого плеча. Горячая кожа поверх холодной. Полотенце позволило укрыться лишь по грудь, да и то не совсем. Оно оказалось слишком коротким и узким. За такие деньги и при пятизвёздочном уровне сервиса этот отель мог бы выбрать размер и побольше.
— Пожалуйста, Моника, давай вернёмся в номер. Я закажу тебе торт и горячий чай. Так ты вся совсем продрогнешь.
— Будто тебя это хоть сколько-то беспокоит. Снова хочешь показать мне, что ты всё равно что денежный мешок, и так или иначе меня задобрить?
— Прежде, чем опять начать говорить про то, что я по-прежнему считаю возможным купить твоё расположение, посмотри сначала на себя. Разве со своим желанием использовать ты сильно отличаешься?
— Да мне всё уже ясно. Считай нас одинаковыми сколько твоей душе угодно. Хотя о чём это я? У тебя же её нет, — я ещё сильнее сгибаю ноги, чтобы не чувствовать ими Райана Андерсона, но моё эмоциональное спасение от него, пожалуй, уже утрачено. Он придвигается ближе, словно и не слышал того, что я сказала и как о нём отозвалась. И говорит то, из-за чего я зажмуриваю глаза, будто это способно заткнуть мне уши.
— Я люблю своих детей, какими бы ни были твои мысли на этот счёт, и мои… мои сыновья знают, что у них, несмотря ни на что, всегда будет их отец, который любит их безоговорочно и сделает для них всё в пределах разумного, а ты фактически просишь меня заранее отказаться от собственного ребёнка. Ты не задумывалась о том, что, может быть, я не могу этого сделать? Оставить его, даже не узнав о его существовании?
Я чуть переворачиваюсь на спину, чтобы увидеть хотя бы профиль Райана Андерсона. У меня нет ни малейшего ощущения, что он смотрит прямо на меня или, по крайней мере, близок к этому. И поэтому его глаза, тут же находящие мой взгляд, фактически захлопывают ловушку вокруг моего тела.
— Я не уверена, что понимаю тебя или то, что ты хочешь всем этим сказать, — всё-таки выдавливаю из себя я. Направленный на меня взор словно смягчается, возможно, проникшись тем, как тихо и сипло звучит мой голос. Это всё будто не я. Я никогда не ощущала себя настолько уязвимой и зависящей не от кого-то, но от решения этого человека уж точно.