Пораженные безликостью

В свете Ночного Светила возник Пуватон в кожаных доспехах, шлеме с треугольным, из белого металла знаком бракута.

Сильно прихрамывая, направился к Айдуке, явно обращая ее внимание на свою хромоту. Все это было довольно странно.

Пять дней перед этим Пуватон вертелся около нее, как молодой пес, без всякой хромоты. И вдруг. Бракут подошел и поклонился, а в голосе сквозь искусственное уныние прорывались пренебрежительные нотки:

– Правительница, к моему великому сожалению, я не смогу сопровождать тебя к границе земель. Старая рана внезапно ударила в бедро. Мне будет тяжело сидеть на лошади, тем более идти. Мне надо отлежаться.

Наклонив голову, Айдука напряглась, чтобы сдержаться и не выплеснуть раньше времени взрыв ярости, накатившей на нее от внезапного удушья. Подтверждались слова Буна. Конечно, она могла бы прямо сейчас отдать приказ воинам выпустить кишки Пуватону. Но это было бы неразумно. Нельзя подчиняться власти эмоций, когда мозг лихорадочно ищет выход из положения. Ярость медленно сменилась разочарованием и тоскливостью. Перед нею стоял изменник, готовый сожрать ее с потрохами. Из-под ног уплывала земля. Казалось, зачем дальше сопротивляться, когда самые доверенные жалят безжалостно и с упоением. Однако маги утверждают, что никто из даконцев сам не выбирает свой путь и никто сам не завершает его. Дух Судьбы еще держит под прочным запором ее дверь в черное пространство. А потому не Инуфрону и тем более не Пуватону с Лурифом заносить над нею лезвие меча. Стало быть, сейчас ее хитрость должна разрушить замыслы врагов.

В это время из конюшни вывели несколько лошадей, впереди шла красавица Вандупалима. Даже при тусклом свете Ночного Светила она выделялась своей особой статью. А из-за угла твердола серой массой выступили наемники Пуватона с Юйком во главе. Юйк в темноте ночи ничем не выдавался из общей толпы, разве только тем, что шел впереди всех. Между тем, если приблизиться, а тем более сбросить ночной покров, четко обнаружится, что он безлик, как все даконцы, наемники же были с лицами, ибо наемники не были даконцами. Пришлые отовсюду, в Даконии наемники назывались габирами, хотя габиры – это небольшая группа населения за пределами Даконии. Но так уж повелось, потому что габиры когда-то первыми стали добровольно за оплату наниматься в войско даконцев. Наемники к такому прозвищу привыкли, несмотря на то что многие были фентами, сиклами, бирбрами и из других разных племен, но откликались на расхожую кличку. Пуватон показал правительнице на Юйка и голос его зачастил:

– Я отправлю с тобой Юйка. Это преданный воин, я верю ему. С ним пойдут двадцать наемников.

Еще раз подтверждались слова клажа Буна. Айдуке снова сделалось грустно, сердце будто опустилось в живот и затихло.

Жалко стало себя, так, бывало, в далеком детстве, когда ее обижали. Но ведь обиды проходят, перед Духом смерти они смешны. Обязанность правителя – выкорчевать из себя жалость, подчинить себя разуму. Управлять должен мозг, сухо и жестко. Айдука помолчала, наполнила грудь воздухом, ощущая, как сердце возвращается на свое место и становится налитым и тяжелым. От его ударов дрогнула грудная клетка. Правительница вскинула голову, выпрямила тело, и на Пуватона надавил ее твердый голос:

– Юйк не бракут, Пуватон, и никогда им не станет! Я не меняю своего решения! И почему всего двадцать наемников?

Я хочу, чтобы ты провожал меня до границы земель во главе всех твоих воинов! На рану недостойно жаловаться и выпячивать ее, как болячку. Даконцы гордятся ранами, это знаки их доблести. Здесь нет воинов с царапинами, здесь у каждого есть чем гордиться. Сейчас трудно встретить даконцев без шрамов. С детства нас приучают преодолевать боль, вспомни об этом и забудь про отлежку! – и отвернулась.

Не ожидая такого поворота дела, Пуватон стоял как оплеванный и полностью обезоруженный. Весь его расчет был на прежнюю добрую Айдуку, перед какой достаточно было поплакаться, чтобы она уступила. И вдруг как обухом по голове. Он и представить не мог подобную неудачу. Мгновенно стало ясно:

не уступит. Перед другой Айдукой он стоял. Не той, которую знал прежде. И за пять дней не смог раскусить. Тупица безмозглый. Так опростоволосился. Внутри все клокотало от того, что вынужден подчиниться той, чье время стремительно катилось под гору. Теперь придется ломать задуманное. Пуватон напряг мускулы, поклонился и попятился от правительницы. Ей подвели лошадь, она ласково потрепала Вандупалиму по холке, погладила там, где была скрытая магией морда, привычным жестом проверила прочность крепления плетеного седла. Больше не обернулась к Пуватону. Но строгий голос еще более категорично потребовал:

– В путь, Пуватон, твое место впереди!

Свита взобралась на лошадей. Пуватон, забыв о хромоте, шагнул к своему коню. Вскарабкался на него и направил к темным воротам. Айдука медлила, поглаживая Вандупалиму по крупу. Свита ждала. Факелы по углам по-прежнему тускло чадили. Воины охранения замерли на местах, чтобы не отвлекать на себя внимание правительницы. Духи подземелий твердола также никого не тревожили, понимали озабоченность правительницы и не вторгались в ее мысли. Эти мысли сейчас искали единственный правильный выход из положения. Наконец Айдука связала в узел все свои мысли и окликнула Чигибона.

Первый бурхас Даконии живо спрыгнул с лошади и предстал перед правительницей. На его кожаном шлеме тускло обозначился небольшой металлический тетраэдр, знак Первого военачальника. Следом Айдука позвала Лугатика и кангана Лурифа. Лугатику было непривычно отвешивать поклоны, и он просто сделал глубокий кивок головой. Луриф сполз с коня и с показным усердием заюлил перед Айдукой, склоняясь ниже необходимого. Правительница выдержала паузу, как полагалось перед тем, как объявлялось важное сообщение, и голос ее прозвенел в ночном безветрии молодо и отрывисто:

– Вручаю символ высшей власти в руки человеку! Доверяю ему быть третьим Спасателем символа во время пути в крептол Валахи! Никто не знает, какой будет дорога и что нас ждет впереди. Передай, Луриф, символ под охрану Спасателя Лугатика.

У кангана от неожиданности подогнулись колени, будто Айдука огрела рукояткой меча по голове. Он покачнулся, широко расставил руки, цепляясь пальцами за воздух. Безмолвно оторопел на время, думая, что ослышался. Под шлемом и на шее выступил пот. Однако переспрашивать правительницу было не принято: каждый вельможа обязан был не только слышать ее голос или шепот, но даже улавливать ее мысли. Тем более канган, его обязанностью было опережать ее желания на несколько шагов. Сейчас он должен был безропотно подчиниться. Между тем внезапное осознание, что исполнение их заговора с Пуватоном трещит, как дрова в пламени костра, в каком сгореть могут не только намерения заговорщиков, но и они сами, подтолкнуло Лурифа нарушить придворный протокол. Голос кангана булькнул, как большой воздушный пузырь, вырвавшийся из огромного чана с водой:

– Но, правительница, – бульканье учащенно продолжилось. – Как же так? Время ли сейчас? Разве требуется этому маленькому посмешищу что-то спасать, когда символ в руках надежных хранителей под моим неусыпным надзором? – в этот миг Луриф ненавидел Лугатика больше, чем боялся чудовища Гро.

Удивился указанию Айдуки и Чигибон. Как правило, Айдука всегда заранее принимала решения, и никогда в последний момент. Внезапное изменение ее обычного поведения поставило Первого бурхаса в затруднительное положение. Но он не подал вида. Лишь отметил про себя, что появление в Даконии Предсказанного изменило правительницу. Руки Чигибона скользили по коже доспехов, он навострил уши. Лугатик растерянно вытаращился, его голос вряд ли что-то мог изменить, но он выпорхнул изо рта Володьки:

– Может, не надо менять коней на переправе? – спросил и тут же осознал, что нельзя правительнице советовать после того, как решение оглашено.

Она не ответила Лугатику. Но Карюха с упреком ткнула его в бок. Луриф, помня, как Айдука жестко прижала хвост Пуватону, опустил плечи и нехотя потащился к хранителям. Володьке ничего не оставалось, как последовать за канганом. Они скрылись в темноте. Голос правительницы медленно, повелительно подтолкнул безмолвствующего Чигибона: