Молодая Ольга

Дело было в канун большого народного празднества - Ивана Купала. Сумерки полностью окутали окрестности, а прохладный вечер постепенно переходил в тёплую летнюю ночь. За окном уже было темно, и только звёзды и луна на безоблачном небе освещали слободу. Вдалеке ухала сова, в саду у терема заливался соловей, а в лесу неподалёку на луну выл одинокий волк, коих в окрестностях водилось немного. А так - стояла тишина. Безветренная ночь, устроенная для шептания у перин да чародейства.

Подойдя к материнской горнице, Ольга заметила тонкую полоску света, лившуюся из-за приоткрытой двери, а из светлицы долетали чьи-то приглушенные голоса. Тихо ступая, царевна остановилась около входа и, едва дыша, заглянула внутрь.

Царь Иван сидел на ложе своей жены спиной к двери, и смотрел куда-то перед собой. Царица Мария же стояла у свечи на столике у кровати, и неотрывно глядела в дрожащее пламя, скрестив руки на груди. Чёрные волосы рассыпались по худым плечам, и оттого кожа матушки казалась ещё бледнее.

— … О дочке подумай, Иван, — шепнула мать. — Она важнее дел государевых…

— Знаю, Марья, знаю… — устало ответил отец. Мария покачала головой, и приложила кончики тонких пальцев к губам.

— Налилась уже Оленька, как яблочко. Кровь в ней так и бьёт, так и шумит…

— Сказал же: будет ей жених, — развёл руками отец. — Аглицкой королевы то ли брат, то ли племянник едет… принц, словом, Ольке нашей будет.

— Он год уж едет, — фыркнула мать. — Ты смотри, кабы она прынца себе у нас не нашла… Я же в глаза-то ей смотрю, Иван. Вижу, как сердце бьётся.

— Сердце басурманское у неё… — Ольге показалось, что отец издал смешок. — А что до наших принцев… — царь отмахнулся. — Не найдёт из местных никого. Не ровня они ей. Олька это знает.

— То-то же ты её с Басмановым пустил, — произнесла мать с лёгкой насмешкой. Царь тут вздрогнул и застыл, подняв голову на жену. — Думал, не видела я? Как Федька твой на Олю глядел…

— Эт, не начинай, женщина… — отмахнулся царь. — Ничего ей Федька не сделает. Знает рамки дозволенного, да Ольку не чает.

— Дай бог… — царица отвернулась к окну. — Уберечь я хочу её, Иван. Васю… да Евдошу мы уже потеряли. А если с Оленькой, или Анюткой что-то случится, не жить мне…

— Бог с тобой, Марья! — воскликнул царь. — Сам же я клялся обеим счастье устроить. Так и сделаю. Сберегу её… А ты гони злые мысли прочь.

Ольга отпрянула от двери, скрываясь в темноте. Слегка сведя брови, девушка развернулась и направилась обратно в свои покои. По пути она не прекращала то вертеть колечко на указательном пальце, то подёргивать концы распущенных волос. Отчего-то было дурно и неспокойно. Наверное, после слов матери и отца. Снова ненароком напомнили о том царевиче аглицком, пропади он пропадом… Хотя сами же говорят, что счастье ей устроить хотят. Ха! И в чём-же оно будет, счастье то - в королевиче заморском? Ересь и только.

А может сказать батюшке, чтобы за нелюба попросту не выдавал? Да нет, тоже глупость… обещана она ведь этому Генри Грею, ничего уж не поделаешь. Ещё, не дай бог, в свои края увезёт, от земли родной отлучит.

Царевна тяжело вздохнула. Нет, не хотелось ей всего этого. Ни Генри Грея, ни брака насильного, ни тяготы жизни с нелюбом. Наоборот - воли чаяла Ольга, резвого коня да чисто поле. В этом была её отрада, ни в чём другом, и отдаваться на милость отцовского указа не желала. Да, это грех, и неуважение, и невоспитанность… Но уж слишком Ольга свободой дорожила, чтобы отказаться от неё так просто да так глупо.

Мысли о собственной свободе снова вернули её к прошедшей охоте. Эх, а хорошо как было и весело от батюшки убегать, да в парня-сокольничего переодеваться! А потом с Фёдором ехать по полевой дороге одинокими странниками, и у лесного ручья остановится… Мирно от сего воспоминания было. Хорошо, и дивно в одночасье.

А Фёдор действительно вызывал у неё сильные чувства. Словно буря внутри бушевала, как вспомнит о нём. И в то же время спокойно. Такое странное и двоякое ощущение… Ольга прикрыла глаза. В голове снова прокручивался образ Басманова: чёрные кудри выглядели как шёлк… ну право, шёлк! А ещё высок он был, да статен. Красив, словно царевич из сказок.

Но больше всего Ольга помнила его глаза. Они-то у него синие-синие, как сапфиры из материнского перстня. А на свету они цвета васильков полевых, с прожилками более глубоко цвета. Вот только понять она не могла, что же в этих глазах нашла? Ведь постоянно менялось их выражение: то они воли полны, то лукавят, а то смотрят с такой грустью ужасной… и тут же весельем и забавой светятся. И не могла царевна понять, что именно она видит там? Никак не разобрать ей эти глаза.

Вскоре царевна вернулась в свою светлицу, где уже собрались дочери государственных мужей, гостивших на слободе: Настасья Вяземская, Ульяна Романова, Марья Скуратова да Ирина Годунова. Ветер шуршал за окнами, и только редкие опричники не спали в это время, карауля по слободе. Девушки тоже не спали: собравшись у царевны в царском тереме, они готовились к самой захватывающей части этой ночи: к гаданиям.

Однако, когда Ольга закрыла за собой дверь, она почувствовала странный холод исходивший из угла светлицы. Обернувшись, царевна пригляделась: в углу, прямо под иконами, сидела какая-то старуха. Грузная, со свалявшимися волосами, что напоминали паутину, при свете свечей необычно блестели её глаза, как два алмаза. Ольга нахмурилась, и строго посмотрела на подруг.

— Я не думала, что мы кого-то пригласим.

— Это всё Машкина идея, — указала на рыжеволосую Скуратову Ирина, самая младшая из девушек. — Она привела гадалку…

— А вам что, неинтересно? — фыркнула Марья.

— Самим ворожить же скучно, сами сказали, — поддакнула Скуратовой Настасья.

— Но если нечисто это дело? — боязно спросила Ульяна. — Вдруг беду навлечём…

— Оставьте се… — тихий с хрипотцой голос старухи заглушил всех в светлице. Девушки мигом выпрямились, испуганно глядя на старицу. А та, натужно кряхтя, села ровнее и вытащила из-за пазухи нож, а затем поставила перед собой толстую восковую свечу. Пламя от неё горело ясно, но отчего-то холодом веяло. Тени заплясали по стенам светлицы. Ольга переглянулась с подругами и сглотнула.

— Марья привела тебя сюда, — начала царевна, сделав шаг вперёд. — А кто я, знаешь?

— Ведаю, — ответила старуха, и пристально взглянула на девушек. — Всё о вас ведаю… но токмо на три вопроса отвечу.

— Оленька, иди-ка ты первая… — прошептала Ирина. Пожав плечами, Ольга села напротив старухи и та, со странной скоростью для своего возраста, схватила царевну за перст. Быстро полоснув по нему ножом, перевернула Ольгину руку: капля крови упала в огонь. Тот зашипел, повысился. А старица, поглядев в пламя, перевела взгляд на царевну. Девушка глубоко вздохнула.

— Я… что меня ждёт? — дрогнувшим голосом спросила царевна.

— Вижу, дитя… три огня ты должна зажечь - за жизнь, за любовь, за смерть…

— А… что ещё ты видишь? — Ольга сжала дрожащие пальцы в кулак. Старуха усмехнулась.

— Трёх коней, что должна ты оседлать - для любви, для власти, для страха.

— А предательство видишь? — вопрос вырвался непроизвольно, и царевна хотела было прикрыть рот рукой, но старица снова повела кривым плечом.

— О да… три измены ты должна испытать - одну из-за золота, одну из-за любви, одну из-за крови.

Едва старуха закончила, Ольга отпрянула от неё. Порезанный палец пульсировал болью. А пламя свечи всё горело высоко, и странные тени всё отчетливее виднелись на стенах. Тяжело дыша, царевна опустилась на лавку, приложив руку к груди. Сердце билось быстро, неспокойно, словно желало выпрыгнуть из груди. Девушка покачала головой, пока Марья с готовностью села возле гадалки и выставила руку вперёд. Усмехнувшись, старуха взяла кровь и у Скуратовой. Девушка нетерпеливо поёрзала на месте.

— Я выйду замуж за князя?

— Нет, — ответила старуха. — Ты станешь женою царя, чьё имя прославится в веках.

— Так значит, царицею буду? — ухмыльнулась Марья. Гадалка вновь покачала головой.