Страница 3 из 8
Даст Бог, справимся!
Справим!
Справимся… и с Виртушей после, уверен.
«Ох, тошнёшеньки!» – выдыхаю мысленно вдруг давно забытое.
К чему б это вдруг вспомнился мне этот бабушкин афоризм из её старой зелёной, некогда потерянной тетрадки?
– Вот тогда и скажи, – оборачиваясь, говорю бодрым уверенным голосом, закончив свой пятиминутный ритуал по обработки одежды, – кто сейчас у нас дома?
– Я и… бабушка, – неожиданно отвечает худенькая незнакомка – девчушка лет двенадцати-тринадцати, не больше, с глубоким пытливым взглядом всматривающаяся меня.
– Ба-буш-ка?.. – удивлённо тяну по слогам, всматриваясь в почему-то кажущиеся мне такими родными, знакомыми глаза абсолютно точно незнакомого подростка.
Как же так?!
Земля – такая совершенная, самодостаточная, цельная, способная преодолеть всё и вся: любые нападки Космоса, Вселенной, а тут вдруг на тебе… какой-то малюсенький микроб переворачивает всё с ног на голову…
«Ох, тошнёшеньки!» – снова неожиданно всплывает у меня в сознании эта незатейливая формула житейской мудрости.
…Стоп!
Так ведь и вправду Земля – цельная и самодостаточная система!
Мы все знаем, что конец рано или поздно наступит в виде прилетевшего вдруг из ниоткуда огромного метеорита, либо нового всемирного потопа из-за глобального потепления, либо вымерзания из-за последствий какого-нибудь термоядерного взрыва. А тут что? На нас свалился простейший одноклеточный вирус, который, кстати, когда-то давно, тысячелетие, кажется, назад, уничтожил целую неведомую нам цивилизацию инков.
За что уничтожил?
Кто знает? Видно, было за что, земля-то – живая, цельная и самодостаточная система.
– Ну-у, со мной здесь должна быть Настя Солнечная, – словно моя Младшенькая, с лёгкой досадой, поджав губы, из стороны в сторону качает она головой.
– С Настей?.. – дивлюсь, не придя ещё в себя.
– Во всяком случае, так мою бабушку Анастасию называла тетрадь, – жмёт плечами девчушка, с опаской глядя в мои мечущиеся от непонимания глаза.
– А-а-а?.. – тяну, лихорадочно ища ответы на все эти новые… неслучайные странности.
Что-то они зачастили ко мне в последнее время, а так бы хотелось вместо них попутешествовать вместе с Феликсом в его поистине не менее непростые, чем ТЕПЕРЬ, времена перестройки-катастройки. Тогда мы были юны и беспечны, несмотря на валящийся за нашим окном в пропасть Мир.
Он, этот Мир, вообще, с завидной регулярностью валится туда, в пропасть, подкидывая человечеству всё новые и новые испытания.
Однажды МЫ не справимся… с ними.
Однажды, но… не ТЕПЕРЬ!
В том нет сомнений.
Мы, Человечество, ни в чём не виноваты перед Ним.
Мы такие, какими Он нас создал.
Но Он имеет право и даже должен время от времени наставлять нас, поправлять, если время на то… пришло.
А оно ТЕПЕРЬ, похоже, пришло!
– А… мама где? – спрашиваю машинально, даже, кажется, немного испуганно, излишне громко в надежде, что жена, услышав наш необычный разговор, выйдет с кухни ко мне навстречу… на помощь.
В конце-то концов, кто знает, может быть, я… просто сошёл с ума и вот теперь вижу всякие странности своим богатым, но виртуальным воображением.
Но… какие ещё могут возникнуть у меня мысли, когда в собственной квартире вместо жены и дочки вдруг появляется весьма юная и совершенно незнакомая мне леди, говорящая весьма странные вещи, называя мою девятнадцатилетнюю дочь своей бабушкой да ещё используя никому не известный её детский сценический псевдоним.
– Мурь-мяу… – вместо жены в коридоре появляется наш огромный рыжий кот Тихон и, внимательно глядя на меня (мол, чего шумишь-то тут?), дружелюбно обхватывает своим пушистым хвостом ногу незнакомки.
Он так всегда делает, когда хочет показать своё расположение и поддержку кому-нибудь из домочадцев, но чтоб этот диковатый и малообщительный «котяра» проявил внимание и нежность в отношении незнакомца, такого ещё не случалось.
– О! Тихон Маркович, – смело треплет она грозное десятикилограммовое животное по мохнатой макушке за ухом. – Здравствуй, дружище! А ты-то как тут оказался?
– Тихон Маркович? – дивлюсь происходящему.
– Ну да! – искренне радуется незнакомка, наглаживая громко урчащего кота. – Так его папа назвал в честь Тапочкина… Тихона Марковича, жившего когда-то у него в детстве.
– Тихона Лавровича, – машинально поправляю, незаметно для себя втягиваясь в разговор с кажущейся уже и знакомой мне девчушкой.
– Тихона Лавровича? – дивится она. – Может быть, может быть, – задумывается. – Так это ж он и есть? – вдруг взрывается смехом, бесстрашно обнимая нашего сурового на вид и нелюдимого гиганта. – И вправду… очень похож. А почему Тапочкина?
– Потому что он очень любит о валяющиеся у нас везде и всюду войлочные тапки точить свои когтищи.
– Ох, тошнёшеньки! – совершенно неожиданно восклицает она. – Вот и наш… тоже любит тапки обнимать.
– Ин-те-рес-но, – тяну по слогам, всматриваясь. – А скажи, пожалуйста, как тебя зовут?
– Марина, – серьёзнеет та, снова на Настин манер потешно поджимая губы и покачивая головой из стороны в сторону, словно взрослая.
– Ну, коне-ечно же… – тяну, с досады хлопнув себя по лбу, неуловимо узнавая в ней кого-то из своих домочадцев, – конечно, Марина… Валеричка.
– Так вы меня знаете?
– Ах, тошнёшеньки! – глупо улыбаюсь, бесцеремонно рассматривая юного пришельца. – Конечно, знаю! Сам же когда-то и… – чуть было не сказал: выдумал её, – … написал те странности.
– Какие ещё странности?
– Не-слу-чай-ные, – тяну по слогам. – А теперь вот никак не могу поверить в эту…
– Во что – в эту? – перебивает в нетерпении.
– В эту… новую… шестую… и, нужно признать, очень необычную странность, – досадую на свою несдержанность впасть ТЕПЕРЬ в очередные свои размышления-философствования.
Но это поистине крайне необычная странность!
Все предыдущие случались словно бы и не со мной вовсе и виделись как бы со стороны, словно в кино, мне лишь оставалось записать их и всё.
А тут что?!..
– Кстати, ты, – увожу разговор в сторону, – уже, кажется, знакома с одной из моих странностей.
– Знакома? – округляются глаза девочки. – С какой?
– Ну, ты ведь сама говорила про тетрадь.
…Мной же некогда увиденная, можно даже сказать, придуманная странность вдруг вживую явилась ко мне, в моё ТЕПЕРЬ не самое спокойное сегодня.
А это очень, очень странно и необычно.
Весь вопрос в том: что бы это… могло значить?
– А-а-а! – радостно подхватывает девчушка. – Вы говорите про зелёную тетрадь бабушки Дуни.
– Про неё самую, – радуюсь вместе с ней. – В «Неслучайных странностях» она называется «потерянной».
– Это правда, – огорчается Марина. – Она действительно потерялась. Она у меня исчезла сразу, как… – вскидывает на меня пытливые глаза.
– Как ты познакомилась со своей пра-пра-прабабушкой, – подсказываю.
– Ага, – дивится.
– Ну и не огорчайся, – смеюсь. – Она ж тебе сама сказала, что хочет успеть написать там свою песню.
– Успела?
– Конечно, – киваю.
– А всё остальное?
– И остальное… тоже, – отвожу глаза, боясь выдать свою маленькую хитрость.
– Хорошо, – успокоенно выдыхает. – Но… откуда вы знаете?
– Знаю, – выдыхаю уклончиво. – Да только лучше ты мне вначале расскажи, как ты-то здесь оказалась?
– Понимаете, – задумывается, – перед тем как я увидела бабушку Дуню, я познакомилась…
– С бабушкой Настей, – перебиваю, снова от досады легонько хлопнув себя по лбу. – Ты ж, прежде чем провалиться на сотню лет в прошлое, вначале попала в наше время через свою ровесницу, твою бабушку-подростка, живущую с тобой в твоём времени, и вот ТЕПЕРЬ…
– Что… теперь? – вскидывает глаза.
– Что, что-о? – тяну время, соображая. – А теперь вот возвращаешься обратно через тот же, получается, пространственно-временной коридор. Да вот незадача, похоже, в ту же самую точку при движении назад Мысль вернуть плоть не в состоянии.