Держись крепче

– Скрывать?.. – оторопело повторяю я, ничего не понимая.

– Вы не имели права вот так врываться в наш дом! – протестует мама. – Да ещё и сообщать о таком в лоб!

– О чём таком, мам?.. – тихо спрашиваю я, не уверенная, что хочу, чтобы мне ответили.

– Что происходит?

Папа.

Пап, я тоже ничего не понимаю, и понимать, кажется, не хочу.

– Она имеет право знать, что её силой отобрали у родной матери! Отобрали у меня!

– Что вы себе позволяете? Мы удочерили Леру по всем законам!

По всем… что?..

Господи, мои родители – вовсе не мои?..

Я смотрю на маму, всегда такую спокойную и бесстрастную, но сейчас возмущённую и крайне взволнованную. Смотрю на папу – он схватился рукой за голову, и в его лице ни кровиночки.

Молодой мужчина.

Его обуревает праведный гнев, он яростно жестикулирует, что-то доказывая маме.

Что?..

То, что я его дочь.

Ну уж нет! Это всё слишком!

Ощущая, как в ушах невыносимо громко звенит кровь, я разворачиваюсь к лестнице, запинаюсь о первую ступеньку, помогаю себе руками подняться и продолжаю собирать неровные ступени, пока не добираюсь до второго этажа. Не знаю, заметили ли внизу моё отсутствие, да и не хочу знать. Сейчас мне важно остаться одной. Важно сохранить свою жизнь прежней. Сохранить себя. И желательно не сойти с ума.

Но, возможно, это уже случилось.

Иначе как объяснить то, что происходит?!

Я врываюсь в свою комнату, да так и замираю на пороге. Вот оно. Разница, которую я никогда не замечала. Чёрные обои с неровными кругами ядовито-розового цвета на стене напротив кровати – клеила я их сама, буквально тем летом. Две другие стены в тёплых тонах, сплошь завешанные плакатами рок-групп или рисунками Лизы. Встроенная мебель в классическом стиле, безобразно выкрашенная тоже в чёрный и тоже собственноручно. Кровать с мягкой спинкой застелена бельём с принтом грозного плюшевого медведя-пирата, покрывало – черное с розовой бахромой по краям. Повсюду разбросана одежда, книги, журналы и прочие вещи. Года два назад мама прекратила добиваться от меня порядка в собственной комнате, потому что отчаялась.

Мама…

Я медленно закрываю дверь, прохожу к кровати и сажусь с краю. Смотрю в одну точку целую вечность. Или всего секунду.

Меня. Удочерили.

Я им не родная, поэтому-то мы так и отличаемся друг от друга. В моих генах просто отсутствует тяга к прекрасному и высокому, которая бурлит в крови моих родителей.

Моих…

Я вспоминаю вечную бабочку на шее отца, как баловалась с ней, когда он брал меня на руки, как терпеливо выносил эти игры, украдкой целуя меня в лоб. Мой папа не всегда умел выражать свои чувства. Застенчивый в какой-то степени, но всегда отзывчивый. Не счесть, сколько раз он спасал мои сочинения по литературе от двоек. Как, впрочем, и другие домашние задания.

Ну а Лев Барашков с его песней «Милая моя»?

Мы слушали её на репите и кружили по гостиной в ритме вальса только потому, что в ней было слово «солнышко» – именно так папа чаще всего меня зовёт…

А мама чаще всего зовёт меня Лерусей, когда довольна мной, или Валерией, когда не довольна.

Я знаю все их привычки, сильные и слабые стороны – например, мама обожает печь, но сама мучное не ест. Худая, как спица, она обычно стоит над моей и папиной душой, контролируя максимальное количество пирогов, которые мы в силах в себя впихнуть. Остальное она уносит на работу, или угощает соседей. Иногда приходиться страдать и моим друзьям, не вовремя решившим заглянуть в гости. Пожалуй, больше всех всегда достаётся Зефирке.

Я знаю этих двоих людей всю свою жизнь. У меня нет никого роднее них. Они – мои, пусть и чудаковатые, но родители.

И неважно, что это слово в нашем случае не несёт в себе своего прямого определения.

Да.

А вот с тем, что меня якобы силой забрали у биологических мамы и папы, разобраться придётся. Это, по меньшей мере, интересно, а по большей – необходимо.

Я решительно поднимаюсь на ноги и иду вон из комнаты.

У меня не выходит понять, сколько времени я провела в своей комнате, но в коридоре уже пусто. Я прислушиваюсь к звукам родного дома и безошибочно определяю, где сейчас находятся мои родители. Тихие всхлипы мамы и успокаивающий голос папы доносятся именно из гостиной.

Захожу в комнату и оба родных лица обращаются в мою сторону. Папа теребит пальцами свою бабочку – так всегда происходит, когда он волнуется. Мама же вновь всхлипывает и, поднявшись с дивана, спешит ко мне:

– Леруся, мне так жаль! – Она тянется меня обнять, но в последний момент словно не решается и обхватывает своими прохладными пальцами мои. – Прости нас, пожалуйста. Ты не должна была узнать вот так…

– То есть вы когда-нибудь рассказали бы мне о том, что удочерили меня? – без особых эмоций спрашиваю я.

– Мы… Д-да, наверное, нам бы пришлось…

– А что значат слова того парня? – сужаю я глаза. – Меня правда забрали силой? Вы?

– Господи, Лера, конечно же, нет!

Я выдыхаю с облегчением, словно всерьёз подозревала родителей в чём-то криминальном, а затем спрашиваю:

– Где он? Вы его прогнали? Он что-нибудь объяснил?

– Он… О, моя девочка!

Мама порывисто прижимает меня к своей груди и вновь начинает рыдать. К нам подходит папа и обнимает нас обоих. Шепчет тихо и немного неумело слова успокоения. А я почему-то начинаю раздражаться. Да, новости шокирующие, но они и так знали правду! А теперь эту правду хочу знать я.

– Мам, пап, расскажите мне, как всё было.

Мама часто кивает, отстраняется от меня и бросает быстрый взгляд на папу. Тот без слов её понимает и уходит, как я понимаю, за стаканом воды.

Мы с мамой располагаемся на диване, дожидаемся отца и воду, а затем она, сумев успокоиться, начинает рассказывать историю моего удочерения.

– Так вышло, что мы с твоим папой не можем иметь детей… И идею о усыновлении или удочерении вынашивали долгие годы. Добившись определённых успехов в сфере своей занятности, купив большой и удобный дом, обжив его и обустроив, мы наконец решились. Направляясь в дом малютки, мы ещё не знали, кого возьмём, мальчика или девочку. А когда увидели тебя… – Мама нежно улыбается и смотрит на меня. – Тебе не было и года, ты ещё не знала родительской любви, вам, малюткам, не уделяли достаточного внимания, но… Твои глаза выражали такое количество жизнерадостности, что наши с папой сердца в один миг были покорены. А твои рыжие, как и у меня, волосы? Миш, помнишь, как они торчали в разные стороны, словно намагниченные?

– Конечно, – тихо улыбается папа и с теплотой во взгляде смотрит на меня. – Самое настоящее солнышко.

– Да-да! – подхватывает мама, тихо посмеиваясь. – Ты олицетворяла собой радость и веселье, которого так не хватало в нашей жизни. Мы сразу почувствовали, что ты наша.

– Значит, я какое-то время жила в доме малютки? – немного хрипло спрашиваю я, потому что в горле першит от услышанного.

– Десять месяцев, да, – кивает мама. – То, что сказал этот молодой человек… Я уверяю тебя, Лера, мы и представления не имели, что детей могут забирать силой у кого-либо. В твоих документах значилось, что от тебя отказались по доброй воле… – Мама протягивает ко мне руку и нежно поглаживает мои пальцы, поддерживая. – Может статься так, что этот визит не больше, чем обман…

– У нас одинаковые глаза… – устремляя взгляд в окно, глухо говорю я. – Мам, что он ещё сказал? Он представился? Сообщил, как его можно найти?

– А ты… ты хочешь? Хочешь встретиться со своими биологическими родителями?

– Не знаю, – отвечаю я честно. – Но… Я хочу знать правду о себе.

Мама нехотя кивает, сглатывает и говорит:

– Он… Он сказал, что тебя буквально вырвали из рук матери и спрятали от них. Всё это как-то связанно с родителями девушки, твоей биологической… мамы. Все эти годы они тебя искали и… и хотят с тобой познакомиться, узнать, какой ты выросла. Он… он оставил свой номер телефона, просил, чтобы ты ему позвонила.