Страница 3 из 6
«Повседневное существование Терезина состояло из сотен контрастов и походило на желание наладить нормальную жизнь в камере смертников. Получивший повестку на транспорт в лагерь уничтожения шел лечить зубы, миллионер барон Гутман грузил уголь, люди умирали по нескольку десятков в день, но в то же время устраивались свадьбы и детские праздники; молитвы проходили в кабаре, заключенные писали картины, сочиняли пьесы и воровали, сионисты не на жизнь, а на смерть спорили с ассимилянтами о вопросах устройства будущего еврейского государства… В воспоминаниях и дневниках звучит эта тема абсурда и нереальности происходящего, невозможность измерить терезинскую трагедию здравым смыслом».
В Терезине Адлер провел без малого три года. В силу характера, пройденной им школы жизни, опыта последних лет, реакции на заключение, а скорее – всего вместе, он выбрал позицию частного человека. Двумя главными политическими силами в Терезине были коммунизм и сионизм. Адлер не примкнул ни к той, ни к другой и не работал в еврейской администрации – духовная и политическая независимость были для него важнее. Первый год он был уборщиком и ремонтником в бараках, потом строителем, рабочим, машинисткой, помогал в библиотеке. Через месяц после прибытия он сказал себе: «Я не выживу здесь. Но если выживу, я опишу это двумя разными способами: в академической манере, оставаясь полностью вне этого, и в стихах. Я действительно так и поступил, что и послужило неким, по крайней мере, оправданием того, что я остался жив в те проклятые годы»[22]. «В Терезиенштадте я не желал быть причисленным к категории интеллектуалов. Я не рассчитывал выжить, но в то же время знал, что выживу. Я делал всё, чтобы выжить. Как выживальщик я был сам себе жалельщик»[23].
Позиция частного человека не только не мешала, но и помогала оставаться человеком – любить, дружить, поддерживать других. «Адлер, – пишет Филкинс, – помогал восстанавливаться не только самому себе. Однажды, проходя мимо конюшни, он услышал из закрытого стойла скрипичный концерт. Инструмент сохранять не позволялось, а играть было и вовсе опасно. Когда игравший открыл стойло, Адлер увидел 16-летнего Тома Мандла и его отца. Адлер испытывал к мальчику большой интерес и до конца пребывания в Терезине обсуждал с ним философию, литературу и музыку. Потом Мандл выжил в Аушвице, где погиб его отец, и Адлер оставался вплоть до своего отъезда из Чехословакии в 1961 г. по существу его приемным отцом. Благодаря помощи Адлера Мандл стал личным секретарем Генриха Бёлля и они встретились лишь однажды, когда Адлер не мог помочь ему, но заметил:
«К сожалению, он всё еще нуждается в помощи, чтобы освободиться от прошлого. На этом пути нас, включая и меня, отбрасывало назад в мир преследований и боли других, ужасы не проходили, протягивая свои щупальца сквозь создание другой картины мира»[24].
Здесь я не могу не вспомнить о Викторе Франкле (26 марта 1905, Вена – 2 сентября 1997, Вена), бывшем в Терезине одновременно с Адлером: Адлер с 9 февраля 1942 г., Франкл с 25 сентября 1942 г., Адлер из Терезина был депортирован в Аушвиц 14 октября 1944 г., а Франкл 19 октября 1944 г. В Аушвице их пути разошлись – Адлер был перемещен в Бухенвальд, а Франкл – в Дахау. Мать Франкла, как и Гертруда с матерью, была убита в Аушвице, жена была отправлена в лагерь Берген-Бельзен и убита там, а отец умер еще в Терезине. Знали ли друг друга Адлер и Франкл? У Франкла я нашел только ссылки на книгу Адлера о Терезине – думаю, будь они знакомы, он бы сказал об этом. В доступной мне литературе об Адлере я не нашел никаких упоминаний о Франкле. Но, возможно, Франкл знал Гертруду – как и она, он был в Терезине врачом: доктор Карл Флейшман поручил ему организовать создание психологической помощи прибывающим в Терезин, чем Франкл и занимался до депортации в Аушвиц.
Франкл был немного старше Адлера, но их биографии прошиты ниточками сходства. Адлер был пражанином и, интересуясь литературой, мог знать пражского писателя и поэта Оскара Винера, которому Франкл приходился внучатым племянником. Оба в молодости интересовались философией и психологией. Франкл учился в Венском университете и специализировался в неврологии и психиатрии, в 1924 г. стал президентом студенческого союза и разработал специализированную программу поддержки для студентов. Ее успех привел к тому, что Вильгельм Райх пригласил его в Берлин и с 1933 г., когда Адлер готовил в Берлине свою диссертацию, Франкл заведовал отделением по профилактике суицидов, где его пациентками было больше 30000 женщин с риском самоубийства. Но в 1938 г. еврею Франклу запретили лечить арийцев. Он ушел в частную практику и потом до депортации в Терезин заведовал неврологическом отделением в Венской Ротшильдовской больнице – в другие евреев не принимали – и смог спасти нескольких евреев от нацистской эвтаназии. Как и Адлер он женился в 1941 г., будучи уже помечен желтой звездой Untermensch (недочеловека). Его приглашали эмигрировать в США, но приглашение не включало его родных, а он не считал возможным бросить их. О своей работе в Терезине, где он нашел подтверждение развивавшейся им с 1920-х гг. теории логотерапии и экзистенциального анализа, он написал в книге «Психолог в концлагере»[25]. В ней он несколько раз ссылается на книгу Адлера о Терезине: «Г. Адлер в объемистой научной монографии о лагере Терезиенштадт подчеркивает, что „нельзя рассматривать изменение характера как перемену образа мыслей или падение устоявшейся морали. Обычно внезапно пропадала, как будто ее и не было, лишь внешняя воспитанность… Чтобы сохранить себя в этом душевном вакууме без бо́льшего ущерба, требовалось нечто исключительное“ <…> В лагере Терезиенштадт имелось психиатрическое отделение, которое размещалось в казематах чрезвычайно унылой казармы. Там происходили, как пишет Г. Адлер, страшные вещи, которые вызывали глубочайший ужас даже у закаленных узников Терезиенштадта. Двести пациентов сидели все время на корточках „в убогих трущобах с зарешеченными окнами в темноте или во мраке, бесконечно усиливавшем стенания всего этого гетто“ <…> жизнь в концентрационном лагере оказывается микрокосмом – моделью, выражаясь словами Адлера, который описывает лагерную психологию в Терезиен штадте „вне резкого черно-белого противопоставления безвинных жертв и виновных преследователей“, поскольку „едва ли найдется место, в котором ход истории был бы так спрессован. Лагерь в его становлении, проявлении и исчезновении содержит в себе, как в образце, в концентрированном виде всю сумму зла и страданий, которые во всех других местах существуют более распыленно и менее зримо, однако действуют столь же нешуточно. Ведь особенность лагеря состоит в том, что всё ложное, опасное, глупое и низкое, что произрастает в человеке и человеческих институтах, смело выступает здесь в своей зловещей и неумолимой обнаженности. Здесь мы видим перед собой дьявольскую карикатуру на в принципе возможную, может быть, даже реально существующую систему управления, недостойное человека существование в псевдоколлективном омассовлении, в кабале или в рабстве“».
Франкл помогал другим совладать с тем, с чем ежедневно и ежечасно приходилось совладать и ему самому: «…наибольшие шансы выжить даже в такой экстремальной ситуации имели, я бы сказал, те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реализовать <…> Девизом всей психотерапевтической работы в концлагере могли бы служить слова Ницше: „У кого есть Зачем жить, может вынести почти любое Как“. Зачем – это содержание жизни, а Как – это были те условия жизни, которые делали жизнь в лагере столь тяжелой, что ее можно было выдержать, лишь принимая во внимание Зачем. Нужно было довести до сознания заключенных, поскольку то и дело представлялась для этого возможность, это Зачем их жизни, их жизненную цель. Тем самым удавалось внутренне поднять их вровень с ужасающим Как их нынешнего существования, с кошмарами лагерной жизни и помочь им выстоять перед ними. В любой психотерапии, к которой приходилось обращаться в лагере, играло роль то, что я назвал стремлением к смыслу <…> Я сам все время старался прибегать к средствам, позволявшим мне дистанцироваться от всего страдания, которое нас окружало. Я пытался объективировать его. <…> С помощью этого приема мне удалось как-то подняться над ситуацией, над настоящим и над страданиями и увидеть их так, будто они уже в прошлом, а я сам, со всеми моими страданиями, представляю собой объект научно-психологического исследования, которое я же и предпринимаю».
22
Filkins P. P. 111.
23
Макарова, Макаров. С. 181.
24
Filkins P. P. 112.
25
Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 130–157.