Страница 18 из 39
Я растерялась. Сделалось жутковато. Безумный, страстный, неожиданный порыв. Сергей, которого я помнила, не просил, не умолял. Да, когда мы были наедине, в моменты интимных, он был откровенен, открыт. Но в жизни в обычном общении, на глазах собственной охраны… Это было невозможно.
Что же случилось такого, что он сейчас держит меня, словно я самая большая драгоценность в его мире. Не замечая, как напряженно следит за нами шесть пар мужских глаз. Как официант, принося счёт, просто отпрянул от открывшейся картины, и почти убежал за стойку бара.
Его шёпот был похож на молитву, тихую мольбу отчаявшегося человека. Человека, стоящего у пропасти.
— Не говори нет, я тебя лично отвезу утром, куда скажешь. — Все вещи из гостиницы заберёт мой человек. — Обещаю, ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУ…
— Не говори НЕТ… — Не говори…
Когда ты знаешь, как поступать правильно, ты поступишь правильно, но когда собственные чувства меняются местами, отказываясь распознавать происходящее. В ситуации, где нет неба и земли, когда ты замираешь в пустоте держась за собственное сердце, когда надо посмотреть в зеркало собственной души, задать себе вопрос. И поступить правильно.
Я не могла сделать Седому больно. НИКОГДА. Понимала, чувствовала мой отказ — это пропасть боли для него. Я мысленно шагнула в неизвестность и кивнула соглашаясь.
«Я был обезоружен, снаружи невредим,
Я был тебе не нужен.
Твоей мечтой, наверно, я не был никогда;
И вот, в промокшем сердце холодная вода.
Я так неимоверно пытался всё спасти
Но у любви, наверно, был срок годности.»
Утром я проснулась в квартире Седого.
А на подушке, рядом со щекой, лежали тюльпаны.
Белые, красные, розовые — целая охапка. Свежих, рассыпавшихся в несобранном букете.
Сергей решил не мелочиться, и разом скупил наверняка весь ларёк, потому что, перевернувшись, я зарылась в цветочный ковёр, как героиня одноименной песни, в миллион алых роз.
Я повернулась. Седой стоял, прислонившись к косяку двери, скрестив руки на груди, и улыбаясь смотрел на меня.
— Не нужно было…
— Нужно. — Ты же здесь.
И в светлых глазах, мужчины, которого я так старалась вычеркнуть из своей жизни, плескался океан. Стало очень тоскливо. У меня даже руки похолодели, когда он шагнув, сел на кровать и впился в меня взглядом.
— Не нужно было обрезать волосы.
Я машинально пригладила шевелюру.
— Я же не коротко, для формы…
— Понял, но все равно не стоило…
Мне становилось не по себя. По позвонкам разносилась горячая волна.
Одетый только в домашние штаны, пахнущий свежестью и душем. Красив, мужественной красотой. Ярко выраженная линия плеч. Большие, крепкие руки с выделяющимся бицепсом. Я видела широкую грудь, покрытую едва заметной порослью светлых волос, бок опоясывают татуировки подчёркивая, каждую выпуклость пресса. Из штанов выглядывала белоснежная резинка боксёрок и полоска волос, сбегающая от пупка вниз, словно дорожка, ведущая к…
Мне стало по-настоящему жарко, футболка натурально прилипла к спине. Я пыталась сконцентрироваться на его глазах, но получалось плохо. Под его смеющимся взглядом, я медленно погружалась в пучину былого безумия. Седой был моим личным стихийным бедствием, с ним невозможно было бороться, его невозможно было предсказать.
Я поняла, что меня накрыло так, что сейчас самым разумным действием, виделось побыстрее уйти из этого дома. Было бы проще принять ситуацию, осознав, что меня предаёт тело. Когда понимаешь, что думаешь телом, это возможно принять, сказать: «Я это не моё тело» Здесь на чаше весов стояло нечто более сложное.
Часть 18. Неужели нас с тобой, невозможно спасти?
Он рассматривал меня, словно раздевая взглядом.
— Серёжа… Мне нужно…
— Я все понял. — Не буду.
Он поднялся и вышел из комнаты, и хоть я не видела выражения мужского лица. Но была уверенна он улыбался.
Страсть сама по себе счастье, и заглушать ее в себе, бороться с ней что может быть глупее?
Кто-то однажды сказал, что истинную сущность человека видит только тот, кто любит. Потому что любящий способен принять человека таким, каким он является на самом деле. Принять его пороки и достоинства. Только если это настоящая любовь, а не влюблённость или самообман.
Любила я Седого сейчас? Безусловно любила. Любила и в течении всех своих лет вынужденного брака. А первые пара месяцев рядом с Валиком были сущей пыткой, адом.
Словно моё сердце заперли под золотую решётку принуждения. Я была куклой без души. Душу, свои чувства я оставила в той квартире, где мы счастливо жили с Седым. Но даже в самые плохие дни во мне жил протест, жила вера в то, что можно все исправить, починить, склеить. Через год протест почти пропал, но вера оставалась. Вера не только в возвращение Седого. Вера в счастье. В своё личностное счастье.
Когда Валик показал мне ту запись на ноутбуке, я не была удивлена. Да, было больно, и нестерпимо сильно страдала душа. Но удивления не было. Подсознательно я все понимала, и два года проведя с нелюбимым человеком, столько ночей, засыпая прижатая к его телу, я знала, что Сергей живёт своей жизнью. В которой уже нет и не будет места для меня. Для нас.
А вот теперь сидя напротив него, попивая сладкий кофе меня не покидала одна мысль. Почему если он все знал, он не пришёл за мной раньше? Вытащив тогда, когда во мне еще жила вера и надежда. Уверенна у нас с ним могло что-то получится. А сейчас нет ни веры, ни надежды. Любовь без веры и надежды уже не любовь.
— Тебе нравится твоя работа? — Мне кажется ты достойна большего.
Сергей выглядел счастливым, довольным так уж точно.
— Робота как работа. — По существу, ничего другого я не умею. — К сожалению.
— Можно пойти учится.
— Что бы учиться нужны финансы. Хотя бы деньги на еду и жилье.
— Если разрешишь, могу помочь.
Я обвела пальцем контур чашки, избегая взгляда в упор.
— Не нужно помогать. — Спасибо.
— Ты не чужая мне. — Я никогда не понимал эту твою гордость. — Отказываться глупо. — Работать, как каторжная, за те копейки, которые тебе платят.
— Возможно глупо. — По твоему, а, по моему, это правильно. — Быть независимой. — Быть свободной в конце концов.
— Почему ты так ее хочешь, эту свободу. — Большинство женщин думают иначе.
Я посмотрела на него…
— Потому что, я никогда в своей жизни не была свободной. — Но я не хочу обсуждать эту тему.
— Том. Поговори со мной, объясни. — Теперь я пытаюсь лучше тебя узнать. — Осознаю, что на самом деле не понимал никогда. — Твоих чувств, твоих поступков. Что для тебя означает быть независимой?
Как же все сложно, вот он сидит и не понимает. Точнее понимает, но всё понимает по своему.
— Знаешь Серёжа, почти всю мою сознательную жизнь, люди, которые были близкими, не давали права выбора. — Право на себя как личность. — Ты, Валик, — в этот раз я не стала избегать упоминания своего мужа, — и даже мама.
Воспоминание о маме сдавило горло неприятным спазмом.
— Вам всем кажется, что вы любите меня, печётесь, заботитесь. — Но каждый из вас преследует собственные интересы. — Матери нужна богатая, успешная дочь, которая будет содержать ее. — Валику нужна была покладистая, молодая жена, достаточно здоровая, чтобы выносить ему ребёнка.
Я замолкла на секунду и посмотрела в окно. Ветер швырял листья, оголяя деревья. Обнажая их черноту.
— А тебе необходим секс со мной, владение моим телом. — Поэтому ты никогда и замуж меня не звал. — Потому то, всегда было ощущение, что я гожусь для спальни, для твоего личного пользования. — Но на роль партнёра, роль твоей жены, дочь нищей алкоголички не подходит.
— Знаешь кем я была все это время? — По сути игрушкой, которой ты никак не мог насладиться или наиграться. — Ты всегда повторял «Ты нужна мне. — Я хочу быть». — Но никогда не говорил слова «Мы»
— После того как ты смог освободиться, ты не боролся за меня. — Но почему-то, я уверенна если на моем месте оказалась твоя законная жена, ты бы попытался с ней хотя бы поговорить. — Дать ей шанс сказать, хоть слово в свою защиту. — Но мне ты шанса не дал, собственноручно обрекая меня на годы жизни взаперти и нелюбви. — Хотя клялся, что любишь больше жизни.