Тишина

– Не может же бескрайним лесом заканчиваться мир! – не унимался Федор.

В отличие от рассудительного Ария, Федор очень любил мечтать. Любая загадочная деталь, неприметно воткнутая в привычную повседневность, могла целыми днями не давать ему покоя – все хотелось докопаться до значения этой детали. Подобная пытливость в Тишине не приветствовалась, ведь тайны на то и называются тайнами, чтобы оставаться таковыми – непостижимыми обывательскому уму.

– Толком не знает никто из нас, что там. Может, там существа такие же, как мы. С ч… – слово оборвалось, на мгновение лицо Федора резко исказилось в пугающей гримасе, а голова дернулась к плечу. Такое бывало, и все привыкли – никто уже давно не складывал руки ладонями друг к другу в священном жесте, означающем защиту от нечистой силы.

– Вот видишь, – проговорил Арий, – это все от твоих речей нечистых. Чушь всякую гворишь, тебя духи наказывают, ага.

Федор обиженно поджал губы и неловко улыбнулся. Возмущенный Дион хотел наконец что-то возразить, глаза его опасно засверкали, однако нападающий жест прервал внезапно заскрипевший голос настоятеля Луки:

– Арий прав, – все знали, что сейчас непременно последует какая-нибудь древняя история или легенда, которая столь долго настаивалась во время затянувшегося молчания старика. – Ты гворишь, Федор, что за лесом могут жить такие же, как и мы. Не мудрено от тебя такое рассуждение услышать, уж больно ты дитя пытливое, токмо вот я на твоем месте своим любопытством не стал бы народ забавить, токмо смеху от сего разговора. Неспроста наши отцы здесь схоронились, на то существует целая история. Мне, в отличие от вас, млодцев, довелось большую жизнь отжить, я дитем еще первого Верховного Жреца собственными, вот энтими, очами видал. Как нынче помню – на него глядел, а он словно не с земли, не человек словно. Глянет – как стрелой пронзит, и ажник солнце само ему служило, светом своим кожу его не смело жечь, лучом в очи не смело глянуть. Все они, Жрецы, такие, во всех поколениях. Им больше нашего даровано.

– Так потешьте нас энтой магической историей, – съязвил Дион.

Настоятель Лука метнул на него строгий взгляд:

– Не злорадствуй, Дионисий. Мал еще, чтобы над стариком насмехаться. Я лучше вам расскажу, пока еще минутка есть, отчего первый Верховный Жрец оградил Тишину от всякого гостя с чужих земель. Тогда и ответы на твои вопросы, Федор, мигом сыщутся. Девяноста три года назад, как слагают уста народные, в том большом мире, где невольными заложниками жили наши предки, творилось страшное: дикие бесы подымались из-под земель, всюду разливались красные-красные реки крови, много людей полегло, никто не знает, сколько. Страшная болезнь разума людьми овладела. Люди подчинились бесам, пытались истребить всех неверных их демоническому учению и даже до наших предков добрались. Должно быть, нечистые все еще бушуют в том мире, и ежли наш человек выйдет туда – ба! Пути назад нет, всего поглотят до самых костей! Токмо Верховный Жрец, наследник воли духов, может властью своей великою спокойствие в Тишине хранить и беречь нас от красных демонов. У них цель единая – истребить наше верование. Уж сколько оно пережило! В те времена, когда Тишина была открыта миру, на предков наших тоже охотились. Поэтому души их разгневаны, а в гневе сила! Большая сила в древнем гневе. Обрегают отцы нас теперича от всякого гадкого иноверия. Они попрятались кругом нас, в зверях и светилах, в цветах и деревьях, в земле и воздухе, они дают нам жизнь и спокойствие, а мы за это чтим их великую память. Память и преданность духам. И в мире сила их, в мире сила истинная, в природе – в землице, в воде, в пламени и в ветре.

– Ежли были так сильны предки, почему ж они не истребили самих бесов? – фыркнул Федор. – А нам теперича, видите ли, ютиться здесь.

– Даже на волков поглядеть нельзя, – поддержал его брат.

– Гонения, – старик с сожалением опустил в пол свои маленькие глаза. – Их было много, очень много, все кругом было окрашено красным. Бесы неистово гнали отцов наших с земель их. Радуйтесь и духов благодарите, что на вашу долю не выпало увидать беспорядков, подобных тем, что царствовали в мире сотню лет назад. В беде рождаются сильные, но далеко не всякая сила стоит горечей, за нею приходящих.

На улице завыл протяжный колокольный звон. Заслышав его, настоятель Лука вновь замолк и неуклюже поднялся с места, жестом указывая детям, что пора идти. Все мигом засобирались к заутроку. Комната, еще минутой ранее притихшая под тяжестью жуткого рассказа, вновь оживилась, разговоры об истории сменились будничными обсуждениями предстоящего дня. Сквозь мутную слюду в маленьком окошке пробивалось уже окрепшее, нагретое летним теплом солнце.

III

Между домом детей и маленькой кухонной пристройкой уже были выставлены два длинных стола. Вокруг столов возились люди, заканчивали последние приготовления к заутроку. В теплое время в каждом округе Тишины трапезы проводились на улице, в близости к природе.

Протяжный голос старого медного колокола начинал день.

В четвертом округе народ у столов собирался соответствующий – старики за одним столом, дети за другим. Юродивых, которые содержались поблизости, было принято кормить отдельно от остальных – боялись, что бесы их могут проникнуть в души чистых людей.

На белоснежных скатертях ровными рядами выставлялись десятки одинаковых блюд, над маленькими деревянными чашками пленительно танцевал в воздухе дымок от горячей каши, едва снятой с печи. Украшением столов служили первые полевые цветы в узких глиняных вазочках. Свежий запах разносился по всей трапезной. Следуя распорядку, люди вставали у своих мест за столом и несколько минут молчали в смиренном ожидании. У самого края детского стола горбился настоятель Лука, под тяжелым взором которого неугомонные ученики выдерживали эту священную тишину, не произнеся ни звука. Каждый знал – за любую шалость можно получить ложкой по голове и лишиться завтрака за нарушение крайне важного обычая.

Дион нетерпеливо мялся у своего места между братом и Арием, скрипя зубами от ожидания – в голове уже рисовалась сладкая минута, когда он сможет с жаром накинуться на горячую кашу. Взгляд рассеянно бегал по столу под острым звоном всепоглощающей тишины; внимание привлек стакан, стоявший неподалеку от большой деревянной ложки. Дион тихонько повел головой, чтобы разглядеть: и правда, молоко! Ожидание сделалось еще более томительным.

Несколько десятков ладоней одновременно сложились в священном молитвенном жесте. Прием пищи непозволительно было начинать без поклонения духам. Все молчали, в мыслях обращаясь к великой и непостижимой силе, дарующей и день, и ночь, и трапезу. Лишь Дион никак не мог оторвать взгляд от стынущей в тарелке каши, запах которой одурманивал всякую разумную мысль в нем, позволяя забыть даже о таинстве молитвы перед трапезой. На языке томился сладковатый привкус свежего молока.

Спустя три минуты, когда безмолвная молитва была кончена, старики первыми начали садиться за скамьи, их примеру мигом последовали и дети – можно начинать трапезу. Наконец, можно и говорить – по столам разносился тихий полушепот, кое-где звучал даже смех, чуть заглушаемый стуком деревянной посуды. Не веря своему долгожданному счастью, Дион спешно накинулся на еду.

– Млоко! – радостно заметил Федор. – Откуда ж такой праздник нам?

– Што за дурны вопрос? Сегодня же Русалочья ноча! Вечером, должно, большие гулянья буде, – звонким колокольчиком рассмеялся девичий голос напротив.

Дион, успевший обжечь язык о горячую ложку, поднял взгляд в поисках источника знакомого звона.

– Што, теперя я уж любе каши-то буду? – непозволительно громко засмеялся колокольчик вновь.

– Тише, Агния, – унимал ее Арий, – не смейся так громко, а то настоятель будет гневаться.

Агния ужасно не любила, когда Арий делал замечания ее смеху – а делал он это до ужаса часто. Ответом ему последовал недовольный блеск двух зорких черных глаз. Этим чудесным умением блестеть они напоминали застывшие капли темной смолы, обожжённые палящим ветром.