Тишина

Федор заплакал, когда Дион обнял его, в надежде на то, что брат не заметит его слез. Дион не видел их, но чувствовал, однако и он не мог изменить своему назначению – назначению быть избранным. Не снимая рук с дрожащих плеч Федора, он с улыбкой проговорил:

– Улыбнись мне, Федор. Я запомню это и с этим воспоминанием вознесусь к Тишине.

Федор с трудом выдавил улыбку. В последний раз Дион видел ее и в последний раз видел мягкие ямочки на щеках, покрасневших от слез. Без всякой надежды на согласие Федор исступленно прошептал:

– Давай убежим, пожа-алуйста. Не оставляй меня здесь.

– Кто же тебя оставляет? – Дион старался смеяться. – Я буду там, в Верхнем мире, и буду глядеть, чтобы у тебя здесь была только радость. Я тебе обещаю, я пошлю тебе все, что ты хочешь. Я всех духов уговорю, чтобы твой демон стал тебе союзником. Я все сделаю, обещаю.

К ним приблизилась Ева. Дион принялся быстро протирать руками глаза, а Федор даже не пытался скрыть своих слез. Ева слабо улыбалась:

– Я рада за тебя, Дионисий. Ты ведь останешься с нами? – она указала на черную ниточку на запястье.

Дион быстро потряс свою:

– Конечно, Ева.

Она улыбнулась и обняла его. Затем подошли Агния и Арий, тоже прощались. Сумерки светлели, и прощания становились все сердечней – времени оставалось совсем мало. Агния веселила Еву, а та все так же продолжала слабо улыбаться и мало говорить. Лишь спустя день, когда Еве удастся остаться наедине с Федором, она откроет себя истинно – долго проплачет, пока Федор будет молча гладить ее по волосам, едва удерживаясь от того, чтобы расплакаться самому. Тот вечер станет для него еще одним ударом, а нервные вздрагивания после этого участятся в два раза.

Однако сейчас, в минуту прощания с Дионом, и Ева, и Федор старались улыбаться и веселиться с остальными. Единственное, чего они хотели теперь – чтобы Дион ушел счастливым. Даже старый ворчливый настоятель благословил своего надоедливого воспитанника перед уходом – старик подошел к Диону и впервые заговорил с ним с серьезно, как со взрослым.

– Тебе дарован великий шанс, – морщины на лице Луки срастались в заботливой улыбке, – не посрами Тишину пред предками. А за Федором мы приглядим, не тоскуй об этом.

Когда на горизонте показались первые волны золотого рассвета, пришло время торжественного окончания праздника. Вельф произнес очередную партию напутственных слов и кивком подал волхвам знак о том, что пора заводить избранных в хоромы. Четверо человек в пышных венках выстроились друг за другом, взявшись за руки, и в счастливом предвкушении направились в дом самого Жреца, где их ждали дары для духов и дорога в мир предков. Дион заходил последним. Взойдя на верхнюю ступень крыльца, он в последний раз оглянулся на друзей и широко улыбнулся.

Дверь за ними закрыл старый волхв, и больше не было слышно ничего из жреческих хором. На следующий день Федор тайком пробрался в первый округ и попытался заглянуть в окно первого этажа – в хоромах было пусто.

Книга Вторая – «Полдень. Птицы возвращаются домой»

Глава 5. Родион

I

20 марта, 2021 год.

Раздражающий свист проскальзывал сквозь ржавый носик чайника. Этот грязный, почти зеленый от старости чайник успел застать на своем веку, пожалуй, не только развал СССР, но и революцию семнадцатого года. Все вокруг, даже воздух, пропитанный желтой пылью, пахло и пело об этой древней, немытой старости студенческого общежития номер три.

По маленькой кухне-коробке разливался неприятный, но вполне привычный и уже родной запах подгоревшего хлеба, дешевого кофе из пакетика и назойливой весенней жары. После череды холодных дней первые отзвуки тепла обогревали всегда полутемную, пропахшую тараканьей сыростью коробочку кухни.

– Родя!

Высокий юноша у плиты кричал на весь блок, не отвлекаясь при том от увлекательного процесса отдирания хлеба от сковороды.

– Не отзывается ведь, – раздраженно пожаловался он первокурснику, тихо сидевшему за столом, и еще громче отчеканил: – Ро-ди-он!

В соседней комнате ни звука.

– Иди, потряси это тело, – обреченно обратился он к первокурснику.

Тот совсем недавно переехал в блок и еще не привык к местным порядкам, поэтому растерянно взглянул на соседа через заляпанное стеклышко узких очков.

– Он сам вчера просил разбудить к первой паре живым или мертвым, – пояснил сосед и вновь принял попытку перекричать свист чайника, не своим голосом ударяя о каждый слог на манер армейских порядков: – Ро-ди-о-он!

– Чего вы так орете?! – заглянул недовольный сосед из соседней комнаты. – Мне к третьей сегодня, ну дайте поспать.

– Растряси Родьку, все равно проснулся, – последовал раздраженный ответ.

Утро начиналось как обычно.

– Я эту пьянь даже трогать боюсь, он же неадекватный, – фыркнул сосед, но все же отправился в комнату Родиона.

Первокурсник наблюдал эту обыденную перепалку с испуганными глазами. Заселившись неделю назад, он все еще не успел лично познакомиться с тем самым виновником утреннего беспорядка – про Родиона много говорили и много шутили, но сам он все последние дни либо где-то пропадал, либо приходил поздно вечером и, не в состоянии даже разговаривать, тут же заваливался спать.

Юноша у плиты – Кирилл – соседствовал с Родионом уже три года, с первого курса. Пожалуй, наличие громадного Кирилла, который никак не мог погасить привычку добродушного заступничества, было единственным, что спасало Родиона от постоянных разборок и отчисления. Дружба их сложилась самым странным и противоестественным образом; Кирилл ни разу не назвал своего шумливого соседа «другом», да и никого так откровенно не называл никогда, в то время как Родион мог назвать «другом» почти любого случайного знакомого – он не имел привычки придавать словам особенное значение, скорее относился к ним так же, как и ко всему в своей жизни – без разбора и внимания. Однако крепкая, неназываемая привязанность была очевидна между ними уже после первого года общения, являемая далеко не в словах, которыми ни тот, ни другой не умели пользоваться.

Родион был на грани отчисления, однако явных попыток привести свои дела в порядок не принимал. Но ему вполне нравилось жить в общежитии, где то и дело случались какие-нибудь сумасшедшие, приятные и неприятные казусы, разборки, интриги. На вопрос, почему Родион не съезжает, хотя у него имеется квартирка от государства, тот лишь отшучивался: «Я к общаге привык, это моя естественная среда обитания». О настоящей причине знал лишь Кирилл – в пустых помещениях приступы тревожности у Родиона обострялись до той болезненной степени, в которой он был способен грызть себя, прекрасно при том зная, что от этого все равно не прекратится невыносимое жужжание в голове.

Едва Кирилл набрал в грудь воздуха, чтобы вновь закричать, как в коридоре раздалось тяжелое шарканье шагов.

– Заткнись ради всего святого, – Родион ввалился в комнату, собирая спутанные волосы в невысокий хвост, и упал на стул напротив первокурсника, скрывавшего неуверенность за притворным интересом в новостной ленте телефона. В отличие от Кирилла, новый сосед еще совсем не умел предугадать характер Родиона.

– Ты сейчас сюда коменду призовешь своим ором. Чайник кипел? Загрузи по-братски чай с сахарочком. – Родион щурился от света и громко сопел носом в попытках отделаться от тошнотворной сонливости и звона в голове.

– Родя, тебе двадцать два года, а ты пьешь, как подросток в пубертате, – проворчал Кирилл, мельком взглянув на настенные часы, покрытые толстой коркой пыли.

– Право имею, – отшутился Родион. – Не вам, молодежь, меня учить.

– Молодежь хотя бы школу не заканчивала на двадцатом году жизни.

– Завязывай мне этим тыкать!

По своему обыкновению к середине марта Родион уходил на все возможные и невозможные пьянствования и не упускал ни одного повода отвлечься от курсовой – в борьбе перед соблазнами вера в непоколебимую стойкость собственного организма каждый раз побеждала давно притихший голос совести. Из-под тонкой кожи на округлых щеках вместо румянца проступали синие капилляры, а в правом крыле носа блестело серебряное колечко. Родион ходил и спал в одной и той же футболке (которая когда-то принадлежала Кириллу), колючие волосы его опускались до самых плеч, лезли в глаза и мешались, и стрижкой своей, как и всем внешним видом, он не особенно занимался. Одна лишь приметная деталь в портрете Родиона никак не вязалась со всем этим нескладным, неряшливым видом – всегда живые и сверкающие глаза. Если бы огонь можно было окрасить в синий цвет, то это был бы именно тот цвет, что пылал в его глазах – огненный синий. Огненный синий, которым искрится небо в майский вечер перед закатом.