Тишина

Под окном насвистывали струны древнего инструмента. Тонкие звуки эхом пробивались сквозь слюду, и в каждом струнном ударе рассеивался мягкий запах весны, еще непривычный после беспощадно затянувшейся зимы. Вельф стоял в кругу волхвов. По рукам его, плотно сложенным ладонями друг к другу, разливались струи черных одежд. Тишину обряда нарушал только шорох тяжелых тканей о половицы. Все стояли неподвижно – соблюдалось таинство молчания после молитвы. Каждый волхв веровал в свой дар слышать голоса предков в эту священную минуту тишины, искусственно созданную десятком таких же волхвов единого круга. Каждый из мудрецов мысленно отпускал все мирское и ступал душой истинно в Верхний мир – мог слышать волю духов, говорить с ней, благоговейно внимать ей одной. Не все, конечно, в действительности что-то слышали или сознавали некую волю в своем разуме, но все без исключения убеждали и остальных волхвов, и жителей Тишины, и себя, конечно, в том, что непременно что-то слышали и что-то особенное сознавали в эту минуту. Нечто ведь должно заключаться в этой тишине, во тьме вековечного таинства и в молчании – не может это все быть просто так. Поэтому все волхвы без исключения верили в способность обряда приблизить человека к истине и в возможность хотя бы на маленькую долю постичь невозможный для разума момент связи с высшими.

Казалось, вот еще совсем немного, маленький шаг, маленький взгляд и еще одно маленькое усилие воли чувственной – и тогда непременно получится в полной мере отринуть разум, постичь тайну духовной истины так же верно, как сделал это Верховный Жрец.

– Благословляю вас, братья и сестры, – кончился обряд, и Вельф заговорил своим глуховатым голосом, почти шепотом, – благословляю вас на благополучное проведение завтрашнего праздника и благословляю с вами весь народ Тишины. На этом наш обряд окончен.

Он кивнул с лицом человека, все про всех уже знающего и вполне этим знанием довольного. Угловатые и грубые черты этого лица тонкой линией разрезала одобрительная улыбка. При виде нее все волхвы становились тоже отчего-то радостными и перенимали непоколебимую уверенность Жреца в торжестве завтрашнего дня искупления и вообще всего учения Тишины, уже сотню лет сохраняющего равновесие всего народа. От взгляда на этого человека у каждого, будь то волхв или обычный охотник, так или иначе происходил необъяснимый внутренний прилив уверенности – и оттого вдруг становилось очень радостно. Радостно иметь четкое осознание своего назначения и видеть это назначение в служении великой воле высших сил, вся суть и истина которых заключалась в одном этом человеке.

Вельф черной тенью проходил мимо остальных служащих, обходил ряды волхвов на полянах, благосклонно кивая перед теми, чьи взгляды сталкивались с ним. Едва получив мгновение его внимания, волхвы тут же начинали светиться радостным воодушевлением, а Вельф тем временем быстро шел дальше по мокрому снегу, педантично подбирая длинные полы черного одеяния – уж очень на улице было холодно и мокро.

Наконец – спасение от бесконечных обрядов – затопленная печь и возможность отдохнуть вдалеке от глупых взглядов, искрящих фанатичной преданностью. Вельф жил в крупном двухэтажном доме с резьбой на окнах и громадным представительным крыльцом у главного входа. Обитель эта и звалась в народе хоромами. Некоторые, кому Жрец доверял особливо, допускались внутрь, но гостить дозволялось лишь на первом этаже в специально отведенных комнатах, в то время как все остальные помещения считались недопустимыми для глаз человека. Там у Вельфа все было устроено по-своему. Там был его дом. Во всей Тишине он один имел право находится наедине с собой, чтобы «постигать таинство духовной истины в полной мере». А первостепенным средством постижения является умиротворение и безмолвие.

Вельф задумчиво перебирал пальцами по лакированной столешнице. Одними ночными службами его работа не заканчивалась. Черное обрядовое платье висело на спинке стула, а длинные волосы были завязаны в низкий хвост – неприятная рутинная работа неизменно напоминала о себе каждые три года.

II

С самого рассвета во всех округах гудели праздничные песни. В коридоре, на улице, на верхнем этаже – отовсюду слышался топот множества босых ног и взбудораженные оклики детей. Первым, что увидел Федор после пробуждения, был Арий, сидевший на кровати напротив и что-то тихо рассказывающий остальным. Вокруг него собрался целый кружок – еще не успев сходить на умывание, все слушали повторявшийся из года в год рассказ о назначении весеннего равноденствия. Только Дион все еще крепко спал в дальнем углу комнаты – ни песни, ни разговоры не могли разбудить его раньше времени. Не поднимая головы с подушки, Федор прислушался к голосу Ария:

– …создав единство Тишины, первый Верховный Жрец, Инмар, обратился к голосам духов. Тогда еще он был человек. В те годы наш мир был как никогда беззащитен пред внешними врагами – красными демонами. Инмар не желал глядеть на то, как проливается в этой борьбе кровь его людей, как бедствуют земли и живет в голоде и страхе народ Тишины, и потому искал защиты древних духов природы. То было непросто – духи крепко спали и не слышали Инмара. Они были далеки от людей, озлоблены на мир за столетия гонений, что причиняли им неверные, ага. И тогда взошел Инмар на крутизну и обратился к голосам их вновь. Он клялся в преданности, просил отвернуться навсегда от неверных, но снизойти до праведного народа Тишины. В подтверждение веры им Инмар принес в жертву свое человеческое начало – с той минуты он и стал Верховным Жрецом – тем существом, что близко к духам более, чем может быть близок человек. Луна окутала его белыми крыльями, и тогда Инмар стал первым, кто мог заговорить на ее языке. Его тело оставалось земным, в то время как душа отринула все мирское и стала близка к миру Верхнему, и не было для нее пути назад к праздным искушениям и человеческим радостям. Такова ноша каждого Жреца, ага. И тогда предки открыли ему свою истину – ведь он был уже не человек, а Жрец. Он стал посланником и рабом их воли взамен на благосклонность к народу Тишины. С того дня, названного потом днем весеннего равноденствия, боги сделались нам друзьями и покровителями, даровали нам землю, что кормит нас. И потому каждые три года в день весеннего равноденствия мы воздаем нашим покровителям свою благодарность в виде избранных посланцев, что отправляются в Верхний мир с дарами, каждые три года повторяя жертву Инмара в троекратном размере.

Из года в год все слушали одну и ту же легенду о жертве первого Верховного Жреца, и каждый раз необъяснимая внутренняя гордость разгоралась в детских сердцах от этой истории. А Арий безумно любил ее рассказывать, наблюдая сверкающие взгляды и заглушая своим голосом сонное ворчание Диона.

В коридоре раздался быстрый мелкий топот.

– Вы чаго, спите исшо? – Агния влетела в комнату, осветив ленивое пространство звоном колокольчика. Она уже была красиво, по-праздничному, одета в платье с красной юбкой, расшитой затейливыми орнаментами, а непослушные волосы ее были аккуратно заплетены в две тонкие черные косички. На шее сверкало крупное украшение из серебристых монеток. Лицо Агнии светилось, а смех просвистывал сквозь широкую улыбку.

– Дион, подъем! – она резко прыгнула на Диона. – Мы с Евой были в кухонном домике, там такое готовя!

От Агнии пахло горячим тестом, и запах этот, разлитый по комнате, заставил все вокруг оживиться в веселой утренней суете.

– Что там готовят? – нехотя протянул Дион, не выглядывая из-под одеяла. Снаружи было так холодно и шумно, а под одеялом так тепло и спокойно, что покидать свое убежище совсем не хотелось.

– Перепечи, – прозвенела Агния, – праздник же большой.

– Перепечи?! – Дион выскочил из убежища, мигом позабыв и про холод, и про шум.

III

Весеннее равноденствие праздновалось с самого рассвета и до захода солнца. С завтрака и до обеда во всех округах распевали песни, плели венки из подснежников и весенников, водили хороводы и играли в игры на счастье. После праздничного обеда, такого же, как и все в этот день – непривычно шумного и пышного, жители собирались в первом округе, близ хором Верховного Жреца, где всё уже было подготовлено перед обрядовой частью великого дня.