Свенельд. Зов валькирий

– Но я не возражаю, если ты пойдешь на юг, – сказал Хакон молодому вождю. – Там уже немало русов – в Сюрнесе на верховьях Днепра, в Киеве на полпути к Греческому морю. Я слышал, лет двадцать назад они ходили на то море викингскими походами и стяжали славу. В тех краях отважный человек найдет свою долю.

Хельги понимал: те русы, что сидят на Днепре, не более самого Хакона захотят делиться своим счастьем. Но биться с Хаконом он был не в силах, и оставалось принять то, что ему предлагали.

Хакон, признаться, думал, что более никогда не услышит об этом удальце, что Хельги сгинет на славянских реках или будет убит в борьбе с Хёскульдом из Кенугарда, имевшим в союзниках самого цесаря. Но нет – изгнанника любили боги и вели туда, где припасли для него лучшую долю. Прошел год, и от Хельги прибыли посланцы: он сообщал, что овладел Кенугардом и прилегающими к нему землями, и теперь предлагал Хакону союз на равных. Пока что Хакону не было большого толка в этом союзе: земля Полянская, зажатая между древлянами на правом берегу Днепра и хазарскими данниками – на левом, ничего важного не могла ему предложить. Но Хельги и это сумел изменить. В ближайшие пять-семь лет в Хольмгард приходили вести о том, что он подчинил себе земли по Десне, до того подвластные хазарам. Это уже было важно: по Десне проходил торговый путь на верховья Оки, а потом на реку Дон, в город Саркел и далее в страну хазар. Туда увозили ценные меха северных лесов, а взамен доставляли шелк, серебро, другие сокровища восточных стран. На севере все дивились: видно, уж очень плохи дела у хазар, если они выпустили из рук такой важный узел торговых путей. «Думаю, это ненадолго, – говорил тогда Хакон. – Каган соберется с силами и вернет свое добро!» Два-три года Хакон выждал, не пришлет ли каган войско, чтобы вышвырнуть наглеца из Киева, которым когда-то, сто лет назад, владели сами хазары. Но у того, как видно, нашлись более важные заботы, чем судьба глухого клочка земли на другом краю света. Каган умер, нового по каким-то неведомым здесь причинам хазары так и не выбрали, а правившие вместо него хакан-беки были заняты чем-то другим. Десна и прилегающие земли оставались подвластны Киеву.

Этот успех Хельги Хитрого многое менял и для Хакона: богатство Хольмгарда обеспечивалось причастностью к этому пути. У Хакона имелся договор с хазарами о допуске северных товаров на реку Итиль, но теперь он не мог попасть туда без договора с Хельги киевским!

Хельги же не зря носил прозвище Вещего: в уме ему было не отказать. Он понимал, что засел на очень выгодном месте, но понимал и то, что, слетев отсюда, может сломать шею. Стремясь заручиться поддержкой, он предложил Хакону обмен заложниками: каждый должен был прислать в дом к другому своего наследника.

Основательный и в этом тоже, Хельги взял в жены девушку из старинного полянского рода, который возводили к Кию, богу-кузнецу. От этой жены у него родился сын, Грим-Бранеслав. Его, трехлетнего ребенка, привезли в Хольмгард, а взамен увезли пятнадцатилетнего Олава. Два года спустя Олава в Киеве женили на Гейрхильд, дочери Карла, ближайшего сподвижника Хельги. У самого князя тоже имелись дочери, но старшая в то время была шестилетней девочкой, и повзрослевший парень не мог ее ждать.

У молодой пары родилось двое детей, а тем временем в Хольмгарде умер Хакон. Как и было условлено, Хельги отпустил Олава в его владения, но оставил себе уже его наследника – годовалого Харальда с кормилицей и служанкой. Грим прожил в Хольмгарде пятнадцать лет: здесь он вырос, стал мужчиной, но ни разу больше не видел родителей и даже не знал их лиц. Единственной его связью с родиной были те вести, что раз в год привозили с юга торговые люди.

Неудивительно, что в ночь после известия о скором прибытии киевских послов Грим сын Хельги едва мог спать. Всеми силами души жаждал он угадать, что несут ему посланцы далекого отца, но снилась такая путаная чепуха, что принять ее за вещий сон было никак нельзя.

День спустя посланцы прибыли. Десяток саней в сопровождении трех десятков отроков, конных и пеших, поднялись со льда Волхова по зимнему въезду и через посадские ворота вступили в город. На площади между дворами их ожидала толпа любопытных, а впереди всех Альмунд, посланный Олавом встретить гостей и проводить в дом. Из сыновей с ним был только Годред, но еще рядом стоял крепкий парень лет восемнадцати-девятнадцати – без шапки, в распахнутом кожухе. По облику он ничем не выделялся среди отроков Хольмгарда: продолговатое лицо с крупноватым носом, золотистая мягкая щетина вокруг рта, светло-золотистые, немного вьющиеся волосы, падавшие на широкий покатый лоб и на глаза, отчего он смотрел немного исподлобья. Выделял его только кафтан, видный под кожухом, – темно-зеленой шерсти, с отделкой голубым шелком с серебром, с серебряными пуговками. Да и сам кожух, крытый коричневой шерстью и подбитый куницей, говорил о многом.

Обоз возглавляли несколько всадников, чьи дорогие кожухи и шапки, уверенный вид указывали: не простые люди, бояре.

– Карл! – Скользнув взглядом по их лицам, юноша порывисто шагнул вперед. – Здравствуй!

Мужчина лет пятидесяти обернулся на голос. Крупные черты обветренного лица, широкий нос, ровные рыжеватые брови, поседевшая рыжеватая борода – весь облик его дышал несокрушимым спокойствием и уверенностью. Взгляд глубоко посаженных голубых глаз был внимателен и цепок. Он еще ничего не сказал, не сошел с коня, однако само его появление, предвещавшее перемены, казалось, уже все меняло.

Прежде чем ответить, он окинул говорившего быстрым внимательным взглядом. Они не виделись четыре лета, а в юности это много – за это время мальчик становится мужчиной и порой делается неузнаваем. Взгляд Карла зацепился за пояс парня – длинный кожаный ремень был усажен узорными серебряными бляшками хазарской работы. Он сам четыре лета назад привез сюда этот пояс вместе с мечом, когда отроку исполнилось четырнадцать. Носить такие пояса было в обычае в Киеве, но в Хольмгарде он имелся лишь один и сам указывал на личность обладателя.

– Здравствуй, Грим! – на северном языке сказал Карл, сойдя с седла и отдав поводья отроку. – Здравствуй, Альмунд! Слышал, у вас все благополучно?

– А у вас? – Грим придвинулся к нему. – Вы… не за мной?

Ему с трудом дался этот вопрос, но выносить неизвестность больше не было сил.

Карл, которому он мешал толком поздороваться с Альмундом, снова взглянул на парня.

– Нет, – спокойно ответил он. – Не в том смысле, о чем ты подумал. Но наше дело переменит и твою жизнь – к лучшему, я надеюсь.

Грим, больше ни о чем не спрашивая, с некоторым стыдом опустил голову. Невозмутимость Карла служила упреком его нетерпению. Но ему хорошо – у него столько всего позади! Грим же только и делал, что ждал, когда придет его время хоть как-то себя проявить. Он родился старшим законным сыном могучего повелителя, но жил, будто девушка, почти не покидающая дома. Сыновья Альмунда, его приятели, почти к тому же возрасту успели повидать дальние страны и всякую зиму ходили в дань, а он был вынужден оставаться с женщинами – самый знатный заложник привязан к дому почти так же крепко, как самый ничтожный раб.

– О, Карл! – раздался рядом звонкий девичий голос: обернувшись, мужчины увидели Ульвхильд в наброшенной на плечи куньей шубке. Она была румяна от волнения, глаза ее живо блестели. – Меня не обманули – ко мне приехал мой дед! Я тебя сразу узнала, клянусь!

Ульвхильд подбежала к Карлу, и тут его невозмутимость растаяла: на лице появилась улыбка, выражавшая радость и восхищение,

– Неужели это моя внучка? – Он охотно обнял девушку. – Не может быть! Ты же была вот такой крошечной девочкой, а теперь ты готовая княгиня!

– Но ты же не думал, что я навсегда останусь мелкой козявкой! – горделиво засмеялась польщенная Ульвхильд.

– Конечно, нет, но с прошлого раза ты подросла на две пяди!

Карл был единственным дедом Ульвхильд, которого она знала; к тому же, рано потеряв мать, она еще сильнее устремилась душой к отцу покойной Гейрхильд.