Туман

– Ты, почему скучаешь? – спросил он (а голос, вопреки внешности, был бархатный и красивый).

– С чего ты взял? – старалась небрежно разубедить его Маргарита.

– Это видно. Ты печальная сидела у костра, а потом уединилась, – бесхитростно объяснил он.

Маргарита молчала, потому что у неё появилось непонятное волнение. Только недавно она мечтала о чём-то подобном, но сейчас она чувствовала себя неуютно, и вдобавок внутри поднималось какое-то раздражение.

– В такую ночь нельзя грустить, – наивно убеждал её сутулый парень, остановившись прямо перед ней, – звёзды могут обидеться. Они любят грусть, но только мимолётную, а не глубокую.

– Тебе-то откуда знать, – буркнула Потёмкина.

– Я поднимался к ним, и они делились со мной откровениями, – красивым голосом сочинял неопрятный юноша. – Они говорили мне, что самые верные спутники дружбы это открытость и простота. И я знаю, как тебя вылечить. Позволь, я тебя поцелую, и ты превратишься в весёлую принцессу?

Маргарита шокировалась услышанным, а молодой человек, видимо, принял её оцепенелость за молчаливое согласие и, не дожидаясь ответа, наклонил своё лицо к ней и губами коснулся её губ. Маргарита почувствовала слабый запах вина, смешанный с шоколадом, и влагу на верхней губе, а через миг острой болью сдавило виски. Поддавшись дикому инстинкту, она отскочила от парня и крикнула:

– Урод! Урод несчастный!

И бросилась от него по берегу к тёмным зарослям камышей.

Неизвестно, побежал ли он вслед за ней или нет, потому что Маргарита неслась сломя голову и даже несколько раз падала. Искал ли он её или просто вернулся к кострам, это осталось невыясненным. Маргарита остановилась и опустилась на колени, только когда перед глазами стало совсем темно и она поняла, что углубилась в лес. Отдышавшись от непонятного страха, который был вызван только тем, что кто-то ворвался в её внутреннее пространство, она вновь пошла к реке и просидела до утра под берёзой, вдали от всех, думая о звёздах и о враждебной среде, в которой она по ошибке родилась и существует.

Больше она ни разу не сталкивалась лицом к лицу с этим нахальным оборотнем, который оказался не увальнем, а ловеласом. Завидев его в институте, Потёмкина разворачивалась и спешила в противоположную часть коридора, а он только печально смотрел ей вслед.

Позже у неё случилась ещё одна попытка контакта с мужчиной, когда Маргарита Николаевна уже работала в школе и преподавала алгебру и геометрию в средних классах. Приятного вида интеллигентный мужчина был старше её и прилично. Это был вдовствующий отец одного из её учеников. Он не пропускал ни одного родительского собрания и всегда задерживался возле Потёмкиной, чтобы подробнее расспросить об успехах сына. Потом он стал чаще заходить в школу уже без вызова и заговаривал с Маргаритой Николаевной не только об учебных проблемах. И вот однажды предложил ей прогуляться по парку, чтобы побеседовать в просторной обстановке. Она неуверенно, мучаясь сомнениями, всё же согласилась и до вечера настраивала себя на неизбежные перемены, которые когда-нибудь и должны были случиться в её жизни.

Они гуляли в свете фонарей, переходя из одного расплывающегося оранжевого колпака, свисающего над аллеей, под другой, мимо пустующих скамеек, и закрытых киосков. Вдовец рассказывал о своей работе, о сыне, о том, как потерял супругу и про одинокие свои размышления на кухне, когда его мальчик уже спал в своей комнате. Прогулка казалась Маргарите даже уютной, пока мужчина не начинал, как бы случайно, касаться пальцами её ладони и придерживать Потёмкину за локоть. От этих прикосновений Маргарите почудилось, что вдовец устал жалеть себя и теперь аккуратно пытается пожалеть её, и какая-то брезгливость появилась в ней от этих знаков внимания. «Да, именно на жалости сейчас и пытаются выстроиться их отношения, – подумала Маргарита, – а так нельзя». Почему-то она решила, что так не положено поступать. С трудом она дождалась окончания свидания и с облегчением отправилась домой. Других встреч у них не было. Только однажды мужчина пытался у неё что-то выяснит в классе после занятий, но прочитал в её глазах бесполезность своих намерений и ушёл. А вскоре его сын перевёлся в другую школу.

Ах, отчаянная, великолепная, мудрая и страстная Маргарита Николаевна, возлюбленная Мастера и любимица Воланда, почему же вы не подарили частичку себя вместе со своим именем этой несчастной женщине?! Хотя, какое я имею право, как рассказчик, что-либо просить у героини другого романа. Простите меня и сочтите эту несдержанность за авторский душевный окрик, и вернёмся к нашей Маргарите.

Она взрослела и уже не так отчаянно чувствовала себя несчастным человеком, но и робкое понимание счастья в Потёмкиной при этом тускнело. Уже редкие думы о счастье вызывали в Маргарите раздражение и порой даже сарказм. Она полностью сосредоточилась на работе в школе, преподавала свои предметы чётко, готовясь к каждому уроку. К ученикам не привязывалась и не выделяла кого-то индивидуально, будь то двоечник или отличник, отчего получила сухую и безобидную кличку – «Алгоритка».

Здоровье Маргариты с детства было слабеньким, а к сорока годам и вовсе случилась беда. Видимо, из-за плохой наследственности, оно резко ухудшилось. Отказала одна почка, да и вторая работала не в полную силу, с легкими тоже было не всё в порядке. Кухня Маргариты превратилась в аптечную лавку, а учительский портфель содержимым напоминал аптечку. Каждый проводимый урок давался ей с большим трудом, и вскоре со школой пришлось расстаться. Потёмкина перевелась в городскую библиотеку на щадящий график работы: день через два, но в то время, когда она оставалась дома, к ней часто подкрадывалось пугающее ощущение надвигающейся какой-то зловещей пустоты. Вот и снова, стоя у окна, Маргарита чувствовала это ужасное приближение неведомой угрозы, которая бесспорно была внешней, и совсем не бытового характера. Эта опасность как будто с далёкого расстояния затрагивала её подсознание.

Сегодня был вторник, – законный для Маргариты Николаевны выходной день. Она вернулась в комнату, взяла с полки книгу и попыталась читать. Но строчки бестолково пробегали перед глазами, и смысл текста не проникал в её разум, потому что тот был занят; вместе с больной душой он отправился в воспоминания студенческой поры, где, как казалось Потёмкиной, был какой-то просвет в её жизни, и где она прошла мимо чего-то важного.

Как рассказчику, мне хочется, чтобы вы понимали, что говорить о чужих судьбах – это доля ответственная, напряжённая и зачастую нелёгкая. Но надо потерпеть, и мне, и вам. Остался последний жилец этого дома, чья квартира под номером шестнадцать находилась напротив квартиры Маргариты Николаевны.

Ненадолго отвлекусь и поясню по поводу расположения квартир в этом доме. Как можно догадаться по нумерации, на каждом этаже было по четыре квартиры, и почти все они были однокомнатными, за исключением боковых квартир, тех, что примыкали к торцевым стенам. Только они имели две комнаты. Получается, что и Зиновьевы, и Добротовы проживали в двухкомнатных «апартаментах», в таких же, как и следующий мужчина, заслуживающий нашего внимания.

Валентин Владимирович Егоров (как мы уже знаем) соответствовал статусу «одиночки» и этим обстоятельством окончательно превращал второй подъезд дома в какой-то безжизненный отсек, где любой звук был пугающей редкостью. О Валентине следует, прежде всего, сказать, что это представитель спокойного, умеренного типа мужчин, которые стараются избегать любых конфликтов. Жизнь для них – это тихая река, по которой они плывут на плоту и, вроде бы иногда хочется попасть в лёгкий водоворот, или приделать парус к плоту, вдобавок с каким-нибудь рулевым устройством, но они быстро успокаивают себя тем, что нет никакого подручного материала для этого. Но если отойти от аллегорий, то Валентин Владимирович, действительно, был робким фаталистом и скромно надеялся на перемены в своей судьбе. Егорову исполнилось пятьдесят два года, и работал он заместителем начальника склада на небольшом мебельном комбинате. Но сегодня (а мы помним, что был вторник), он позвонил своему давнему другу, который как раз и был его непосредственным начальником, и попросил отгул, сославшись на плохое самочувствие. Начальник, конечно же, по-дружески «зацепил» его прямолинейным намёком насчёт вчерашней лишней рюмки, а Валентин не стал отнекиваться и согласился со своим непреднамеренным похмельем, хотя уже вторую неделю не пил даже пива. Просто, как не парадоксально это можно расценить, ему вдруг захотелось побыть в одиночестве.