Туман

Светлана Александровна небрежно махнула рукой над столом, при этом даже лениво зевнула и сообщила:

– Уже пробовала, ещё до вашего прихода. Телевизор не работает. Что-то с антенной случилось.

Поначалу, эта новость не вызвала ни у кого особого беспокойства, но Мила Алексеевна, ни о чём не подозревая, довела неприятное обстоятельство с телевизором до тревожного повода задуматься.

– А дайте мне тогда кто-нибудь мобильный телефон, – попросила она весёлым голосом, вспомнив ещё одну причину, по которой она спустилась в квартиру Зиновьевых. – Я в больницу позвоню, предупрежу, что меня не будет. А то мой аппарат что-то барахлит.

Нельзя упрекать мнительного и умудрённого жизненным опытом Валентина Егорова за то, что он первым делом стал ощупывать свои карманы, поскольку эта просьба прозвучала от Милы. С сожалением он понял, что телефона он при себе не имел, и кроме разочарования никакие тревожные мысли его не посетили. Зато Максим Зиновьев сразу же среагировал на проблему «барахлящего» телефона соседки.

– Та-а-ак, – протяжно изрёк он, с мрачными мыслями встал из-за стола и ушёл в коридор.

Вскоре оттуда донеслось:

– Мам, а твоя «трубка» где?

– На комоде, – громко ответила Светлана Александровна.

Когда Максим вернулся на кухню, держа перед собой в руках оба телефона, вид у него был, мягко говоря, озадаченный.

– Странно. Очень странно, – произнёс он, скривил губы, и спросил: – Тёть Мил, а ваш телефон, что говорит?

– Ничего, – ответила растерянная Добротова, пожимая плечами, – набираю номер, а там тишина.

Все напряжённо смотрели на Максима и ждали каких-то выводов. Тот задумчиво теребил в руках аппараты, а потом оглядел всех и с нервной усмешкой сказал:

– И эти ничего…. Ни голоса тётки-оператора, ни гудков. Пустышки. С них, похоже, вообще никакой сигнал никуда не идёт.

Над столом зависла тяжёлая тишина, и все четверо, как по команде перевели свои взгляды на окно.

– Я же говорю, в этом тумане что-то не так, – с опаской высказался Валентин Егоров.

Тревога, напряжение и какой-то щиплющий страх наполнили атмосферу кухни. У каждого закружились свои мысли, – волнительные и очень неспокойные.

Например, Максим Зиновьев пытался найти объяснение тому, как насыщенный влагой воздух может препятствовать радиосигналу, и какую ещё можно отыскать возможность связаться с внешним миром. Стационарные разбитые телефонные аппараты он находил когда-то на развалинах станции, но сейчас-то, что толку о них вспоминать. Почтовых голубей ни Владимирович, ни баба Паня не разводят. Конечно, эти фантазии были скомканными и с долей иронии, чтобы хоть как-то заглушить свой испуг, а серьёзным пугающими обстоятельством было то, что прошло уже больше часа, как Максим зашёл в невероятный туман, но тот и не собирался редеть. «Как такое возможно, когда солнце уже поднялось и, наверняка, прогрело воздух?», – размышлял Макс.

Валентин прокручивал в голове свою прогулку в тумане: вспоминал количество шагов, «разворачивал» себя в нужном градусе при поворотах, до встречи с Максом и мысленно рисовал себе схему пройденного пути. Он никак не мог понять: как можно было не наткнуться на беседку, а потом ещё и пройти мимо дома. Для Егорова было бы не плохо остановиться на умозаключении: что виной всему была паника, – психический срыв, из-за которого он не может точно восстановить свой путь, но Валентин Владимирович упорно не хотел в это верить, и убеждал себя, что в его блужданиях не обошлось без мистики. Это убеждение, как бы давало ему право удерживать в пределах дома не только Милу, но и всех соседей. «Нельзя никому выходить во двор, – выдал он себе внутреннее распоряжение, как какой-нибудь главнокомандующий, и тут же подкорректировал свой приказ: – Во всяком случае, без страховки». А вот эта мысль, как светлый лучик, заставила его задуматься в конструктивном направлении. Валентин Владимирович вспомнил, как Максим читал ему в тумане стихотворение, и неплохая у Егорова родилась идея насчёт этой самой страховки.

Когда Мила Алексеевна смотрела на непрозрачное белое окно, мысли и переживания её были разбросаны, но понятны и просты, как у обыкновенной встревоженной женщины: – «Хорошо, что мои мальчики успели разъёхаться перед первым сентября, а то бы, не дай бог, им очутиться в этом безобразии. А как там, в больнице без меня? День отсутствия – это ещё ничего, но два дня… – это уже никуда не годится. Страшно то как! Но Максим с Валентином разберутся и всё починят. А если нет? Может быть, Петя проспится и что-нибудь придумает?», – надеялась она на мужа, но почему-то без всякой пользы, словно подумала о нём просто так, – для проформы.

Вдруг послышалось протяжное хлюпанье. Это Светлана Александровна, видимо, нарочно громко отпила чай из блюдца, чтобы отвлечь всех от окна и от безмолвия. Все трое словно встрепенулись и с испуганным удивлением посмотрели на неё. Зиновьева невозмутимо сделала ещё глоток, равнодушно поглядывая на них, а когда чуть брезгливо отставила от себя блюдце, то с небольшим возмущением спросила:

– Чего вы так уставились на меня? На моём лбу что, хризантема расцвела? Я сейчас жалею только об одном, что не умею заваривать чай, так как заваривает его Мила. Так что, дорогая, завари нам, как ты умеешь. У тебя изумительный чай получается, – попросила она и в виде аванса отблагодарила её добродушной улыбкой.

Добротова очень расторопно, будто извиняясь за забывчивость, приступила к привычному для неё занятию. Егоров, был слегка восхищён и даже одухотворён самообладанием Светланы Александровны, но в силу своей застенчивости, отвёл глаза перед собой на скатерть, чтобы не смущать её и себя своим откровенным взглядом. А Максим по-свойски только усмехнулся и сказал:

– Королева-мать приучает своих подданных к спокойствию. А, правда, – ведь в преждевременной панике нет разума.

– И это хорошие слова, сын мой. Но добавлю, что любая паника безумна, – произнесла она с церковным пафосом и обратилась ко всем: – Вы оглянитесь вокруг себя и задумайтесь о том, что вас окружает. Мы в светлом сухом помещении. Газ, вода, еда – есть. Туалет, слава богу, не на улице. Но главное, что мы вместе. Два человека – это уже сила, а нас – вон сколько. Кстати, надо бы бабу Паню проведать и эту… – призрачную деву со второго этажа.

– Я схожу попозже, – согласился с разумным предложением Валентин, – заодно и свой телефон проверю. А вдруг…, хм, на моём какая защита стоит.

– Ой, а у меня бельё во дворе сохнет, – неожиданно вспомнила Мила Алексеевна.

– Вот-вот, – ободряюще поддержала её Зиновьева, – жизнь-то не останавливается. Ты не представляешь Милочка, как ты этой бестолковой бытовой проблемкой только подтвердила фундаментальность жизненного устоя. Пусть твоё бельишко реет в тумане, как стимул доделать наши незавершённые дела.

– Но я же заняла верёвки, – настаивала Мила, беспечно забыв на мгновение про туман.

Светлана Александровна только посмеялась над этой наивностью, а Валентин Егоров всерьёз обеспокоился тем, что Мила вполне может, вот так безрассудно взять и выскочить за этими несчастными тряпками.

– Во двор, – ни шагу, – сурово обратился он, но не только к Добротовой, но и ко всем, и неожиданно прибавил с какой-то уверенностью: – Я сам всё сделаю.

– Ты, это серьёзно? Пойдёшь собирать бельё? – насмешливо удивился Макс и напомнил: – А где тебя потом искать?

Валентин с отеческой хитринкой взглянул на молодого соседа и спросил:

– У тебя длинная верёвка есть?

Максим заулыбался, приложив ладонь ко лбу и, поглядывал с ироничным упрёком на соседа. «Как же гениально и просто складываются решения в уме у Владимировича, – подумал он. – Нет, я бы, конечно, тоже додумался вскоре, но ведь он, – хитрец, уже давно придумал эту идею. Я же его знаю».

И Максим с улыбкой взял рукой стул и молча пошёл в коридор к антресоли. Когда он вернулся с бухтой тонкого кабеля на плече, и со стулом, то сразу же поинтересовался:

– Владимирович, – гениальная ты наша голова, а может у тебя ещё какие-нибудь идеи есть по поводу нашей блокады?