Данте Алигьери

Парадокс: по средневековым европейским понятиям Данте уж очень толерантен к греху, а по современным — его хотят изъять из школьной программы как раз из-за недостаточной толерантности. Уважаемый в мире дантоведения исследователь Эдвард Мур объясняет: великий поэт вовсе не оправдывает грех, он хочет показать, что человек может оставаться привлекательным, даже совершив тяжкое преступление.

Не господин ли Брунетто первым показал величие ада маленькому мальчику?

Но, конечно, до образа Люцифера ему было далеко. И слава богу.

Мальчик и мужчина средних лет сидели на остывающем от дневного зноя камне у первого круга флорентийских стен, помнящих еще родоначальника Алигьери, доблестного рыцаря Каччагвиду.

— Из всего сказанного тобою я заключаю, что ты мнишь свое положение безвыходным, — сказал этот странный человек.

Данте снова мельком взглянул на его лицо, отвратительное и неудержимо притягательное. Сейчас незнакомец сидел вполоборота, задумчиво озирая Флоренцию, купающуюся в свете заката, и показывал собеседнику свой благородный римский профиль. Но мальчик знал: с другой стороны черты безобразно перекошены, а глаз съеден бельмом.

«Как-то нехорошо, — вдруг подумалось Дуранте, — я рассказал ему почти всю свою жизнь, а в ответ не услышал даже имени».

— Кстати, прости, я настолько преисполнился сочувствием к твоему страданию, что даже забыл представиться, — отозвался тот, будто услышав, — меня зовут Луций. Можно Лука, если тебе так удобнее.

— Почему… удобнее? — растерялся мальчик. — Луций — обычное имя.

— Неважно. Ты не ответил на вопрос.

— На какой? Ах да… ну, конечно, мое положение безвыходное. Ее отдают за какого-то Симоне деи Барди.

— А тебя? Женят на ком-нибудь?

— На какой-то Джемме. Даже имя противное.

Луций резко повернулся к Дуранте. Луч закатного солнца упал на уродливую половину лица и угас, столкнувшись с мертвым глазом.

— Ты ошибаешься. Джемма значит — драгоценность.

Помолчав немного, он добавил:

— Я могу помочь тебе. Хочешь?

В глазах снова защипало. Тяжело сглотнув, мальчик кивнул.

— Тогда завтра не позднее полудня приходи ко входу в Меркато-Веккьо.

Меркато-Веккьо — старый рынок… Как часто Данте ходил туда в детстве вместе с Паолой! Покойная служанка покупала там продукты и пробовала разные вина, расплачиваясь за дегустацию прибаутками, срамными песенками и просто сплетнями. Болтала она так заразительно, что ей всюду охотно наливали, вследствие этого ее походка быстро утрачивала твердость. Своего воспитанника она тоже не обижала, покупая ему засахаренные фрукты и шерстяные мячики. Сколько радости они приносили тогда!

Уже на подступах к базару улочка оказалась запружена народом. Мальчика пару раз толкнули. Какая-то дородная донна наступила ему на ногу. Интересно: как найти в этой толпе вчерашнего собеседника?

Он уже зашел на территорию рынка. Вдруг, перекрывая гул, послышалось многоголосое птичье пение, будто Меркато-Веккьо превратился в весенний лес. Данте удивленно завертел головой, ища источник звука, и увидел множество клеток, стоящих на прилавке и просто на земле. Рядом с маленьким птичьим городом сидел Луций.

— О, наследник дома Алигьери пожаловал, — поприветствовал он мальчика, — ну садись, торгуй, а я пока схожу по своим делам.

Дуранте вспыхнул от обиды и разочарования.

— Хм, — сказал Луций, — ты ожидал от меня подарка? А зачем мне помогать тебе бесплатно? Разве мы друзья?

Сутулая спина торговца, раскачиваясь, удалялась. Мальчик сидел, сердито закусив губу, и глядел на землю перед собой, по которой неторопливо ползла букашка. Вокруг шумела толпа. Над площадью гордо высился знаменитый дворец Тосиньи, украшенный тонкими мраморными колоннами и уходящей далеко в небо главной башней.

Внезапно Дуранте улыбнулся пришедшей мысли и торопливо начал открывать клетку за клеткой. Он уже представлял, как радостно взмоют к небу маленькие арестанты и какое злобное лицо будет у Луция. Но птицы не торопились покидать клеток. Выращенные в темницах, они испуганно жались к стенкам из прутиков. Наконец маленькая серая мухоловка робко вылетела наружу, но нетренированные крылья оказались слабы. Пролетев несколько шагов, птичка упала под ноги людям, снующим между прилавков. Мальчик метнулся к ней, но поздно: кто-то уже успел наступить на серое тельце.

— Не уберег птичку… — прошамкала старуха, выбирая трясущейся рукой бобы из корзины, — лучше б не заводил, коль не смотришь.

— Попробуй все же поторговать, — послышался откуда-то голос Луция, — а то так и не услышишь совета насчет твоей подружки.

Дуранте оглянулся, но птичника не увидел. Тогда с каким-то злым азартом он закричал:

— Птицы, певчие птицы! Самые сладкоголосые певуньи! Берите!

И подумал: если отец сейчас увидит его — наверняка выгонит из дому. Тогда уж точно не придется жениться на этой Джемме из противного рода Донати.

Так он сидел, глядя в землю, и выкликал покупателей. Птиц становилось все меньше, а кучка денег росла. И вот осталась последняя клетка. Ею заинтересовалась девочка лет семи. И тут Дуранте заметил, что дверца не заперта и птичка с любопытством оглядывает выход черными бусинами. Ему вдруг отчаянно захотелось вернуть утраченную веру в птичье свободолюбие. «Лети же, глупая!» — мысленно начал он уговаривать маленькую узницу.

— Что за птица? Сколько стоит? — спрашивали родители девочки. А он беззвучно внушал пернатому созданию, что крылья, данные Богом, не подведут, надо только поверить и броситься в безбрежную синеву.

— Эй! У тебя клетка открыта! — закричала девочка. — Ты плохой продавец.

— Мальчик, закрой клетку, мы хотим купить у тебя…

«Скорее же!» — почти крикнул он, видя, как детские руки тянутся к плетеной дверце. Раздалось тихое «фррр!», и птичка радостно взмыла над толпой.

Девочка, надув губки, жаловалась матери:

— Зачем ему разрешили торговать?

Мать не отвечала, ее внимание поглотила узорчатая ткань на соседнем прилавке.

— А ты неплохо поработал! — похвалил вернувшийся Луций. — Давай выручку.

И он сгреб все деньги.

У мальчика от обиды задрожали губы:

— Это нечестно! Я работал на вас полдня!

Луций усмехнулся:

— Двух птиц не хватает. Твой заработок ушел на штраф. Ну-ну, не гневайся, это вредно для здоровья, — он схватил Дуранте за локоть, не давая уйти, — ты ведь тоже нечестен. Разве ты пришел ко мне ради заработка?

Мальчик сердито помотал головой.

— А то, за чем пришел, — ты получил, — строго сказал птичник и поднял с земли две пустые клетки. — Подумай сам. Ты убедился, насколько душа привыкает к тюрьме. И ты смог убедить ее вырваться на свободу. В тебе большая сила, мальчик, вот что я хотел тебе показать. Надо лишь развить ее, и ты многое сможешь. Например, убрать эту… Джемму и того солидного господина.

— Угу. И закончить свои дни на виселице, — мрачно подытожил Дуранте, — как все колдуны, алхимики и гибеллины. К тому же я все равно не гожусь для Портинари, мой отец недостаточно богат.

— Ну… — Луций задумался, — и не так уж он и беден. Твой отец — ростовщик, хотя и не самый удачливый, тебе может повезти больше. Кстати, на виселицу попадают, как правило, плохие колдуны. А гибеллины… Ты их зря так не любишь. Как знать, может, когда-нибудь тебе придется стать одним из них.

— Ни за что! — Он вскрикнул так, что напугал проходившую мимо торговку рыбой. И добавил уже тише: — Колдовать тоже никогда не буду, не хочу, чтобы Бог наказал меня.

Луций шел, согнувшись, размахивая пустыми клетками. Мальчик смотрел на его мерно раскачивающуюся спину. Вдруг он резко обернулся и пристально взглянул на мальчика:

— Бог тебя все равно накажет.

Сказал и быстрым шагом скрылся за углом…

Дуранте брел по переулку, шаркая ногами. Он думал о том, что нужно уехать из этого города, куда-нибудь… все равно куда. Отцу он не нужен, ему милее дети мадонны Лаппы. А может, даже и они не нужны. В последнее время старому Алигьери все стало безразлично, он не заказал мессы, когда тяжело болела сестричка Гаэтана, да и братца Франческо отдал в дешевую школу. Все копит и считает деньги, а как праздник — напивается в хлам и бесстыдно жалуется на бедность, хотя владеет домами и землями. Но у братика с сестрой хотя бы есть мать, а у Дуранте давно уже нет даже Паолы.