Данте Алигьери

С такими мыслями Данте заснул. Ночью его несколько раз будил голос отца, раздраженно выговаривающий Паоле. Она жалобно оправдывалась, сквозь сон мальчик вроде бы слышал свое имя. Но утром все ночные воспоминания заглушили беспощадные голоса колоколов.

Семейство помчалось на мессу в полном составе. После службы немного погуляли по городу. Мачеха показала Дуранте майского короля с королевой, выбранных накануне, и свежепосаженное дерево. Гирлянд на нем висело больше, чем листьев. А король с королевой и вовсе не впечатлили.

Проходя мимо дома Портинари, мальчик невольно замедлил шаги. Отец заметил это и усмехнулся. «Может, совпадение?» — подумал Данте, но сердце неприятно сжалось. Патер пошел дальше, ничего не сказав. Однако, когда вернулись домой, вызвал сына к себе в кабинет.

— Растет первенец… — неопределенно начал отец. Мальчик почувствовал себя беззащитным под его пристальным взглядом. Застыл, пытаясь угадать, какое прегрешение совершил и как его за это накажут. — Взрослеет, — продолжал родитель, — уже начал понимать, зачем нужны бабы.

Щеки Дуранте вспыхнули от негодования. В глазах затаились злые слезы. Ненавистный отцовский голос продолжал буравить слух:

— Это неплохо, когда мальчику нравятся женщины. За городской стеной живет много красоток, которые делают для мальчиков всё, что те попросят, хе-хе. Только ты еще маловат. Дорасти хотя бы до двенадцати, и я отведу тебя туда. Жену тебе я тоже уже присмотрел — красавицу из дома Донати. Через пару лет пойду, официально договорюсь с ее отцом, он точно мне не откажет. А к Портинари не ходи. Не наш круг. Вот так-то, хе-хе. Ну, иди, играй в мяч.

Лучше бы сто розог, чем такой разговор! Мальчик вылетел из отцовского кабинета и, забившись под лестницу, беззвучно зарыдал. Немного успокоившись, он стал думать: откуда отец узнал? Его же не было дома, когда они с Биче сидели во дворе. Неужели Паола нарушила обещание и предала?

В бешенстве он влетел на кухню. Служанка толкла в ступке мясо для пирога. Под ее глазом чернел синяк.

— Ты сказала ему про Беатриче?! — Слезы мешали говорить. Дуранте яростно шмыгнул носом. — Ты предательница!

— Да не говорила, зачем говорить… — испуганно забормотала она, — папаша твой выгнать меня хотел, пью вроде как много, а куда мне идти, если выгонит?

Мальчик всхлипнул:

— Так говорила или нет?

— Он мне еще пригрозил, твой папаша, что погонит меня голую по городу, кто же меня тогда возьмет в прислуги? Не плачь, вот сейчас пирожка тебе испеку…

Он решительно вытер слезы и посмотрел ей прямо в глаза:

— Знаешь, почему самый большой грешник — Люцифер? Потому, что он предал.

Паола низко согнулась над ступкой, изо всех сил перемешивая будущую начинку. Данте выскочил из кухни и помчался к себе под крышу. Там он упал на колени перед темным прикроватным распятием и надолго замер.

«Господи! Да будет Твой суд справедливым! Да сбудется воля Твоя! Да не избегнет грешник расплаты!»

Помолившись, он лег в постель и ощутил знакомые признаки лихорадки. Она накрывала жарким дыханием. Целые вереницы коралловых шариков со свистом уносились через коническую воронку к центру Земли. На высоко парящих белых облаках сидела девочка в алом платье и говорила о вечности. Где-то далеко на краю появилась яркая комета и начала неудержимо расти, превращаясь в дракона, готового поглотить всех… но тут запекшихся губ коснулась прохладная струйка из глиняной кружки.

А дом Алигьери жил обычной жизнью, наполненный топотом маленькой Гаэтаны, плачем младенца Франческо, голосами, грохотом на лестнице за дверью, запахом подгорелого пирога…

Помилуйте, но почему же такой дым повсюду? Паола совсем не следит за своей стряпней? Раньше такого не случалось. Вот и мачеха удивлена такой бесхозяйственностью. «Паола, как не стыдно! Пирог совсем сгорел!» — доносится ее недовольный голос. В ответ что-то кричат младшие служанки. «Да где же она, в конце концов?» — негодует мадонна Лаппа.

На лестнице послышались шаги. Кто-то сдавленно произнес: «Матерь Божия!» — и раздался пронзительный женский визг. Мальчик вскочил с кровати, бросился к двери и высунулся посмотреть. Паола лежала на ступеньках вниз головой, шея странно вывернулась, как будто старшая служанка хотела подсмотреть в щелку что-то крайне любопытное. Вот только остекленевшие глаза совсем не выражали интереса. Рядом стояла глиняная кружка, почему-то не разбившаяся. Теряя сознание, Данте увидел как бы со стороны падение своего тела. «Так падает мертвец», — успел подумать он, ныряя во тьму.

«А что если она все же никого не предавала? Нет, невозможно. Иначе ее бы не постигла кара». — Эти тяжелые мысли появились, едва он пришел в себя. Более всего Дуранте волновал вопрос: не погубил ли Паолу он сам своей страстной мольбой о справедливом суде? Мальчика разрывали противоречивые чувства: жгучая жалость к няньке и к себе самому, оставшемуся без близкого человека, и смутное ощущение собственной опасной силы. Бог слышит его и даже исполняет желания. Но желания одного, оказывается, могут разрушить жизнь другого…

Выздоровев, Данте старался не вспоминать о Паоле и обходил стороной переулок, где стоял дворец банкира Портинари. Только девочку в алом платье забыть не мог. Она приходила к нему во сне, и они снова и снова беседовали в тихом дворике под лимонным деревом.

Он спросил своего магистра про Энея. Тот сказал, что книга неподходящая для столь юного ума, но все же дал почитать, дабы воспитанник лишний раз поупражнялся в латыни. Это оказалась длинная поэма, некоего Вергилия, жившего почти полторы тысячи лет назад. Поначалу мальчик откровенно скучал, пролистывая описания взаимоотношений языческих богов и пути Энея в Карфаген. Но когда царица Дидона, увидев отплывшие корабли возлюбленного, бросилась грудью на меч, — сердце Данте сжалось, и он уже не мог оторваться от тяжелого чеканного стиха, будто воочию наблюдая, как герой, вооруженный одной лишь волшебной золотой ветвью, сходит в царство мертвых.

Когда Дуранте исполнилось 13 лет, отец пошел к мессиру Донати и просватал его дочь Джемму за своего первенца. Его не смутило, что к этому роду принадлежала коварная Альдруда, из-за вероломства которой Флоренция раскололась на два лагеря.

— Они же гибеллины… — прошептал Дуранте, узнав о своей участи.

Патер расхохотался:

— Кто тебе сказал? Они — гвельфы, как и мы, притом весьма оборотистые. Родство с ними крайне выгодно нашему дому.

— Да… — еле слышно отозвался мальчик и начал отчаянно тереть глаза кулаками, пока во тьме не появились сверкающие звезды. В их лучах он снова увидел миловидное лицо Беатриче, и по щекам покатились слезы. Схватив плащ, он выскочил из отцовского кабинета и побежал к ее дому — вдруг посчастливится увидеть ее хотя бы мельком?

Двери украшала гирлянда из белых лилий. «Наверное, опять пригласили всю улицу», — подумал Дуранте. Вышла служанка и начала подметать ступени. Он решился спросить:

— У вас праздник?

— Да, — ответила та, — сегодня радостный день. Наша юная госпожа помолвилась с почтеннейшим и достойным господином Симоне деи Барди.

…Его звали принять участие в праздновании. Он чуть не ответил грубостью, но в последний момент сдержался. Звали-то от всей души. Портинари славились гостеприимством. Да и никакого права на недовольство, если честно, Данте не имел. С того майского праздника он больше не разговаривал с Беатриче. Разве только несколько раз приветственно кивал ей, встречаясь в церкви, а потом долгие недели жил ее улыбкой. И вечерами старался лечь спать пораньше в надежде увидеть ее во сне. Но кто же про это знает?

Стараясь не расплакаться, он сухо поблагодарил служанку и бросился в ближайший переулок. Там прислонился лбом к пахнущей сыростью замшелой каменной стене и замер.

Он не услышал шагов за спиной и вскрикнул от неожиданности, когда почувствовал у себя на плече чью-то тяжелую руку.

Здесь нужно объяснить загадочные слова Беатриче: «Банкиры никогда в жизни не займутся ростовщичеством». Разве это не одно и то же занятие?