Замороженный Мир.

В остальном же день прошёл без аварий. Наш учитель пения из терпения не выходил, но при этом совершенно терпеливо всыпал розог Недилу. Последний, очевидно, не “распелся” в должной мере на физике, ехидно отметил я.

Хотя, если серьёзно, предмет был “риторика и песнопения”. А мычал бугай вполне музыкально, но, очевидно, весьма мускулистому и суровому на вид певчему дядьке-преподавателю были нужны не вокальные, а риторические таланты.

И вот странно — песни вполне сносные, как и музыка. И непонятный затык с художественной литературой и стихами. Наверное, и вправду какие-то отделы мозга “переразвиты”, а какие-то угнетены.

В общем, учёба подошла к концу, а пятёрка, идиотски гыгыкая, кидая на мою тщедушную персону косые взгляды, щеманулась из гимназии.

Значит, точно будут ждать, мысленно вздохнул я, ну и решил за ними не бежать. Дурак я, что ли, бегать? Ещё побьют усталым.

А ещё мне лишние свидетели не нужны. “Самцовскость” Недила ему просто не позволит отступить при свидетелях, подпевалы в расчёт не идут, само собой.

Так что, подготовившись как давать, так и получать, я неторопливо покинул гимназию.

— Гемин! — послышался крик, через полминуты после выхода из гимназии. — Подь сюды!

Блин, придурки, отметил я взглядом пятёрку. Не могли от гимназии подальше отойти, “засадники”, чтоб их. Ну и потопал дальше, приготовившись.

— Оглох, что ли?! — последовал возмущённый вопль.

А я подготовился, да и встретил топот со спины взмахом “кирпича возмездия”. И сделал это весьма неграмотно.

То есть, по Недилу-то я попал, причём, судя по скрюченности и вою — по яйцам. Вот только не учёл свою тщедушность. Сгибающийся бугай башкой тюкнул меня в спину, отчего я фигурально обрёл крыла. Ну и был повержен бессердечной сукой-гравитацией.

Вот теперь мне пиздец, обречённо отметил я, хотя попробую порыпаться. Улыбнулся и начал подниматься, придерживая сумку. И чуть сам не впал в ступор.

Дело в том, что четвёрка подпевал с редкостно удивлёнными (и дебильными) лицами переводила взгляд с подвывающего Недила на поднимающегося меня. И ни черта не делали! Выпученные гляделки, разинутые пасти… и всё.

Хм, это мне чертовски повезло, отметил я. Так, надо быстро ситуацию доводить до логического конца. И всё с той же доброй улыбкой неторопливо направился к стоящим.

Выбрал я для “закрепления” одного из подпевал: он меня, паразит, за уши тягал, больно и без Недила, явно по собственному "зову души". Парень расширенными и неверящими глазами наблюдал за приближающимся мной, начал вставать в боевую стойку, скорее на рефлексе, ну и получил “кирпичом справедливости” в пузо. Чуть не улетел вместе со своим импровизированным кистенём, но удержался. И взглянул на оставшуюся троицу, взирающую на улыбчивого меня с натуральным ужасом. Нет, в этом случае пинать будет уже неоправданным садизмом, отметил я, улыбнувшись поширше и тут же рявкнув:

— На землю! Сели! Быстро!

И сели, боятся, мысленно хмыкнул я. Думал было начать педагогический диалог, но тут Недил справился с последствиями своей мужественности и дрожащим голосом проблеял:

— Тебе пиздец, Гемин, я тебя изувечу-у-у! У-у-у!!!

Последний музыкальный вой был связан с тем, что я наступил на мизинец пытающемуся подняться бугаю. Нетравматично, но чертовски болезненно.

— Если ты, Недил, ко мне просто подойдешь, то лишишься яиц. Возможно, потом меня и изувечишь, — ласково улыбнулся я. — Но сам останешься калекой на всю жизнь. Вас это тоже касается, господа,— небрежно бросил я подпевалам. — Можете попробовать напасть все вместе — но калеками нескольких из вас я сделаю. Вам понятно? — в ответ на что послышалось понятливое мычание. — Просто не приближайтесь ко мне, а мысль поднять на меня руку — забудьте как страшный сон.

— Мой отец тебя… — начал шипеть огрёбший в пузо подпевала.

— Ралил, ты, очевидно, не понял, — улыбнулся я, подходя. — Изувечу я тебя, а не твоего отца, — ну и начал прикидывать, куда парня пнуть, чтоб без травм, но не успел.

— Что здесь происходит?! — раздался громкий голос бителя.

— Самозащита, господин битель, — небрежно бросил я.

То есть, этот паразит наблюдал. Очевидно, когда надо мной издевались — тоже. Чтоб не прибили, ненароком, педагог заботливый, чтоб его, злопыхнул я.

Хотя, тут же “палочная система воспитания”, а для неё подобный подход нормален, напомнил себе я.

— Самозащита, говорите, господин Гемин? — уставился на меня этот тип.

— Безусловно, господин битель. Уж не хотите ли вы сказать, что я, — обвёл я лапкой тщедушное тельце, — напал на НИХ? — аж выпучил я глаза тыча в поверженных.

Инспектор повзирал на соучеников, на меня, похмыкал, криво ухмыльнулся и выдал:

— Сумку продемонстрируйте, господин Гемин, — требовательно протянул руку он.

— Мы на территории гимназии и в учебное время? — окрысился я.

Дело в том, что меня ситуация несколько… раздражала. Этот тип явно “приглядывал” за нами, а над Гемином регулярно издевались не столь далеко отсюда. И чихать мне на их “педагогические” изыски — то, что “нормально” им, бесит и раздражает меня. Так ещё и меня хотят выставить виноватым, когда я всего лишь дал отпор. Ну, несколько преждевременный, сам признал я, но преждевременный только сегодня. А вообще и в целом — даже СЛИШКОМ гуманный.

— Кхм, не вполне, господин Гемин, — признал битель. — Однако, в знак вашей доброй воли… — не договорил он.

— В знак вашей доброй воли, вы могли прервать эту ситуацию годы назад, — безадресно, как бы “под нос”, но и далеко не шёпотом выдал я. — Любуйтесь, господин битель, — распахнул я сумку.

Инспектор нос в сумку запустил, хоть и не обыскивал. Вновь похмыкал, на три тома “слова божьего”, стрельнул взором в мою персону.

— Вы столь набожны? — с некоторой долей скепсиса полюбопытствовал он.

— А как же, — широко улыбнулся в ответ. — Только на господа нашего в беде и уповаю, более не на кого, — елейно подытожил я.

— Понятно, — нейтрально ответил битель. — Поднимайтесь, господа, следуйте за мной, — обратился он к пятёрке.

— А… не территория… — вякнул было Недил.

— Территория гимназии, господин Недил, заканчивается на проезжей части, до которой пятнадцать метров. Или вы хотите со мной поспорить? — бездарно попробовал спародировать мою ослепительную улыбку инспектор.

Впрочем, бездарной она показалась мне, мастеру и специалисту добрых, ласковых и всепрощающих улыбок. Забитым и запуганным добрым мной гопникам хватило и этого, так что, покряхтывая, удалились они гуськом в гимназию.

А меня никто не позвал, разве что битель коротко кивнул, да и учесал, ведя недиловскую компанию в здание гимназии.

Кхм, а это вообще — нормально? Не знаю, констатировал я, через полминуты просеивания памяти. И Гемин не знает, как-то он только огребал, а не выдавал. И все связанные с огребанием взаимодействия с гимназическими служками ограничились лишь “добавкой” розгами, за “злословие и отвлечение ерундой занятых людей”.

Ну, будем считать, что нормально, поскольку изменить я уже ни черта не смогу. И, нужно отметить, уж слишком я стал невоздержан на язык. Мороз бы промолчал, из чувства самосохранения. Видимо, бытие Отмороженным меня довольно сильно изменило как личность. Даже если я просто слепок, хмыкнул я. В общем, попробую язычину свою несколько укротить, а то договорюсь до чего-нибудь нехорошего.