Страница 16 из 38
Пока я рукодельничала с рассвета до полуночи, чтобы скопить денег для замужества, Хуан проводил целые дни в тавернах и на площадях, без разбора обольщая служанок и развратных женщин, развлекая добрых прихожан и мечтая о путешествии в Новый Свет. Такое путешествие было, как он говорил, единственной возможной целью для личности его масштаба. Иногда он пропадал на целые недели и даже на месяцы, а вернувшись, ничего не объяснял. Где он проводил время? Он никогда об этом не рассказывал. Так как он постоянно говорил о путешествии за море, люди начали подтрунивать над ним и меня называть «невестой конкистадора». Я сносила его бродяжьи повадки слишком терпеливо, ведь рассудок мой был затуманен, а тело пылало, как всегда бывает, когда мной овладевает любовь. Хуан смешил меня, развлекал песнями и веселыми стишками, умасливал поцелуями. Ему было достаточно прикоснуться ко мне, чтобы превратить слезы во вздохи, а гнев — в желание.
Какая чудная услада любовь! От нее прощаешь все обиды. Я прекрасно помню наше первое объятие в тени лесной чащи. Было лето, и теплая плодородная земля трепетала и благоухала лавром. Мы выехали из Пласенсии по отдельности, чтобы не давать повода для сплетен, и спустились с холма, оставив позади городскую стену. Мы встретились на берегу реки и побежали, держась за руки, в заросли, где нашли уютное местечко подальше от дороги. Хуан собрал охапку листьев и сделал мне что-то вроде гнездышка. Он снял дублет, бросил его на листья и посадил меня на него, а затем неспешно приступил к преподаванию мне уроков наслаждения. Мы принесли с собой маслины, хлеб и бутылку вина — ее я украла у деда. Мы пили вино, игриво делая глоточки из уст друг у друга.
Поцелуи, вино, смех, тепло, шедшее от земли, — и мы, влюбленные… Он снял с меня блузку и рубашку и стал целовать мне груди. Он говорил, что они у меня как персики, спелые и сладкие, хотя мне они казались похожими, скорее, на жесткие сливы. Он продолжал ласкать меня губами до тех пор, пока мне не стало казаться, что я сейчас умру от удовольствия и любви. Помню, как он лег на спину и посадил меня сверху, обнаженную, влажную от пота и желания, чтобы я задавала ритм нашему танцу. Вот так, легко и играючи, без страха и боли, я рассталась со своей девственностью. В момент наивысшего упоения я подняла глаза к зеленому своду леса и еще выше, к пылающему летнему небу, и испустила протяжный крик — крик чистой и простой радости.
(Из «Инес души моей»)
Ревность
Как сильно любит мужчина — об этом говорят всегда, а вот насколько была любима женщина — упоминают редко. Мне досталось много любви. Ни один мужчина от меня ещё не ушёл, разве не это невероятное счастье? Мне пока не приходилось никого убивать из-за ревности или отчаяния.
(Из «О жизни и духе»)
В своих произведениях я не сразу нашла примеры женской ревности, поскольку их крайне мало. Три случая, которые я обнаружила, — скорее пример вуайеризма: женщина, не обнаруживая себя, наблюдает за некой сценой и сама страдает в той же степени, в какой её участники наслаждаются процессом. Я отказалась от мысли ссылаться на мужскую ревность, поскольку существует немало её разновидностей, и зачастую чувство не имеет ничего общего с любовью, напротив, оно более связано с могуществом, властью и с концепцией чести. Обычно мужская честь зависит от добродетели женщин; это как раз и объясняет множество способов подавления женщин, от которых они страдают ввиду эгоистичного поведения находящегося рядом какого-то представителя сильного пола, стоящего на том, что мы, женщины, — существа малоразвитые и вдобавок лишённые врождённого чувства морали. Оттого без твёрдой мужской руки, будь то отец, муж, сотрудник полиции, представитель религиозной власти, нам очень легко сбиться с истинного пути.
Мы, как низшие существа, способны вести мужчин, соответственно, высших существ, по кривой дорожке. Чадру придумали не для защиты женщин от мужской похоти, а для защиты мужчин от соблазнения женщиной; мы, женщины, ещё и платим за слабость мужчин. Но здесь не стоит оправдывать феминисток, уместнее вернуться к разговору о ревности. Я допускаю, что мне не хватает опыта в этом вопросе, потому что, хотя я и становлюсь крайней собственницей, когда влюбляюсь, подаренные мне судьбой мужчины за одним лишь исключением не давали мне повода для каких-либо подозрений. И это исключение получилось нелепым, как обычно бывает в случае любовных измен. Но пережитые мною тогда гнев, унижение и злоба уже не забудутся, а по факту послужат материалом для написания сцен моих будущих произведений.
В конкретном случае моя гордость взяла вверх над ревностью, я одним махом разорвала отношения и вылечилась от любви за сорок восемь часов. Даже не знаю, почему меня так сильно удивило это предательство, ведь если мой любовник изменил своей благоверной со мной, то вероятнее всего, что он и мне изменил с какой-то женщиной.
Подозрения появились гораздо раньше, за несколько месяцев до этого случая, но, испытывая отвращение к себе самой, я отбросила их; я просто не могла согласиться с подобного рода мыслями, будучи от природы незлобным человеком. И постоянно повторяла себе, что такие предположения — явное наущение дьявола; они пустили корни и, точно смертельные опухоли, выросли в моём мозге, и с ними мне следует безжалостно бороться, хотя червячок злопамятства, несомненно, оказался куда сильнее всех моих благожелательных намерений.
Сначала это были семейные фотографии, которые я показала Ивану Радовичу. Невидимое невооружённым глазом — из-за привычки видеть только то, что мы хотим видеть, как говорил мой учитель Хуан Риберо — на бумаге получается как чёрно-белое отражение. И на нём проявился недвусмысленный язык тела, жестов и взглядов. Вот с этих самых первых подозрений я всё чаще и чаще прибегала к фотоаппарату.
Под предлогом сделать альбом для доньи Элвиры я постоянно и как бы невзначай фотографировала членов семьи, а позже эти снимки уже в одиночестве проявляла в своей мастерской и изучала с порочным вниманием. Таким способом я получила жалкую коллекцию ничтожных доказательств, причём некоторые из них были настолько тонкими, что лишь я, досадуя на себя, и могла их понять.
Закрыв лицо фотоаппаратом, точно маской, делающей меня невидимой, я могла одновременно и сосредоточиться на кадре, и держать ледяную дистанцию. Ближе к концу апреля, когда спáла жара, вершины вулканов венчали облака, а природа начала готовиться к осени, выявленного количества признаков на фотографиях мне показалось достаточным, и я взялась за ненавистное дело шпионить за Диего как любая ревнивица. Когда я, наконец, осознала в полной мере сжимающий моё горло коготь и смогла дать ему имеющееся в словаре название, я почувствовала, что вязну в болоте.
Ревность. Кто её не испытывал, не может знать, до чего бывает больно даже вообразить себе все безумства, совершаемые из ревности. За тридцать лет жизни я страдала от неё лишь раз, но ожог был тогда настолько сильным, что шрамы пока не зажили окончательно, и я надеюсь, что уже не исчезнут никогда, являясь своеобразным напоминанием о необходимости избегать их в дальнейшей жизни.
Диего не был моим — никто и никогда не может принадлежать другому человеку — и тот факт, что я была его супругой, не давал мне права на него или на его чувства. Любовь — свободный договор, начинающийся с проскочившей между двумя искры и, возможно, подобным образом и заканчивающийся. Множество опасностей угрожают отовсюду, и если пара защитит это чувство, то сможет его спасти, и впоследствии оно вырастет, подобно дереву, и принесёт тень и плоды, что произойдёт только при взаимном участии. Диего никогда так не делал, отчего наши отношения были обречены с самого начала. Сейчас я это понимаю, но тогда я словно бы ослепла — сначала от явного гнева, а после и от отчаяния.