Черная Призма

Но любая попытка Дазена с огнем приводила к провалу. Красный люксин был горюч, так что он думал, что если порежется, то сможет извлечь красный люксин. Он и извлекал – чуть-чуть. Но это было впустую, если он не мог заставить его гореть. Огонь дал бы ему полный спектр света для работы с ним – и пленник смог бы выйти наружу. Но ему нечем было высечь искру. Попытка извлечь тепло из собственного тела чуть было не сработала – или он так думал, и чуть не погубил себя, когда в последний раз слишком переохладился.

Это просто было невозможно. Он умрет здесь. Он ничего не мог сделать.

Он создал кувалду и с воплем ударил по стене. Конечно, кувалда разлетелась, не оставив и царапины. Дазен потер лицо. Нет, отчаяние – враг. Он должен беречь силы. Завтра он углубит ямку. Может, завтра все получится. Он знал, что нет, но все равно держался за эту ложь.

В стене хихикал мертвец.

Глава 23

– Нам надо поговорить о твоем будущем, – сказал Гэвин. – У тебя есть выбор.

Кип смотрел на Призму через костер. Ночь быстро опускалась на их маленький островок. Кип проспал много часов, видимо полностью пропустив Гарристон, и проснулся, лишь когда их лодка вздрогнула, врезавшись в песок с наступлением ночи.

– Сколько я проживу? – спросил Кип. Он был зол, голоден и лишь сейчас начал осознавать кое-какие возможные последствия того, что случилось в последние два дня.

– Это вопрос к Ороламу. Я лишь его скромная Призма, – сказал Гэвин с кривой усмешкой. Он смотрел во тьму.

– Вы знаете, о чем я. – Это получилось грубее, чем намеревался Кип. Все, кого он знал, были мертвы, а ему предстояло стать зеленым извлекателем. Он видел свое будущее в лице того цветодея: просто смерть или безумие, а потом смерть.

Гэвин резко глянул на Кипа. Он заговорил было, но оборвал себя, а затем наконец произнес:

– Когда ты извлекаешь, это меняет твое тело, а тело толкует это изменение как повреждение – оно исцеляет его, когда может, но всегда проигрывает битву – как старости. Большинство мужчин доживают до сорока лет. Женщины в среднем до пятидесяти.

– Тогда Хромерия нас убивает или мы сходим с ума?

Лицо Гэвина окаменело.

– Ты впадаешь в эмоции. Не думаю, что ты к этому готов.

– Не готов? – сказал Кип. Гэвин был прав, Кип это знал. Он был на грани. Ему следовало просто заткнуться, но он не мог сдержаться. – Я не был готов к тому, чтобы все, кого я знал, были убиты. Я не был готов к тому, чтобы заколоть всадника и прыгнуть в водопад. Слова ничто. Как это? Как только мы перестаем быть полезными, мы должны убивать себя? – Почему он кричит? Почему он дрожит? Оролам, он же поклялся убить короля, он что, уже спятил?

– Что-то вроде.

– Или сделаться цветодеем? – спросил Кип.

– Верно.

– Что же, видать, мы говорим о моем будущем, – зло сказал Кип. Он понимал, что он хамит, но сдержаться не мог.

– Я не это имел в виду. И ты это знаешь, – сказал Гэвин.

– Да откуда тебе знать, что я знаю, отец?

Это было похоже на освободившуюся пружину. Только что Призма сидел у костра напротив Кипа. Через мгновение он уже стоял перед Кипом с занесенной рукой. В следующий момент Кип лежал на песке, в ушах звенело от оплеухи Гэвина, задница была расцарапана о бревно, с которого его снесло, и от падения из легких выбило воздух.

– Ты прошел сквозь ад, так что я дал тебе больше воли, чем кому бы то ни было еще. Ты прощупывал предел? Ты его нашел.

Кип поднял взгляд, переводя дыхание. К углу рта прилип песок. Он стер его. Просто слюна, не кровь.

– Ороламовы яйца! – сказал он. – Я нашел предел! Величайшее открытие со времен Арисса Мореплавателя!

Гэвин задрожал, лицо его застыло как маска. Он поиграл плечами, подергал шеей вправо-влево. Хотя Кип сидел спиной к костру, он прямо видел завихрения красного люксина в глазах Призмы.

– Что ты хочешь сделать? Побить меня? – резко спросил Кип. Это всего лишь боль.

Иногда Кип ненавидел себя за то, что видел слабые точки людей. Призма угрожал ему, и первое, что увидел Кип – пустоту угроз. Гэвин не мог бить его именно потому, что Гэвин был хорошим человеком, а Кип был беззащитен.

Взгляд Гэвина убийственно помрачнел, затем прояснился до простой напряженности. Краткий проблеск изумления.

– Сделай глубокий вдох, – спокойно сказал он.

– Что?

Призма отмахнулся, словно отгонял муху. Ком красного люксина слетел с его руки и залепил рот Кипа. Кип сделал глубокий вдох через нос прежде, чем люксин расползся и накрыл и его тоже. Затем он обернулся вокруг затылка мальчика и застыл. Только глаза Кипа остались открыты, рот и нос были затянуты полностью.

Он не мог дышать.

– Ты напомнил мне брата, – сказал Гэвин. – Я никогда не мог победить его, пока мы росли. А когда мне удалось, он похвалил меня с такой снисходительностью, что я задумался – а не позволил ли он мне победить. Ты видишь трещины во всем? Отлично. Достаточное подтверждение твоей принадлежности к Гайлам. Это наше семейное. Включая меня. Подумай, Кип: я избавлюсь от многих проблем, если оставлю эту маску у тебя на лице, пока ты не умрешь. Так что подумай дважды, прежде чем пытаться давить на совесть. Может оказаться, что у человека ее нет.

Кип слушал, сохраняя силы, пытаясь не поддаться нарастающей панике, уверенный, что после того, как Гэвин закончит говорить, он снимет люксин с его лица. Однако Гэвин замолк, но маску не убрал.

У Кипа свело живот, когда его диафрагма задергалась, пытаясь втянуть свежий воздух и вытолкнуть мертвый. Ничего.

Он схватился за шею, пытаясь найти место, где люксин прилегал к коже. Но шов был гладкий, маска прилипла к коже плотно. Он не мог подсунуть под нее даже ногтя. Он ощупывал голову, место вокруг глаз. Если он сможет вонзить ногти в мягкую кожу вокруг глаз, ему удастся приподнять маску и просунуть под нее палец. Зрение его угасало. Он посмотрел на Гэвина умоляющим взглядом, уверенный, что сейчас-то он снимет ее.

Гэвин безжалостно наблюдал за ним.

– Если ты будешь уважать лишь силу, Кип, то, во‑первых, ты дурак, а во‑вторых, ты попал в нужные руки.

Кипа охватила паника. Он должен был догадаться. Кип бился, пытался закричать, добраться до тонкого края люксина возле глаз – но едва успел коснуться его, как руки его упали. Он должен был знать, что нельзя доверять…

Глава 24

Пробираясь через лес целый день до самой ночи, Каррис впервые осознала, что Ректон – это вон то огромное ровное свечение. Ночь уже давно наступила, воздух в подлеске стал холодным. Каррис достаточно умела работать с субкрасным, чтобы видеть в темноте, но не в совершенстве, и в лунную ночь вроде нынешней она постоянно переходила с ночного зрения на обычное. Свет ниже видимого спектра был грубее; он не позволял тонко различать черты. Даже лица выглядели как теплые комки, поярче тут и там, но гораздо сложнее было угадать выражения лиц или мелкие движения – или даже увидеть лицо издалека.

Свечение означало, что Ректон все еще горит. Каррис медленно обходила его, взобравшись на последний холм. Она держалась вдали от дороги, восхищаясь водопадом возле города в лунном свете. За весь день Каррис не видела на дороге никого, что показалось ей странным. Раз ни единая душа не спасалась из Ректона по реке, это, вероятно, означало, что никому не удалось уйти. Но также странно было идти вдоль реки по пахотным землям и не наткнуться ни на одно поселение. Она видела апельсиновые сады, за которыми явно не ухаживали после войны, но плоды все еще висели на ветках. Апельсинов было мало, деревья были слишком лохматыми и росли хаотично по сравнению с картинками сбора урожая, которые видела Каррис, но все же они здесь. Трудно было в это поверить, судя по цене тирейских апельсинов. Тирейские апельсины были мельче, но слаще и сочнее аташийских, а парийские вообще в сравнение не шли. Никто не вернулся после войны? Неужто Битва у Расколотой Скалы действительно унесла шестнадцать лет назад жизни стольких, что земля запустела, плодонося лишь для оленей и медведей?