Иуда

Опрокинув пару стопок, Игнат начинал разлагольствовать на любые темы, которые в тот момент приходили ему в голову. Пытался спровоцировать хозяина на резкие суждения о существующей власти, внимательно вслушиваясь в ответы Шевчука. Но тот, умело и осторожно, уходил от столь опасной для себя темы. Особенно Хорьков любил поговорить о международной обстановке. На дворе стоял 1940 год. Фашизм начал свою грабительскую войну против всего мира. Неспокойно было в Европе. Уже бились в смертной агонии, покорённые и порабощённые страны – Польша, Австрия, Чехословакия и другие. СССР и Великобритания затаились, как охотники в засаде, выжидая, чем же закончится эта авантюра. Даже Пакт о ненападении казался всего лишь ширмой, за которой скрывалось нечто большее, чем просто дружественный договор двух мощнейших стран. По крайней мере, так думали многие здравомыслящие люди в стране. Сам Михаил Иванович, частенько недоверчиво качая головой, говорил:

– Обманет «Отца» эта хитрая лиса – Гитлер!

Хорьков злобно ухмылялся в ответ.

– Не твоего ума дело, Михаил Иванович! Без тебя уж как-нибудь разберутся!

Старший Шевчук уже всерьёз подумывал перевозить свое хозяйство куда-нибудь подальше с Дона.

– За Урал нужно ехать, там спокойнее будет! Неровен час – война начнётся!

Уполномоченный НКВД, вроде соглашался с ним, а сам вынашивал свой зловещий план, положив глаз на крепкое хозяйство.

Так оно и вышло. Холодным зимним вечером 40-го года в ворота громко постучались. Мать, охнув, так и села на лавку в сенях.

– Не торопись, мать, может, кому помощь нужна?! Или забрел кто на огонек?

– Не открывай, отец, чует моё сердце, – беда к нам пришла!

Михаил Иванович, сплюнув в сердцах, пошёл к воротам. Не спеша открыл калитку… В неё ворвался разъярённый Хорьков с маузером в руке и заорал:

– Арестовывать тебя пришли, кулацкая морда! Зови своих!

– Ты, случаем не перебрал, Игнат? За что?

– Замолчи, контра! Зови!

За уполномоченным в калитку протиснулись с десяток вооруженных солдат. Они стали полукругом перед крыльцом.

– Зачем тебе дети, Игнат? Меня и забирай, а их не трогай!

– Какой я тебе – Игнат? Вражина! Зови, говорю! – Хорьков вскинул маузер.

Шевчук с окаменевшим лицом поднялся на крыльцо.

– Мать, где наш керосин? – тихо спросил он.

– Ты что задумал, отец? У нас ведь дети! Где жить то будем?

– Не будет нам жизни – ни там, ни тут! Ваня! – повернулся Михаил Иванович к старшему сыну. – Бери ребят, и через окошко в сад. Может, и уйдёте огородами.

Иван кивнул, и осторожно открыв оконце, вылез наружу. Следом тихо проскользнули два брата и младшая сестренка. Обе старшие не успели…

В хату ворвался Игнат, и, брызгая слюной, стал выталкивать всех на улицу.

– Где остальные? – в бешенстве заорал он.

Но Михаил Иванович, уже успевший обильно полить полы керосином, спокойно вытащил из-за спины горящую газету, и бросил ее к ногам Хорькова. Тот в испуге отпрянул, потом подскочил к Шевчукам, и в три пинка, выгнал во двор.

– Быстро, трое ко мне! – приказал энкэвэдэшник.

Они попытались, было затушить огонь, но куда там… Старое сухое дерево охватило негасимое уже пламя. И остановить пожар не представлялось возможным. Солдаты оббежали вокруг дома, но Ваня успел удрать раньше, и на довольно приличное расстояние, а теперь, с испугом, наблюдал за горящим домом. Младшие порывались зареветь, но, осознав всю тревожность и трагичность ситуации, стояли молча, широко раскрыв глазёнки.

– Я пойду, посмотрю, а вы, стойте здесь, и никуда не отходите! – приказал старший брат. – Спрячьтесь в стог и сидите тихо!

И упав на землю, он быстро пополз в сторону дома. Потом, сообразив, что ползет прямо к солдатам, взял немного правее, и, оказавшись возле хлева, встал на ноги.

Родные его стояли под дулами ружей, около них бесновался Хорьков. Потом вдруг поднял маузер, и, не целясь, выпустил всю обойму в отца и мать. Родители молча упали на землю. Тогда Игнат повернулся к сёстрам, и злобно оскалившись, махнул рукой. Солдаты нерешительно топтались на месте.

– Испробуйте, братцы, кулацких тел, а то когда еще придётся!

Но бойцы, потупив головы, не двигались с места.

– Быстро, говорю! – Игнат подскочил к старшей из сестёр, и одним махом сорвал с неё рубашку. Та, прикрывшись руками, заревела во весь голос. Хорьков толкнул её на землю и заорал:

– Держите ей руки, ноги! – а сам, лихорадочно расстегивал штаны. Четверо, повинуясь приказу, распяли девушку, а пятый, вцепился в другую сестру. Остальные с испугом наблюдали за насилием, а потом ринулись за забор.

– Куда, стой!

– Мы сейчас! – откликнулись те. И, действительно, они вскоре появились, но не одни. Иван ахнул, – солдаты тащили за руки младших.

– Вот, молодцы! – похвалил Игнат, вставая с колен и отряхиваясь. – В костёр их!

– Да ты что, Игнат? Дети малые ведь! Их-то за что? Какой от них вред? Пожалей сироток!

– В костер, я сказал! Ну, живо! – заверещал Хорьков. И в ночную мглу улетели истошные вопли младших Шевчуков. Солдаты все же сжалились над детьми, и пристрелили их. Насилие продолжалось. Сёстры уже не могли кричать, и лишь тихо стонали.

Иван стоял возле хлева и давился слезами. Отвести взгляд он был не в силах.

– Я отомщу им, родные! Отомщу! – и с силой сжимал кулаки.

Возле догоравшей хаты хлопнуло несколько выстрелов, – Игнат заставил застрелить изнасилованных девушек, после того, как ими насытился последний из его солдат.

– А этих куда?

– Туда же, к родителям! – коротко приказал Хорьков. – На небесах встретятся! – хохотнул он и, одёрнув гимнастерку, зашагал со двора.

Всё кончилось…

Иван выждал некоторое время, и, оглядываясь, осторожно вышел из своего убежища. Он подошёл к своему дому, уже практически догоревшему, и остановился. В воздухе витал жуткий запах смерти – нестерпимый запах горелого человеческого мяса. Младший Шевчук заплакал, потом истово перекрестился, и, не надевая шапки, двинулся прочь.

– Господи, как же ты допустил это? Где же ты, Господи? Помоги мне! – шептали его губы.

В оконцах хат, даже в кромешной тьме, виднелись испуганные лица односельчан, со свечами в руках. Но помочь парню никто не рискнул, – жутко боялись гнева НКВД. Заметут заодно с Шевчуками, и поминай, как звали… Разбираться долго не будут… Сочувствуешь кулаку, хоть и сыну, – значит сам, прихвостень! Хотя, ну какой кулак – Шевчук? Любил и умел мужик трудиться. Оттого и хозяйство справное было, оттого и нанимал соседей. А что осталось? Ни кола, ни двора…

Лишь в одной хате Ивана приютили, – накормили, обогрели, дали в дорогу старое пальтишко, краюху хлеба да шматок сала.

– Иди в город, Ваня! Здесь ты правды не найдешь! – избегая встречаться глазами с парнем, посоветовал хмурый сосед. – Там, на завод, чай, устроишься! Может, и документы, какие, выправишь! Скажешь, – бандиты украли! Иди с Богом, Ваня! Не поминай лихом! Может, и выживешь!

И пошел младший Шевчук в портовый город, благо тут недалеко было. Навстречу неизвестности, с глухой болью, и ненавистью в сердце.

Глава 3

Оксана обернулась к Саше, послала ему воздушный поцелуй, вздохнула, и решительно толкнула тяжелую дверь райисполкома. Несмотря на довольно ранний час, в коридорах уже вовсю толпился народ. А как же? Бывали ведь и такие жизненные проблемы, решить которые можно было только при помощи местной власти.

Оксана прошлась по первому этажу, потом поднялась на второй, и сразу уткнулась в нужный кабинет. Открыв дверь, увидела множество столов и остановилась в нерешительности.

– Вам кого, девушка? – тут же спросила ее женщина, сидевшая за ближайшим столом.

– Я – корреспондент городской газеты! – гордо начала Оксана.

– И что? По какому вопросу?

– По жилищному. К нам поступила жалоба…

– Ах, вот как? Зинаида Ивановна, к вам!

Ложкина направилась к указанному столу.

– Здравствуйте! – поздоровалась с ней невысокая плотная женщина. – Слушаю вас?