Страница 9 из 12
Общество, портрет которого я здесь набрасываю, в описываемое время представляло собой странное смешение старого и нового. Микрокосм и дух страны в целом находил отражение в ее учебных заведениях, особенно высших (см. Хьюз, 1861; Адамсон, 1930; Кэмпбелл, 1901; и первые главы работы Кларка и Хьюза, 1890). До 1830 года в Англии существовали только два университета. В Шотландии дела обстояли не лучше: там тоже было два университета, хотя по части медицины Эдинбург был впереди планеты всей и славился наилучшим на тот период времени качеством обучения. Но если не брать в расчет Шотландию, то англичанин мог получить университетское образование или в Оксфорде, или в Кембридже. Это, однако, предполагало, что абитуриент принадлежал к мужскому полу и был членом англиканской церкви. В ответ на это религиозное ограничение группа лондонских утилитаристов основала Университетский колледж, а группа англиканцев, в свою очередь, в качестве противовеса основала в Лондоне Королевский колледж. Но они, разумеется, не выдерживали никакого сравнения со старыми университетами; в сущности, Королевский колледж по уровню образования был немного выше средней школы и готовил учащихся поступлению в Оксфорд и Кембридж.
Если сегодня Оксфорд и Кембридж считаются светскими учебными заведениями, в то время они таковыми не были; по сути дела, это были оплоты и бастионы англиканской церкви. Университеты подразделялись на колледжи, управляемые группами попечителей, каждый из которых был в звании бакалавра и занимал одну из должностей в англиканской церкви. Жениться разрешалось только деканам колледжей, а для всех остальных обзаведение семьей было сопряжено с потерей университетской должности; в лучшем случае ему предлагали – в качестве дара от колледжа – должность пастора в одном из сельских церковных приходов. Реальной силой обладали именно колледжи, а не университеты как таковые. В самом деле, Новый колледж в Оксфорде и Королевский колледж в Кембридже были настолько автономны и самоуправляемы, что обладали правом на собственные звания и степени.
Большинство студентов, учившихся в университетах, приходили туда не за ученостью и не за солидным образованием, поскольку особая ученость от них и не требовалась. Они изучали основы математики, в основном Евклидову геометрию, классическую литературу и религию, да и то поверхностно. Бо́льшая часть учебного времени уходила на разного рода забавы и увлечения, такие как верховая езда и охота на лис. Университет рассматривался просто как промежуточный этап, помогающий джентльмену перейти из поры детства во взрослую жизнь. Для большинства выпускников вступление во взрослую жизнь редко было связано с такой вульгарной стороной жизни, как торговля (это в основном был удел сектантов). Если даже выпускник не был независимым во всех отношениях землевладельцем, то он, во всяком случае, мог претендовать на должность, связанную с судопроизводством, медициной, или на священнический сан. Разумеется, это требовало дальнейшего обучения после окончания университета, ибо английское высшее образование ни в теории, ни на практике не было рассчитано на то, чтобы обучать учащихся предметам, имевшим практическое приложение.
Впрочем, далеко не все выпускники вели легкую и беспечную жизнь. Даже серьезный студент не мог претендовать на особо высокие достижения, ибо пути к достижениям были немногочисленны. Кембридж давал две ученые степени – по математике и по классической литературе. Однако прежде чем получить ученую степень по классической литературе, студент обязан был доказать свою дееспособность, с успехом сдав учебную программу по математике! В Кембридже тех, кто успешно сдал экзамен по математике, называли «крикунами», и занявшие верхнюю строчку в этом списке обычно претендовали на зачисление в братство одного из самых престижных колледжей, таких, например, как Тринити-колледж (колледж Святой Троицы) или колледж Святого Иоанна. В Оксфорде применялась сходная система, которая точно так же приводила учащегося на стезю строгих экзаменов, а затем уже в желанное братство. Главное отличие между университетами заключалось в том, что в Оксфорде сперва нужно было отличиться в таком предмете, как классическая литература, прежде чем выбирать математическую стезю.
Как и применительно к нуждам страны в целом, эта система выглядела совершенно неприспособленной к требованиям, предъявляемым тогдашним промышленным обществом. По таким дисциплинам, как химия, ботаника и геология, экзаменов не было вообще, как не было и системы отбора и помощи особо талантливым, но нуждающимся студентам (не считая довольно скромной стипендии для бедных), не говоря уже о том, что университетское образование совершенно не учитывало интересы большинства людей, занятых в промышленности, – тех, кто действительно нуждался в услугах науки и технологии, – в силу религиозных и социальных барьеров. И все же, если брать страну в целом, мы видим ростки грядущих перемен, вселявших надежду на светлое будущее. Во-первых, во втором десятилетии XIX века ряд блестящих молодых математиков из Кембриджа, среди них Джон Гершель, Чарльз Бэббидж и Джордж Пикок, произвели настоящую революцию в области математики, введя до сих пор отсутствовавшую в Англии, но повсеместно применявшуюся в Европе технику прикладного анализа – метод, куда более плодотворный, чем традиционные британские методы, бытовавшие еще со времен Ньютона. Британская прикладная математика активно использовалась в ту пору и используется поныне. Во-вторых, и это очень важно для нашего повествования, научные преподаватели начали серьезно подходить к своим обязанностям. Хотя к дипломным программам не предъявлялось каких-либо научных требований или критериев (исключая прикладную математику или теоретическую физику), и в Оксфорде, и в Кембридже было несколько кафедр естественных наук. В Кембридже такими кафедрами были кафедры геологии, минералогии и ботаники. Если в XVIII веке редко какой университетский преподаватель снисходил до лекций, а то и вообще плохо разбирался в своем предмете – их главным образом привлекал не сам предмет, а связанные с ним жалованье и привилегии, – то к 1830 году большинство прилагали основательные усилия, чтобы овладеть своим предметом и читать лекции по нему. А поскольку эти лекции были открытыми и доступными для всех учащихся, многие студенты, которых интересовала та или иная научная дисциплина, имели возможность получить необходимые знания, хотя и не допускались к экзаменам по этому предмету; кроме того, к вящей радости преподавателей, за посещение внеплановых лекций они должны были вносить дополнительную плату.
Одним словом, высшее образование, предлагавшееся в то время, отражало саму сущность британского общества 1830-х годов. А теперь обратимся к самим ученым мужам, жившим в то время и имевшим самое непосредственное отношение к нашему повествованию.
Профессором минералогии в Кембриджском университете был преподобный Уильям Уэвелл (1794–1866) (Тодхантер, 1876; Кэннон, 1964; Рьюз, 1976).
Уэвелл [мы придерживаемся традиционного написания этой фамилии, хотя по-английски он Хьюэлл. – Прим. пер.] происходил из Ланкашира, из семьи с довольно скромным достатком, и потому был стипендиатом в Тринити-колледже. В 1816 году он числился вторым в списке «крикунов», и, вероятно, это был первый и единственный раз в его жизни, когда он был вторым. Он жил и преподавал в Тринити до самой смерти, сначала став членом студенческого братства, затем преподавателем, а в 1842 году – деканом. Хотя он, безусловно, в первую очередь был ученым-естественником, круг его интересов был поистине широк и включал в себя минералогию, кристаллографию, политическую экономию, астрономию (тидологию – науку о приливах), геологию, химию и так далее – этот перечень можно продолжить. Именно Уэвелл изобрел большинство новых научных терминов, в которых нуждалась современная ему наука. Главными его трудами считаются «История индуктивных наук» (1837) и «Философия индуктивных наук» (1840). В них он впервые дал обзор наук, которых до него еще никто не затрагивал, и предложил неокантианский анализ научного метода, побудивший ученого-эмпирика Джона Стюарта Милля к долгой научной полемике, которую он начал в своем трактате «Система логики». (О философских воззрениях Уэвелла и его дискуссии с Миллем см.: Баттс, 1965; Лодан, 1971; и Рьюз, 1977.)