Лето мажора

Я сидел верхом на стуле посреди танцпола. Я не смотрел на танцующих, а просто прямо перед собой. Рука методично поднималась, поднося к губам горлышко бутылки коньяка. Я уже и не помнил, которая за день по счету. Весь день я пытался утопить свою боль в алкоголе. Но с каждой бутылкой все становилось только хуже. И я в тщетных попытках забыться брал еще и еще, надеясь, что вот этот глоток точно поможет. Музыка оборвалась, и вместо нее танцпол потряс восторженный вопль десятков голосов, взметнулись в исступлении вверх руки. Я потряс пустую бутылку, поднялся со стула и двинулся прямо на парней и девушек, которые расступались передо мной.

Увидев меня, бармен кивнул и поставил передо мной взамен пустой бутылки полную. Открытую. Пустая исчезла где-то за прилавком.

– Персик! По-взрослому бухаешь! – я обернулся и молча, без всякого выражения, уставился в лицо знакомого парня, который меня позвал. – Давно тебя уже видно не было! Я, конечно, не напрашиваюсь, но, как говорится, – «за отсутствием базара полагается простава»!

Засмеявшись, парень хлопнул меня по плечу, но я раздраженно сбросил его руку.

– Персик, ты чего такой злой? – опешил знакомый.

– Не называй, блять, меня «Персиком»! – злобно прорычал я.

– Ой, ладно, как скажешь! – парень манерно задрал руки вверх. – Ну тебя нахуй с таким бухим связываться, а то еще как Димона за решетку отправишь…

Твою ж… И как я сразу до этого не додумался? Я все еще отказывался признавать тот факт, что все произошедшее было лишь сном. В сердце все еще теплилась надежда. И если «Совенок» был реален, то только один человек сейчас мог подтвердить или опровергнуть это. И как бы мне не хотелось этого, я все же надеялся, что он тоже вернулся назад.

Тюремные стены встретили меня неприятным холодком. А учитывая, что меня и так трясло от всего выпитого вчера, то состояние мое было не лучшим. Я с ужасом оглядывался вокруг. Никогда не думал, что судьба, пусть даже хоть и на некоторое время, забросит меня в подобные заведения. Меня откровенно тошнило. Описать то, насколько мне было неприятно здесь находиться, было попросту невозможно.

– Семен Владимирович, хотелось бы Вам напомнить, что времени мне удалось выбить не так много, – аккуратно, глядя мне прямо в глаза, сообщил надзиратель. – И то, исключительно из-за глубокого уважения к Вашему отцу. Так что Вы там постарайтесь особо надолго это все не растягивать.

– Я помню, – кивнул я, смотря на дверь камеры. Ох, как мне всего этого не хотелось. Но выбора не было. Я должен был знать.

Двое сержантов зашли внутрь первыми.

– Агапов! Подъем, у тебя гости!

Мы с надзирателем прошли следом. Завидев меня, Димон, которого заблаговременно заковали в наручники, криво усмехнулся:

– Ну надо же, какие люди! Семен Персунов собственной персоной! Хорош собой, статен, любо-дорого смотреть!

Меня перекосило от отвращения. Надеюсь, что это действительно не займет много времени.

– Оставьте нас, я хочу, чтобы наш разговор был конфиденциален, – глянул я на надзирателя с сержантами.

– Семен Владимирович, при всем уважении… – начал было надзиратель, но я его перебил.

– Я был бы Вам очень благодарен. Вы ведь понимаете, о чем я?

Надзиратель уже хотел было возразить, но потом передумал. Подав знак подчиненным, все трое покинули камеру. Мы с Димоном остались вдвоем.

– Соскучился по мне, Персик? – издевательски спросил Димон.

Мне хотелось врезать ему по роже, опять избить его до полусмерти, как тогда на «Ближнем», но к сожалению…

– Знаешь, твоей верхней губе действительно не мешало бы познакомиться с нижней, – нахмурился я, вспоминая слова Алисы. – Прекращай паясничать! Я здесь, чтобы задать тебе пару вопросов.

– А с чего ты взял, что я буду отвечать? – поинтересовался Димон.

– Не забывай, – предупредил его я. – Что у меня достаточно власти, чтобы существенно усложнить твое существование здесь. Мало ли, ты вдруг случайно косо на какого-нибудь блатного посмотришь. А никого, кто мог бы приложить усилия по защите твоей задницы, случайно, разумеется, рядом не будет…

Глаза у Димона сузились. В них читалась неподдельная ненависть.

– Шлюха ты мусорская, Семен, – низко ответил он.

– На моем счету хотя бы мертвых детей нет, – отрезал я.

Димон уселся на кушетку, не сводя с меня взгляда.

– Спрашивай, – наконец сказал он.

– Пионерлагерь «Совенок» – тебе это о чем-то говорит? – я старался не выдать волнение в этот момент. Вот оно – сейчас все решится. Если он, конечно, не соврет.

– А что, наш Сема соскучился по своей Алисоньке? – спустя пару секунд напряженной тишины ответил Димон.

Мое сердце в этот момент наверняка сделало тройное сальто-мортале. «Совенок» был реален! И Алиса, получается, тоже! Я был готов начать прыгать от радости, но сейчас это было как минимум не в тему.

– И ты был там? – вопрос уже скорее был вызван эмоциями.

– А что, я не произвел на тебя должного впечатления? – хмыкнул Димон.

– Как ты выбрался? – я решил узнать у него все. Все подробности. Один хрен он мне все скажет. Выхода у него нет.

– Откуда мне знать? Появились эти черти непонятные, утащили меня куда-то… Очнулся опять в своей камере. А меня даже никто и не хватился. Будто и не было никакого лагеря. А ты чего – хочешь вернуться в этот радужный и красочный мирок? Где тебя ценят не за то, что ты сраный мешок денег, а человек хороший? К рыжей своей? Ты тут толпами таких можешь трахать, зачем оно тебе?

– Знаешь, – чуть улыбнулся я, направляясь к выходу. – Такому эгоисту как ты этого никогда не понять. Ты гнилой от слова «абсолютно». Был, есть и останешься.

Выйдя из камеры и аккуратно сунув надзирателю пару купюр, я, обуреваемый накатившей волной эмоций, пошел к выходу, где меня уже ждал наш с отцом водитель, Жека.

– Надеюсь, что больше мне не потребуется проезжать с тобой или Владимиром Яковлевичем мимо подобных мест, – отметил он, слегка поежившись. – Теперь в офис?

– Нет, – ответил я, точно зная, куда должен отправиться сейчас. – На кладбище сначала. И в цветочный по дороге.

Жека понимающе кивнул. А я уставился в окно, переваривая все произошедшее. Итак, я действительно был там. В «Совенке». Все это происходило на самом деле. Это было сейчас главным. Все странности моего перемещения волновали меня сейчас в последнюю очередь. Получается, что Алиса… Могла ли она тоже быть реальной? Я вспомнил слова мамы – «Она будет реальна, просто поверь»… Но я ведь верил! До последнего! Но я здесь, один, без нее…

Мама смотрела на меня с фотографии на памятнике с улыбкой, не выражающей никакой радости. И короткая надпись под ней – «Персунова Юлия Валерьевна. Любящая мать и жена». Кладбищенская тишина обволакивала и как-то успокаивала. Я аккуратно положил цветы к надгробью.

– Мам, – я буквально выдавливал каждое слово. – Почему? Ты ведь мне говорила, что нужно верить. Я верил. Искренне. Но все пошло как-то неправильно… Что я сделал не так? Я ведь любил ее… Но я один. Снова. Мам… Что я должен делать? Я не верю, что все закончится именно так. Это неправильно! Ощутить настоящее счастье и потерять его…

Слезы непроизвольно полились из глаз. Понимание того, что лагерь существовал на самом деле, после полного осознания, сделало мне только больнее. Честное слово, лучше бы уж его вообще не существовало.

– Помоги мне, – умоляюще шептал я. – Подай какой-нибудь знак. У меня ведь должен быть хоть малюсенький шанс на надежду…

Но в ответ ничего не последовало. Лишь только холодный ветер слегка колыхал осколки моего разбитого сердца…

Зима сменилась весной. Я все так же продолжал помогать отцу с бизнесом. Компания успешно развивалась, не без моего, стоит признать, участия. С клубами я завязал. Как бы Серхио и другие меня не звали, но я наотрез отказывался. Алиса бы не одобрила такое мое поведение. Это я мог сказать с уверенностью. Иногда, вечерами, я доставал гитару и тихо бренчал, утопая в одиночестве и воспоминаниях.