Страница 7 из 13
Поезд замедлил ход, показались отдельные деревянные домики. Проехали железнодорожную станцию, деревянный небольшой домик с вывеской «Станция Стяжок». Полная женщина, дежурная на этой небольшой станции, проводила нас флажком. Знает ли она, куда мы едем? Вряд ли, ей скорей бы проехал поезд – и вернуться в свою теплую будку, а еще лучше – быстрей бы закончилась ее смена. Проехали переезд с закрытым шлагбаумом, за которым стояли в ожидании две машины. Все кажется таким родным и близким.
Когда я учился в Великолукском лесхозтехникуме, я на каждые выходные ездил домой на поезде. Везде, на каждой железнодорожной станции я видел одно и то же: такая же будка, такая же вывеска с названием станции, такая же женщина с флажком (мне кажется, их набирают на работу по одним критериям, чтоб одинаково выглядели), такой же переезд со шлагбаумом и стоящими за ними машинами. Да и машины, кажется, одни и те же, которым дана кем-то команда преследовать поезд, переезжать с одного переезда на другой. Проехали какую-то речку без названия, появились коттеджи разных типов. Глядя на них, без ошибки можно было определить, что хозяева жили в достатке, в большом достатке. Их сменили огромные заводы с дымящими высокими трубами, какие-то полуразрушенные здания из красного кирпича, высокий бетонный забор с колючей проволокой наверху. Зачем? Для чего? От кого защищает? Прогремел, тяжело набирая ход, встречный товарный поезд. На других путях, которых становилось все больше и больше, также стояли товарняки. Ко мне присоединился Саня. Мы стали вместе наблюдать, что за окном. Наш поезд полз как черепаха, минут пять мы так и наблюдали забор с колючей проволокой и стоящие товарные поезда. Вдруг поезд дернулся и остановился.
– Приехали, – сказал Саня.
– Москва, – произнес я.
После команды на обед все стали высыпаться, гремя посудой, на улицу. Пообедать надо. Мы взяли свои котелки и, спрыгнув в снег, побрели в вагон-кухню. Очередь была длинной, мы заняли свою.
– Куда-то нас завезли на запасные пути, в тупик какой-то, – сказал боец, стоявший впереди нас.
– Ты хотел, чтобы нас высадили на Белорусском вокзале? – посмеялся над ним другой солдат.
– Лучше бы нас обедать расположили на Красной площади, – кто-то продолжал шутить.
– Перед Мавзолеем, – поддерживали другие.
Многие смеялись над шутками, некоторые стояли молча, отходили от сна. Очередь двигалась весело. Вот и в наши котелки налили жидкий рыбный суп и положили густой комок рисовой каши. Взяв хлеб с куском сливочного масла, отрезанный, как полагалось по норме, мы побрели в свой вагон. Встретили по пути Рябу и Паштета, которые с опозданием присоединились к очереди.
Хорошо поесть горяченького супка, не все же на сухпайке сидеть. Свой кусок масла я кинул в кашу, чтоб хоть немного придать вкус. Но доесть так и не захотел. Саня вообще не притронулся к каше. Подсели другие ребята. Кряхтя и причмокивая, стали хлебать жидкий суп, кому-то и кусочек рыбы попался.
4
Поезд тронулся только после ужина, дергаясь как паралитик. Как подсказали умники, перецепляли локомотивы. Теперь мы медленно выезжали в обратную сторону. За ужином мы не ходили, только Ряба сгонял до кухни за хлебом. На столе также была тушенка, а под столом водка. И довольный Ряба радостно разливал в кружки. По шуму и голосам в вагоне, которые с каждым часом становились все громче и громче, было понятно, что бухали мы не одни. Весь вагон, весь поезд снова отмечал поездку на Кавказ. Не пили только те, кто был в наряде и кому необходимо было при каждой остановке с оружием охранять вагоны и технику.
Наш взвод заступал завтра и то после ужина, но зато до утра. Поэтому сегодня нам ничего не мешало гулять. Днем мы воздерживались от употребления алкоголя из-за постоянного посещения командиров, как дежурных, так и непосредственных командиров. Наш лейтенант был немногословен, при перечете после обеда только спросил у Рябы, откуда синяк. Ряба повторил заученные слова про то, что упал с полки. Лейтенанту было пох*й откуда. Постоянно был кто-то на шухере, и при появлении офицера все знали, кто идет, и если кто не сдерживался и пил, то притворялся спящим. Прапорщики были свои и пили вместе с нами. Нашего лейтенанта мы тоже не боялись, но не хотели его подставлять. Сам командир ММГ прошелся по вагонам один раз за день. Да все всё понимали, и он тоже закрывал глаза. Самое главное – не пить в наряде. Этого бы майор не простил, был бы конкретный залет.
Паштет достал конверт с письмом, вытащил из нее фотографию и, вертя в руках, стал рассматривать ее, задумчиво что-то вспоминая.
– Покажи, покажи, – с боковой полки просил Паштета показать фотографию Соболь.
– Да подожди, – остановил его Ряба, выхватив фото из рук Паштета.
Мы с Саней по обе стороны склонились над ним, рассматривая снимок. Паштет широко, во все лицо улыбался.
На снимке он с девушкой стоял на фоне разводного моста в Ленинграде, уже как четыре года переименованного в Санкт-Петербург. Паштет был выше ее на полторы головы. И когда он ее обнимал, казалось, что девушка была у него под мышкой, а он накрыл ее голову рукой. Она была полной. Кривые ножки, на лицо – прыщавый ребенок. На обратной стороне была надпись «Питер 1994», снимок был сделан за полгода до того, как Паштета призвали в армию. На фото он улыбался так же, как сейчас.
– Да она мелкая для тебя, – соскочив со своего места, не дождавшись, глядя через меня, произнес Илья Соболь.
– Ноги кривые, лицо в прыщах – издевался Ряба.
У Паштета улыбка исчезала на глазах.
– Да пошли вы все на х*й, – с обидой выхватывая фотографию, прокричал он.
– Да не обижайся, Паша, – хотел успокоить Саня. – Вы с ней подходите друг другу, ты такой же, только худой.
Все разразились смехом. Паштет, не ответив, засунул снимок в конверт с письмом от нее, которое он хранил в кармане камуфляжа.
В армии так – чем больше ты психуешь, тем больше над тобой издеваются.
– Ряба, наливай, – разрядил обстановку я.
Выпив после тоста «будем», уже никто не вспоминал про снимок, про девушку Соню, подружку Паштета. Тема сменилась, пошли пошлые анекдоты.
«Она реально некрасивая. Что Паша в ней нашел?», – последнее, что подумал я и больше об этом не вспоминал долго.
– Слушайте анекдот, – предложил Ряба. – Собирается муж на работу и вдруг живот скрутило, понос и все такое. Жена: – На таблеточку, съешь, и все пройдет. Но перепутала таблетки и вместо таблетки от поноса дала успокоительную. Через какое-то время звонит мужу на работу и интересуется. – Дорогой ну как ты? – Да ничего милая, – отвечает муж, – обосрался, но спокоен.
Как всегда, в полночь все разбрелись кто куда. Я сам слушал и подпевал блатные песни под гитару в соседнем плацкарте. В конце вагона надрывался магнитофон, пытаясь перекричать толпу пьяных ребят, поющих под гитару. Прапорщик сидел за столом и все подливал в кружки алкоголь, пытался подпевать. Ряба с тем БТРщиком, с кем вчера дрался, сидел в обнимку. Парочка твикс: у Рябы фингал под левым глазом, у партнера – под правым. Как братья-близнецы, найди десять отличий. В эту ночь драк не было, но тамбур был облеван так же.
Сквозь сон я слышал, что надо на завтрак, но голову поднять не смог. Мы в очередной раз стояли в жопе мира. Приоткрыв один глаз, я увидел, что дрыхнут все. Во сколько мы легли, не помнил никто, но чувствуя по состоянию – поздно. Или рано утром. Нас растормошили сослуживцы только к обеду.
– Где мы находимся? – поинтересовался Илья Соболь у мимо проходившего в курилку солдата, натягивая сапоги.
– Да черт его знает, пару часов назад Воронеж проезжали, – ответил он и удалился.
Шатаясь как зомби, напялив на себя кто что, мы побрели к вагону-кухне. Не хватало оператора с камерой, отличный кадр был бы к фильму «Живые мертвецы».
Горячий гороховый суп был кстати, перловая каша не полезла. До самого ужина мы приводили себя в порядок, отлеживались и, кроме чая, ничего не пили и не ели, не хотелось. После ужина мы в наряде. Вернее, уже во время ужина, пока поезд стоит, мы должны принять у другой смены объекты, которые придется охранять до утра. Главное, чтоб поменьше остановок было, меньше на улицу выскакивать. Но если даже поезд всю нашу смену, с ужина до завтрака, а именно на завтраке нас сменят, не будет останавливаться, то все равно нам нельзя спать.