Страница 23 из 26
– Светает, Анна Васильевна, – напомнила она.
Анна перевела взгляд с могилы и посмотрела на Зою. Глаза её расширились, как будто она впервые увидела её, и по щеке покатилась огромная слеза.
– И что с того, Зоя? Что мне теперь день? Что он принесёт мне хорошего? Ты боишься? Тогда иди, Зоя. Неволить я тебя не могу, не барыня я тебе теперь. А мне идти некуда. Дом отняли, брата и отца тоже. Здесь моё место. Надеюсь, покойников у меня не отберут… – Анна рассмеялась, увидев удивлённое лицо Зои. – Ну чего сидишь? Жалования, прости, выплатить не могу. Нечем.
– Замолчите, Анна Васильевна! Сами не ведаете, чего говорите. Знаете ведь, что не из-за оплаты я с вами, а из-за того, что люблю вас. И Василия Васильевича, как отца, любила, простите уж, коли что, и Петра Васильевича. Папенька ваш присмотреть за вами просил и вам наказывал беречь себя и счастливой быть, неужто волю покойного не исполните? Обиду стерплю, понимаю, не вы это говорите, а горечь, что внутри вас сейчас. Уходить, Анна Васильевна, надо. Неужто надругаться над собой позволите? Да обнаружат нас здесь, не дай Господи, и над могилкой побогохульствуют.
Анна, не сводя взгляда с Зои, медленно поднялась и оправила юбку. Напоследок взглянув на свежую могилу, девушка повернулась и пошла в сторону, где они оставили лошадей. Сначала медленно, потом зашагала быстрее и перешла на бег.
Ноги скользили в грязи. Анна упала, подобрав полы юбки, вновь поднялась. Постоянно спотыкаясь и теряя на ходу обувь, она убегала из Зуева навсегда.
Глава 17
Лето 1919-го стало триумфальным для белого движения.
В ходе широкого наступления были освобождены Одесса, Киев, Воронеж и Орёл. Именно летом этого года дошла до своего максимального расширения территория, подконтрольная белым правительствам. Колчак контролировал Сибирь и Урал, Деникин развивал наступление на Москву, а генерал Юденич подходил к Петрограду.
Казалось, ещё немного – и война закончится. Придёт конец братоубийству и полной разрухе в стране. Люди выходили из своих домов, передавали из рук в руки свежие газеты и обнимались, радуясь новостям. Ещё вчера совершенно посторонние друг другу прохожие сегодня целовались и, смеясь, хватали друг друга за руки. Старые и молодые, сегодня они были семьёй. Объединяло их одно: надежда на скорую победу.
Прошёл почти год после того, как Анна покинула дом. Новость об освобождении Воронежа девушка восприняла с радостью, однако мысль вернуться в Зуево она отмела, продолжая служить сестрой милосердия в небольшом госпитале Псковской губернии, видя в этом свой долг и пользу. Зоя не покидала хозяйку и была Анне верным другом и помощником.
Весь этот год, перебираясь из одного города в другой, сменяя один за другим госпитали, Анна безуспешно пыталась найти Алексея. Их переписка прервалась после её бегства из Воронежа. И где теперь искать любимого, девушка даже не представляла.
Порой Анну охватывал страх. А вдруг и Алексей погиб, как Пётр, как папа? В такие минуты у неё начинало сильно биться сердце и казалось, что оно вот-вот выскочит наружу. Как же она ненавидела тех, кто развязал эту войну, кто разделил семьи и погубил столько людей! Ранее безразличная к политике, сейчас Анна с жаром обсуждала большевиков, всё более уверяясь в их невежестве и первобытности.
Девушка гордилась, что отдаёт хоть малую толику своей помощи тем, кто борется с красным террором. Порой Анна даже боялась, что в душе её живут такие демоны. Что она способна испытывать такие гнев и ненависть. Мысль о том, что Феликс среди тех, кого она ненавидит всем сердцем, пугала её ещё более.
Как-то к ним в госпиталь попал мальчишка лет двенадцати. Его отец, большевик, сооружал дома самодельную бомбу для террора, что-то не сработало или сработало раньше положенного времени, и бомба взорвалась, убив отца и искалечив мальчишку.
Анна во все глаза смотрела на кривившегося от боли ребёнка и с ужасом осознавала, что не испытывает к нему ни грамма жалости. И всё потому, что он сын большевика. Мальчик умер через пару часов после операции. Всю ночь Анна простояла на коленях перед маленькой иконкой у своей кровати. Она читала все молитвы, которые помнила, умоляла Господа вернуть ей покой душевный и не потерять сострадания человеческого.
– Господи! Ниспошли мне смирения. Не позволь опуститься до гнева и злобы. Благослови, Господи, деяния мои и избави от мыслей дурных, – обессиленно прошептав, Анна без сил упала на подушку и провалилась в глубокий сон.
Собрав полную корзину окровавленных бинтов, Анна подхватила её и направилась в прачечную.
– Сестричка, – слабо окликнул её пожилой мужчина с перевязанной головой.
– Вам что-то нужно? – взволнованно спросила Анна, присев у кровати, и потрогала пульс у больного.
– Письмо там, в гимнастёрке. Не откажи. Отправь по адресу. – Слова давались мужчине с трудом, он то и дело прикрывал глаза и из последних сил хватал Анну за руку.
Анна кивнула и достала из кармана висящей на спинке стула гимнастёрки сложенный конверт.
– Дочь моя в Одессе, совсем одна. Не переживала чтоб.
– Хорошо, сегодня отправлю, да и вы сами скоро поправитесь и поедете домой, победа скоро, – улыбнулась Анна, убирая в карман передника письмо.
– Спасибо, сестричка.
Анна вновь подхватила корзину с бельём и, помедлив секунду, обернулась к лежащему солдату:
– Вы подполковника Горина Алексея Константиновича не знаете, встречали, может? – волнуясь, спросила она.
Мужчина слабо покачал головой:
– Нет, не приходилось. Муж?
– Жених.
– Не знаю такого, сестричка. Да и полковников-то с осени 1918-го отменили. Капитана ищи.
Стараясь не шуметь, Анна вышла из палаты и, тихонечко притворив дверь, прислонилась лбом к стене. Стена была серой, с облупившейся штукатуркой и выжженной папиросой надписью. Надпись была старой, Анна провела пальцем по буквам. Кто-то когда-то выжег на этой стене имя любимой женщины.
По коридору то и дело сновали люди. Госпиталь совершенно не был похож на тот, где когда-то лежал её брат Петя, где когда-то она вновь встретила Алексея. Но что-то подсказывало девушке, что именно война и именно госпиталь сведут вновь её с любимым.
– Анна Васильевна!
Девушка вздрогнула и резко обернулась: она на время вернулась в 1916 год, в госпиталь профессора Свешникова, и именно так тогда её окликнул Алексей.
– Вам нехорошо, голубушка? – К ней приблизился врач Негорский Михаил Евгеньевич, 35-летний высокий красавец с тёмной шикарной шевелюрой и пикантными усиками над чувственными губами. По нему сходила с ума половина женского населения города. Но стоило кому-то из кокетливых дам заглянуть в глаза, спрятанные за тонкими стёклами очков, как они тут же капитулировали и в замешательстве прятали взгляд. Анна впервые тоже оторопела, встретившись взглядом с Михаилом Евгеньевичем: уж очень неуместно на молодом и красивом лице смотрелись печальные глаза старика. В них томились такие тоска и боль, что собеседнику ничего не оставалось, как отвести взгляд.
– Вы бледны, – заметил врач.
– Всё хорошо, Михаил Евгеньевич, просто немного устала.
Доктор забрал у Анны корзину с бинтами и жестом предложил проводить до прачечной:
– Отдохнуть бы вам, Анна Васильевна, не спите совсем, да и питаетесь, как птичка.
Анна улыбнулась:
– Михаил Евгеньевич, уж кто недосыпает, так это вы. Вы когда в последний раз спали? Вчера или три дня назад?
– Вчера, – уверенно ответил врач, – правда вчера, да и бог с ним, со сном, вот победим, тогда и отосплюсь. Некогда сейчас, Анна Васильевна, мне спать, не дай бог новых раненых привезут, а у меня ещё Громов и Печорин операции дожидаются, температура никак не спадает.
От распахнутых дверей прачечной пахло мылом и горячей водой. Навстречу выбежала молоденькая сестричка и, пригнувшись, проскочила между Анной и врачом. Зоя развешивала только что выстиранные бинты и раскрасневшимися от кипятка руками вытирала пот. Кивнув Анне и врачу, она принялась за следующую партию.