«Сварщик» с Юноны

В коридоре доктор обреченно махнул:

— Не жилец.

И это был удар, что называется «ниже пояса»: матроса спасли от ампутации, нога почти срослась, он уже шел на поправку и на тебе…. Ну нет, будем драться до последнего!

— Григорий Иванович, по-моему видел у Вас приспособление жидкости в организм вводить и отсасывать.

— Ну?

— Коли матрос обречен, несите-ка сюда разбавленную вытяжку пеницилина и сей прибор.

Лангсдорф остро взглянул на меня:

— Надеюсь, Вы понимаете что делаете, — и споро отправился в лабораторию.

Конечно, штука что принес Лангсдорф мало напоминала привычный мне шприц, да и в безвредности вытяжки из плесени для внутримышечного впрыскивания я не был уверен, но и смотреть, как Филимон в мучениях умирает не попробовав его спасти не мог. Дрожащими руками протер бедро спиртом, до ягодиц не дотянуться без переворачивания тела, набрал препарата и проткнув кожу ввел. А про себя подумал, что застрелюсь на фиг, коли матрос таки погибнет.

Вернулся в командорскую каюту, накатил стакан из-под чая спиртом, выпил как воду и отрубился.

Утром проснулся от того, что меня тряс за плечо доктор:

— Николай Петрович, Ваша Светлость, ей-Богу помогло Филимон уже просил есть!

Да и краснота спала, а кожа вкруг рубца порозовела.

— Уффф! — выдохнул я напряжение, державшее со вчерашнего вечера. А потом, После умывания и обильного завтрака, схватил кубик и двинулся в лазарет, где слабо улыбающемуся Филимону показал, как головоломка работает.

Лангсдорф позже качал головой: мол, парень про свою болячку напрочь забыл, только и делает что крутит головоломку.

Мало того, пришлось даже составить расписание: раненому кубик приносили на три часа и потребовалось выставлять караульного у двери в лазаретную каюту, чтобы никто не заходил к нему в этот момент. Французы глазели с завистью, но поначалу просить не осмеливались, зато потом… А в остальное время суток кубик находился в матросской кают-компании.

Успех был настолько ошеломляющий, что индеец по старой памяти, теперь уже быстрее, изготовил ещё пару игрушек. А я подумал о том, что вот они — живые деньги! Запатентовать я его запатентую несомненно, но надо сразу ставить производство! Что ж, это зарубка на память, я достал блокнот и записал в список задач, которые себе наметил. Надо ещё название дать головоломке, а то ведь придумают ещё чёрт знает что!

А на закате, в часы наилучшего прохождения радиоволн, на ежевечернем сеансе Кончита отстучала, что у неё появилась лучшая подружка Эстелла, которая страшно ревнует её, Кончиту: «Ах, сеньор Резанов, он такой!». А ещё зачастил Родриго и словно кот масло чуть ли не облизывает её кристадин. Я, по просьбе Резанова, отбил ответ, что, мол «У меня всё хорошо, море, небо, солнце, ничего особенного не происходит, завидую ей, что вот у неё такая насыщенная жизнь. И что придумал игрушку, которая ей непременно понравится».

Глава 13:

Детский сад

Нет, я конечно надеялся на какой-то успех, Но чтобы так… Однако расскажу по-порядку.

Началось с того, что делегация с «Авось» выкатила мне претензии: «Вот На „Юноне“ кубика целых два штуки есть, тем-то дали покрутить, а они, что же, бедные родственники?» Следом высказали недоумение через тихоню Данилова Офицеры: мол, «Вообще-то, обычно полагается в первую очередь-то как бы высшему сословию, офицерам, а уж потом, упрощённый вариант, нижним чинам, матросам». И даже французы, в лице капитана шевалье де Лаваля, с которым худо-бедно, но общались ближе чем с другими и который пару раз минут по десять кубик крутил, посетовал, что, мол: «мы конечно пленные, Но ведь люди-то с фрегата видят, и для французов, для азартной южной нации это прямо Издевательство-издевательство», — он тоже кубик держал в руках несколько раз по десять минут, думаю, что он имел свой интерес. Да приходили к Жаку и Луи их приятели: не совсем ж мы звери, друзей к раненым не пускать.

— Месье Резанов, а как называется эта игрушка? — поставил меня в тупик Жак при очередном посещении Филимона, который от заражения крови уже совсем оправился, только бедро не до конца срослось. Я задумался: «А действительно, как? „Русский кубик“ конечно прекрасно, но даже соотечественники двигают бровями от старания запомнить, а каково иностранцу…» Тогда не придумал ничего лучше чем «русский кубик» и по лицу француза прочел: нет, не запомнит. А значит придумает что-нибудь своё, что может оказаться негодным или даже вредным.

Вторым с этим вопросом ко мне подлез Хвостов, когда приходил за распоряжениями в командорскую каюту. Я как раз писал за столом и механически вывел: «Русский кубик». С минуту тупо пялился, лицом изображая тяжкие думы, потом схватил карандаш и переписал чуть иначе: «РУсский куБИК», и уже твёрдо ответил: А называется он, Николай Александрович, «русский кубик» или сокращенно, для простоты: «Рубик», и я показал как сокращал. Хвостов уважительно качнул головой:

— Очччень хлёстко, знаете ли. И запомнить легко.

С той поры так головоломку и прозвали: Рубик.

В общем, со всех сторон на меня насели. Понятно, что Орлиный коготь никак не мог наделать головоломок столько, чтобы удовлетворить потребности такой кучи народу. Я уже прятался — да где тут спрячешься! — везде меня подлавливали: в командорской каюте и в лаборатории Лангсдорфа, даже у радиста. Видимо от отчаяния мне в голову пришла гениальная идея: А что, если… И тут от уныния меня кинула в бурную деятельность.

Среди матросов выбрал самых искусных резчиков и раздал по одной детальке каждому: двое вырезали угловые, трое срединные E1 центральные кубики. И только 2 одинаковых совершенно, которые запорные, не доверил никому, это ноу-хау выполнял Орлиный коготь. Но для него и не в тяжесть, сидел себе под мачтой да стругал, в день выходила до сотни. Мы до того дошли, что запасы обычной доски пустили в дело, бук и орех. А Однажды я застал в офицерской кают-компании Хвостова, который задумчиво колупал пальцем панели палисандрового дерева.

— Не вздумай! — прикрикнул на него: — Ты что!?

— Да ничего, — спрятал тот руки за спину и покраснел.

Так что, к тринадцатому мая, Когда На горизонте показался Новоархангельск, на судах флотилии уже ходило по рукам девяносто семь рубиков. А тут ещё я додумался кинуть клич, что те, кто вырежет кубики сверх меры, получит игрушку в подарок.

— Ну здравствуй, Александр Андреевич, — я обнял невысокого жилистого наместника Русско-американской компании Баранова.

— Здравствуй, твоя Светлость, неожиданно сильно, будто клещами стиснул меня в ответ тот: — Я уж думал: как отбиваться станем? — как увидал в подзорную трубу сей Фрегат, — он кивнул на «Санта-Монику», — а пригляделся: глядь, под Андреевским флагом! Как это Вы сподобились, Ваша Светлость? — озадаченно заглянул мне в лицо Баранов.

— Потом расскажу, Александр Андреевич. Давай мы сейчас организуем разгрузку, продовольствия привезли.

И мы принялись каждый отдавать свои распоряжения.

На пристань привалили стар и млад, такое ощущение, что собралось всё население острова. Краснокожие смотрели внешне безучастно, только глаза выдавали жуткое любопытство. Русские выражались непосредственнее: толкали друг друга, спорили. Самыми эмоциональными, впрочем как всегда и везде, выглядели дети, которые подпрыгивали от избытка чуств, размахивали руками и громко обсуждали невиданное зрелище: самоходный дымящий корабль. Наиболее авторитетным объяснением большинство признавало, что внутри запряжен огромный кит, который от великого усердия выдыхает дым. Мальчишки с благоговейным ужасом разинув рты глазели на матросов «Юноны», сумевших обуздать эдакое чудище. И ведь секрета-то особого я из паровой машины не делал, а только растолковать этим неграмотным людям понятными им словами вряд ли удастся. Поэтому я лишь посмеивался в усы.

Позже, когда я убедился, что все люди размещены, в том числе и экипаж «Санта-Моники», покормлены, только тогда принял приглашение Баранова.